Оценки ситуации в России и Европе
строились Леонтьевым на основе анализа тенденций и общих закономерностей жизни государственных организмов, которые они обнаружили в ходе социальной истории. В начале развития государства всего сильнее проявляет себя аристократическое начало, в середине жизни государственного организма появляется тенденция к единоличной власти и лишь «к старости и смерти воцаряется демократическое, эгалитарное и либеральное начало». В российской истории — «вели корусской жизни и государственной жизни» — он видел глубокое проникновение византизма, т. е. единства сильной государственности с церковью. «Я хочу сказать, что царизм наш, столь для нас плодотворный и спасительный, окреп под влиянием православия, под влиянием византийских идей, византийской культуры. Византийские идеи и чувства сплотили в одно тело полудикую Русь».
Последующие выводы Леонтьева из этого обобщения были весьма категоричными — «византизм как система византийских идей и институтов, сопрягаясь с нашими патриархальными, простыми началами», создала наше величие; изменяя этому ви- зантизму, мы погубим Россию; перед угрозой надвигающегося западного эгалитаризма следовало бы «подморозить прогресс».
Леонтьев закончил свой жизненный путь монахом Троице- Сергиевой лавры и похоронен в Гефсиманском скиту. По своей мировоззренческой ориентации он был не хилиастом, ожидаю - щим скорого пришествия спасительного Царствия но
эсхатологически настроенным мыслителем, предчувствующим конец истории. Все здешнее должно погибнуть, поэтому тщетны младенческие восторги и мечты о благом будущем грядущих поколений. Совпадая с реализмом, с грубым и печальным, но глубоким опытом веков, Церковь говорит сегодня: «блаженны миротворцы», ибо неизбежны распри; «блаженны алчущие и жаждущие правды», ибо правды всеобщей здесь не будет (сытый не алчет, упоенный не жаждет); «блаженны милостивые», ибо всегда будет кого миловать: униженных и оскорбленных кем-нибудь, равно богатых или бедных, и даже наших собственных оскорбителей. Христианство нередко даже обиду называет наказанием Божиим, когда говорит о том, что вот эта обида тебе полезна, рукой неправедного человека наказал тебя сам Бог, и потому надобно терпеть и заботиться практически лишь о ближайших делах, а сердечно — лишь о ближних людях. «Что же остается в здешнем и сегодняшнем мире?» — задает вопрос философ и отвечает: «Горести и обиды, бури страстей, преступления, ревность, зависть, угнетения, ошибки — с одной стороны, а с другой — неожиданные утешения, доброта, прощение, отдых сердца, порывы и подвиги самоотвержения, простота и веселость сердца! Вот жизнь, вот единственно возможная на этой земле и под этим небом гармония».
Идеи и взгляды Леонтьева не оставили равнодушными отечественных философов самой разной ориентации, таких, как В. С. Соловьев, П. А. Флоренский, С. Н. Булгаков, Л. И. Шестов и др. Похвалу человеку, стоявшему в стороне от столбового тракта «общественной жизни», но не в стороне от никогда не прекращающейся «борьбы идей», весьма своеобразно сформулировал В. В. Розанов: «В душе его было окно, откуда открывалась бесконечность».