Введение

Проблема наркомании является одной из наиболее актуальных не только для России, но и для многих стран мира. Ситуация злоупотребления наркотическими веществами в России резко обострилась в начале 1990-х, что было во многом связано с качественными социально-политическими, экономическими и культурными трансформациями на всем постсоветском пространстве, произошедшими после 1991 года. Во второй половине 1990-х годов в России проблема распространения наркотических веществ и их потребления оказалась в центре общественного внимания: увеличилось количество публикаций в СМИ, обострился интерес к ней со стороны правоохранительных органов, врачей-наркологов, политиков, общественных организаций, законодательных и исполнительных органов власти. Опрос общественного мнения, проведенный всероссийским фондом «Общественное мнение» в январе 2003 года, показал, что обеспокоенность населения наркотизацией вышла на первое место среди других острых социальных проблем в России (36%).

Обострение проблемы привело также к усилению внимания к ней со стороны ученых, что выразилось в увеличении количества научной и научно-популярной литературы по наркотизму. В то же время большинство опубликованных работ отражают тот или иной узкопрофессиональный подход к рассмотрению проблемы (медицинский, криминальный, экономический, образовательный, психологический и т.д.). Анализ отечественной научной литературы по данной теме показал, что акцент в публикациях делается, как правило, на степени распространенности злоупотребления наркотиками в различных регионах России, уровне наркотизации молодежи, описании социально-демографического портрета потребителей наркотиков либо на практических рекомендациях по профилактике злоупотребления наркотическими веществами среди молодежи. Некоторые работы, появившиеся в последние годы, посвящены изучению российской антинаркотической политики, но многие из них содержат лишь перечень принятых государством нормативных актов (законов, указов, постановлений). Практически не существует работ или публикаций, которые представляли бы глубокий социологический анализ социальной реакции на проблему наркотизма и последствий этой реакции на распространение данного феномена. Подобные работы могли бы оказать значительное влияние как на расширение рамок восприятия употребления наркотиков, так и на изменение и улучшение государственной антинаркотической политики. В данной книге феномен наркотизма и социальные реакции на наркотизм рассматриваются в рамках социологии права. Большинство отечественных работ, посвященных правовым аспектам проблемы наркотизма, написаны (как правило, юристами) в контексте юридического понимания права как «норм, установленных государством для регулирования социальной сферы». Соответственно, правовые аспекты «борьбы с наркоманией» понимаются ими как изменение и трансформация нормативных и правовых актов в антинаркотической области. При этом основное внимание уделяется возможностям нормативного влияния на ситуацию незаконного оборота наркотиков и их потребления, эффективности правового регулирования наркотизма, а также типам нарко преступности, и специфике работы правоохранительных органов в антинаркотической сфере.

В целом, вопрос о доминировании юридического позитивизма в современной российской социологии права имеет свою историю. Значительное воздействие на эту дисциплину оказал тот факт, что социология права в России зарождалась и длительное время развивалась под определяющим влиянием юриспруденции, а не социологии, которая почти полвека находилась практически под запретом. До последнего времени в отечественной юридической литературе традиционно превалировало утверждение о том, что социология права является ветвью правоведения или составной частью правовой науки. При этом даже сегодня, несмотря на попытки утверждения социологии права как социологической науки, большинство ученых находятся под влиянием «подавляющей» точки зрения юриспруденции.

Данная книга представляет собой взгляд на проблему наркотизма и социальных реакций на наркотизм глазами социолога права социологической ориентации. Антинаркотическое право, таким образом, анализируется не для изучения норм права самих по себе, а их взаимосвязи с иными социальными факторами, т.е. для описания и понимания самой социальной жизни. JI. Петражицкий, Э. Эрлих и А. Подгурецкий дали толчок рассмотрению социально-правовой проблематики с позиций социологии, признавая необходимость изучения интуитивного или «живого» права для понимания сути правовых явлений. По их мнению, выход за рамки позитивного права не только делает возможным анализ правовых отношений, но и (прежде всего!) «позволяет изучить право в его действии, функционировании, проникновении в индивидуальную и коллективную жизнь». Если «право написанное» является нормативным явлением, то «живое право» выступает в реальной социальной жизни: оно распространено среди людей и непосредственно влияет на их поведение. Если под правом понимать только обязывающие нормы (что делают юристы), то так понимаемое право не покрывает собой такие социальные явления, как различные субкультуры (например, у влюбленных имеется своя система обычаев и «этикета»; преступники создают свои правовые и моральные кодексы; мафия - свои собственные суды, различные процедуры разрешения конфликтов и т.д.). Таким образом, ученые, находящиеся в рамках позитивистской концепции права, исключают из своего рассмотрения многие аспекты сложного процесса установления правовых отношений в антинаркотической сфере и не замечают роли различных социальных групп как правовых субъектов в этом процессе.

В книге пойдет речь об истории и особенностях установления правовых отношений в антинаркотической сфере в России. При этом под правовыми отношениями будут пониматься не только отношения, формируемые государством посредством принятия нормативных актов и законов, а все отношения, устанавливаемые социальными субъектами в сфере наркотизма. Помимо того, будет показано, как формирование правовых отношений в антинаркотической сфере взаимосвязано с принятием «официального» антинаркотического законодательства и как на его изменение влияли особенности российской социально-политической ситуации в разные исторические периоды. Автор признает, что вместе с развитием общества меняется смысл и значение того или иного социального явления (в нашем случае - употребления наркотических веществ). Это изменение в значительной степени зависит от трансформирующейся социально-политической реальности, составляющей фон проявляющего себя в социуме феномена. В книге рассматривается, как в исторической перспективе в российском обществе менялись идеи и интерпретации потребления наркотиков, как и когда российские власти начали идентифицировать это поведение как проблематичное и откуда возникла необходимость контроля этой сферы. Другой аспект исторического анализа связан с попыткой ответа на вопросы: когда феномен наркотизма стал формулироваться как «не-нор- ма», «ненормальное», в к аких социально-политических условиях это происходило и какими правовыми мерами осуществлялась эта регуляция? Что повлияло на возникновение и трансформацию официального государственного права в исторической перспективе, и какова была роль государства как источника антинаркотического права?

Существующие в отечественной литературе попытки рассмотрения этих вопросов сводятся к социально—юридическому анализу исторических изменений норм права в сфере регулирования проблемы наркотизма. В настоящей работе основной акцент сделан не на изменении законодательства или других форм регулирования данной сферы, а на социальном контексте подобных правовых решений и трансформаций.

Конструкционистский подход как методологическая рамка исследования

В социологии права, как и в любой другой отрасли социологии, существуют разнообразные теоретические подходы к изучению социально-правовых явлений и феноменов. Одни: :м из них является конструкционистский подход, получивший распространение в 1970-е годы, прежде всего в западной социологии. Однако, начиная с 1990-х годов, он начал активно осваиваться отечественными социологами, работающими, как правило, в рамках социологии социальных проблем и средств массовой коммуникации. В рамках конструкционистской теории можно утверждать, что, как и любая другая социальная проблема, потребление наркотиков и реакции общества на него являются делом определения и конструирования. Употребление наркотических веществ - феномен, известный с древности; практически не существует цивилизаций или культур, з которых не употреблялись бы разные виды наркотиков. Относительность «проблематичности» употребления наркотиков подтверждается и тем фактом, открытым при помощи этнографов, что та форма наркопотребления, которая в одной культуре воспринимается как «опасная», в другой культуре может являться нормой. Таким образом, по мнению некоторых ученых-конструкционистов, наркотические вещества становятся «наркотиками» в современном их понимании через приписывание им этого смысла социальными акторами.

Основоположники конструкционизма М. Спектор и Дж. Китсус полагали, что социолог, изучающий определенную социальную проблему, должен скорее акцентировать свое внимание не на изменении социальных условий, а на том, как эти условия воспринимаются в качестве социальной проблемы. Они рассматривали социальную проблему как деятельность групп, выражающих свое недовольство и выдвигающих утверждения-требования относительно определенных условий, то есть субъективных утверждений о том, что нечто является социальной проблемой. В рамках конструкционизма считается, что определенное обстоятельство становится проблемой, потому что некие социальные силы смогли реализовать свою символическую власть и выдвинуть настолько убедительные утверждения-требования относительно определенных условий реальности, что заново переопределили восприятие этих условий в обществе. Формулирование требований - это акт коммуникации, форма обращения к аудитории с целью заострить внимание на проблеме и форма отражения необходимости конкретных социальных действий. Таким образом, проблемы - это всегда результат столкновения интересов, который принимает форму интеракции как минимум двух сторон.

«Один из способов приступить к исследованию определений социальных проблем заключается в рассмотрении словарей, которые используются для описания и классификации условия» - пишут Спектор и Китсус. Группы часто соперничают между собой в борьбе за контроль над определенными проблемами. Когда какая-либо группа побеждает, ее словарь может быть принят и институционализирован, тогда как понятия оппозиционных групп предаются забвению. Таким образом, изменение терминологии, создание новых или наполнение существующих терминов новым смыслом - сигнал того, что произошло нечто важное в отношении карьеры или истории социальной проблемы.

Теоретики постмодернистского направления (П. Бурдье, М. Фуко) дали новый толчок развитию теории социального конструирования введением понятия «дискурс» как практики доминирования определенных эпистемологических и онтологических положений, свойственных данной эпохе. М. Фуко, один из наиболее влиятельных в социологической теории постструктуралистов, главную задачу науки видел в деконструкции социального явления и установлении исторических источников его смысловых структур, делая при этом акцент на деконструировании лингвистических структур, а также структур власти. Он рассматривал дискурс как определенную область использования языка, единство которой обусловлено наличием общих для многих людей установок, типа мышления и общего обсуждения какой-то проблемы.

Власть - М.Фуко

Изменение дискурса любого понятия М. Фуко рассматривает во властном аспекте. Под властью Фуко понимает не совокупность институтов и аппаратов, которые гарантировали бы подчинение гражданам в государстве. Власть - это множественность отношений силы²². Власть проявляется «в стратегиях, внутри которых отношения силы в обществе достигают своей действенности, в формулировании закона, в формах социального господства и т.д.». Власть, следовательно, растворена в обществе и реализуется во влиянии; она не является феноменом чьего-то консолидирующего и гомогенного доминирования над другими: одной группы или одного класса. Власть - это аспект мобильных отношений, причем всех отношений, а не только политических. Таким образом, согласно Фуко, конструирование определенного понятия, установление и фиксация дискурса его употребления, придание ему определенной системы смыслов всегда является аспектом властных отношений в обществе. Если говорить о конструировании проблемы наркотизма, теория М. Фуко дает понимание того, что акцентуализация отклоняющихся элементов и придание (приписывание) наркотизму смысла отклонения от условий «нормального общества» является отражением глубокого проникновения властных отношений вглубь общества.

Поскольку основной методологической рамкой в данной работе является конструкционистская теория, мы признаем, что анализ социальных проблем невозможен без рассмотрения процессов коллективного определения каких-либо социальных условий как пагубных, опасных и угрожающих. Каким образом в современном российском обществе понимается и воспринимается проблема наркотизма? При изучении данного вопроса особое внимание должно быть уделено анализу риторики, посредством которой описывается сама проблема. Иными словами, какая терминология используется сегодня для осмысления проблемы наркотизма, каким образом к ней привлекается внимание общественности и формулируются требования ее решения и преобразования? Для ответа на эти вопросы был проведен дискурс-анализ антинаркотической риторики представителей разных социальных групп, включенных в пространство антинаркотической деятельности, а также конструируемых ими дискурсов наркотизма.

В случае социальной реакции на проблему наркотизма привлечение внимания к проблеме происходит реальными и потенциальными субъектами антинаркотической политики, которые также стали объектом анализа. При этом

²Фуко М. Воля к истине: по ту сторону знания, власти и сексуальности. Работы разных лет. Пер. с франц. - М.: Касталь, 1996, с.191.

в центре внимания было взаимодействие участников процесса определения проблемы наркотизма и то, в какой степени наркомания проблематизировалась и депроблематизировалась различными социальными группами. Соответственно, проблема изучалась через анализ деятельности разных социальных субъектов, включенных в антинаркотическую сферу.

Исследовательский background: политизация и медикализация наркотизма

Однако прежде чем перейти к описанию непосредственно результатов исследования, положенных в основу данной книги, необходимо дать краткий анализ выводов научных исследований, проведенных другими учеными по проблеме наркотизма с использованием конструкционистского подхода. Большая их часть - исследования западных социологов, однако в отечественной социологии в последнее время стали появляться труды, идеи и выводы которых также можно использовать для анализа социальной реакции на проблему наркотизма. Так, американские социологи одним из наиболее важных аспектов антинаркотической политики США выделяли ее политическую составляющую. По мнению С. Стейли, наркоконтроль всегда был связан с интересами определенных социальных групп: например, женского христианского трезвеннического объединения, выступающего за запрет алкоголя в первом десятилетии XX века, или американской медицинской ассоциации, требующей введения наркоконтроля для укрепления своего влияния в области медицины в конце XIX века. Другой политический аспект контроля за наркооборотом связан с влиянием наркотиков на некоторые группы меньшинств. К. Рейнарман, например, показал, каким образом принятие антинаркотических законов в США отражало интересы одних социальных групп и было связано с попыткой контроля поведения иных социальных (классовых, расовых) групп. Так, он показывает, что к принятию антиопиумного закона 1875 г. в США привело не курение опиума само по себе и не широкое распространение курения иных опиатов, а употребление опиума именно в китайских кварталах иммигрантами, представлявшими серьезную экономическую конкуренцию для местных жителей, а также желание контролировать их поведение. Аналогичным образом в начале XX века в США был впервые принят закон против употребления опиатов и кокаина, и произошло это, по мнению Рейнармана, лишь когда их употребление распространилось среди молодых мужчин из рабочего класса, в основном, американцев африканского происхождения (до этого оно было популярно только среди белых женщин среднего класса). Возникшая в это время наркопаника привела к принятию в 1914 г. Акта Гаррисона. Д. Мусто отмечает, что после принятия этого акта наркозависимые впервые в истории США стали самой большой группой заключенных в тюрьмах. Другие исследователи также показывали связь принятия антинаркотических законов с ростом употребления наркотиков такими социальными группами, как проститутки, преступники, афро-американцы. Для того чтобы конгресс-США поддержал антинаркотические законы, каждый раз прессой инициировалась новая волна общественного беспокойства относительно употребления наркотиков (например, по поводу того, что кокаин провоцирует афро-американских мужчин на насилие в отношении белых женщин). Именно распространившееся убеждение в том, что марихуана приводит к насилию среди американцев испанского и мексиканского происхождения, привело к запрету марихуаны в 1937 году (так называемый «Marijuana Tax Act»).

Новая паника по поводу марихуаны в 1960-1970-х годах была связана с ее «вредным» влиянием на американскую молодежь: она, якобы, разрушала моральные качеств а молодых людей и превращала их в «не-американцев» (что проявлялось, например, в выступлениях против войны во Вьетнаме). В этом случае, однако, провокаторы общественного беспокойства связывали угрозу марихуаны не с ее использованием «опасной социальной группой (классом)», а с возможным изменением всей молодежи в направлении, которое определялось взрослым большинством как «опасное». В данном случае наркотик также представлял собой яркий символ в политическом конфликте культур и поколений. Аналогичным образом наркопаника вокруг употребления крэка началась не в конце 1970-х, когда курение его приобрело значительные масштабы, а лишь после 1986 г., когда крэк стал продаваться в сыром виде в небольших недорогих упаковках на улицах бедных районов. И поскольку политики и медиа стали связывать новый вид потребления крэка с городским бедным населением, в США возникла новая наркопаника. Стали раздаваться призывы ужесточить антинаркотическую политику, и были приняты более строгие законы, приведшие к росту числа приговоренных к смертной казни.

Другие авторы также приводят примеры политической природы антинаркотической политики: так, во времена «маккартизма» в США проблема наркотизма связывалась напрямую с коммунизмом и рассматривалась как элемент коррупции, свержения и угрозы американскому образу жизни. Таким образом, исследования западных ученых, посвященные истории нар- ко политики и проводимые с использованием конструкционистского подхода в социологии, позволили вскрыть мощный политический компонент этой проблемы. «История нарко политики, - делает вывод Д. Мусто, - показывает, что степень криминализации наркотиков никак не связана с их непосредственной опасностью». Усиление антинаркотического законодательства, как показывают исследования социологов, было скорее связано с интересами определенных социальных групп по расширению своей власти и социального контроля над субординированными социальными группами. Для демонстрации источников и механизмов символического доминирования некоторые исследователи обращались к проблеме «медикализации» девиации, под которой понимается принятие медицинских решений разных видов девиантного поведения. Они считают, что растущее использование медицины как агента социального контроля и медицинская интервенция стремятся ограничить, модифицировать, изолировать или устранить отклоняющееся поведение медицинскими средствами в рамках «борьбы за здоровье». П. Конрад и Дж. Шнейдер, например, утверждают, что медицинское понимание девиантного поведения становится все более превалирующим в современных индустриальных обществах, и в последние годы власть медицинской профессии значительно расширилась и охватила многие проблемы, которые ранее вовсе не считались медицинскими. Они анализируют исторические предпосылки и источники медикализации и трансформации медицинских понятий и контроля девиантного поведения, определяемого сейчас как медицинская проблема, как болезнь, для борьбы с которой предлагаются именно медицинские способы лечения.

Многие авторы также связывают медицину с социальным контролем. Под медицинским социальным контролем Конрад и Шнейдер понимают способы функционирования (сознательного или неосознанного) медицины для обеспечения верности социальным нормам, особенно через использование медицинских средств минимизации, нормализации и исключения девиантного поведения от имени здоровья. В современном обществе медицина сотрудничает с другими институтами социального контроля, работая, например, поставщиком информации. Раньше медицинский персонал был обязан предоставлять информацию обо всех поступающих больных с пулевыми ранениями, а также с венерическими болезнями, властям. Сегодня это требование включает отчет о случаях эксплуатации и насилия над детьми в органы защиты детей или о злоупотреблении наркотиками в правоохранительные органы. Определение политических диссидентов как психически больных людей в социалистических странах - еще один пример манипуляции при определении того, что является болезнью для поддержания действующих в обществе политических и социальных институтов. Все эти примеры указывают на политическую природу определения болезни как таковой.

Новая научная медицина начала XX века была основана, главным образом, на рассмотрении тела как машины. При этом медицина фокусировалась исключительно на внутренней среде (теле), игнорируя внешнюю среду (общество). М. Фуко в своей работе «История безумия в классическую эпоху» показал, что современное понимание безумия (а в нашем случае - наркомании) как болезни имеет глубокие связи с телом, а также с идеей несовместимости истины тела с общественными нормами и моральными требованиями. При этом излечение больного становится делом разума другого человека. Этим «разумным существом» и предстает в современной культуре врач (в случае с наркоманией - нарколог). Психопатология полагает, писал Фуко, будто ее место и те меры, которые она принимает, обусловлены соотношением с нормальным человеком, который предшествует как данность любому опыту болезни. На самом деле, такой «нормальный человек» - мыслительный конструкт, и если у него и есть какое-то место, то искать его следует отнюдь не в пространстве природы, но внутри той системы, которая конструирует норму/патологию/болезнь. Поэтому наркоман представляется как больной не в силу болезни, переместившей его на периферию нормы, но потому, что наша культура отвела ему это место и эту роль.

Рассматривая историю любой проблемы как арену отношений власти, Фуко заключает, что современное общество отличается особой, ранее небывалой системой власти - «власть над живым как биологическим видом». Такая власть функционирует как постоянно действующий и стремящийся к максимальной эффективности механизм всеобъемлющего контроля. Фигура врача оказывается при этом центральной для придания процессу научного характера. Об этом, в частности, упоминал Н. Кристи, когда писал об используемых в нацистской идеологии медицинских аналогиях: немецкий народ рассматривался как тело, нуждающееся в лечении, а евреи - как раковая опухоль, которую необходимо удалить. Он пишет, что на вокзалах, куда приходили поезда из гетто, обязательно присутствовали врачи, определяющие, какие именно операции нужны телу народа. И если под рукой не было врача, его мог заменить дантист или фармацевт. Очень важно было не сдавать позиций: это решение должно было быть заключением врача. Без врачей или тех, кто их заменял, это было бы убийство.

Помимо того, символическая власть врачей-наркологов реализуется также в используемом Фуко понятии «власть-знание». Человек во всех заведениях типа тюрьмы, больницы, психиатрической или наркологической лечебницы - не свободен, он - объект отношений власти. «Власть-знание» - это такое знание, которое развивается и обогащается путем сбора информации и наблюдения за людьми как объектами власти. Фуко показывает, что одна из функций всех дисциплинарных институтов современного общества - сбор статистических данных и создание определенных сводов знаний о своих объектах. По мнению JI.B. Янгуловой, психиатрия как социальный институт в России имеет,мощную политическую функцию, поскольку изначально она возникла как одна из ветвей и технологий власти. Дело в том, что в XIX веке люди с зависимостью от наркотических и химических препаратов обычно попадали в дома умалишенных через различные административные ведомства, главным образом, через полицейские управления и жандармерию. Более того, в то время дома умалишенных были во многом подобны другим изоляционным институтам - смирительным домам и тюрьмам. Сама же по себе практика инкарцерации, по мнению Янгуловой, была необходима не только как средство ограждения общества от беспокойных элементов, но и для того, чтобы стало возможным психиатрическое знание с его научной классификацией душевных болезней и выработкой лечения. Посадить и запереть, чтобы иметь возможность пронаблюдать и сравнить - вот основа этого знания. «Именно генетическая взаимосвязь профессиональной власти психиатров с властью административной и политической и придает специфический (политико-административный) характер институту в целом», - пишет она⁴⁶. Таким образом, социологи, изучающие различные аспекты медикализации наркотизма, показали, как благодаря медицине, ее развитию и институцио- нализации в качестве мощного агента социального контроля, стало возможным конструирование многих видов нежелательного для социума поведения в качестве болезни, с последующим символическим и реальным изолированием девиантов (включая потребителей психоактивных веществ). Постепенно, начиная с XIX века, медицина приобретает все большую власть в обществе, распространяя в нем свое, медицинское, видение многих социальных проблем, в том числе проблемы потребления наркотических веществ. Соответственно, все это приводит к увеличению символической власти врачей-наркологов в середине XX века.

Фуко в своей работе «История безумия в классическую эпоху» еще раз доказал уже признанный современной философией тезис о том, что любая наука сама конструирует свой предмет. Так, на примере прокаженных он показывает, что, избавляясь от «асоциальных элементов», распределяя их по тюрьмам, исправительным домам, психиатрическим лечебницам и кабинетам психоаналитиков, психиатрия не просто стала по-новому изучать психические болезни, но и создавать их. Иными словами, изолировали не каких-то «чужих», которых раньше не распознали, а «чужих создавали, искажая давно знакомые социальные обличил, делая их странными до полной неузнаваемости»⁴⁷. Таким же образом, по аналогии с выводом Фуко об отсутствии до XIX века безумия и его последующего создания («конструирования»), можно предположить, что понимание наркомании как болезни также в значительной степени было продвинуто в результате развития наркологии как сферы науки и знания, и увеличения ее символической власти в XX веке. Исследователи конструкционистского направления, таким образом, показали глубокую изначальную связь медицины в целом, а также психиатрии и наркологии как направлений медицинского знания, с социальным контролем в обществе. Другое направление их исследований связано с обнаружением политической природы определения любой болезни, в том числе в области психиатрии и наркологии. Это было сделано благодаря вскрытию и описанию преобладающих в классическую эпоху и в современном обществе моделей понимания явления наркотизма.

В данной книге будут анализироваться преобладающие в обществе модели понимания наркотизма - «"дискурсы" наркотизма», рассматриваемые, одна-

Янгулова Л.B. Институционализация психиатрии в России. Генеалогия практик освидетельствования и испытания зумия» (конец XVIII - XIX вв.). Автореф. дисс... социоллаук. - М, 2004, c.l 1; Янгулова Л.B. Юродивые и умалишенные: огия инкарцерации в России / Мишель Фуко и Россия / Под ред О. Хархордина. - СПб, М: Европейский университет

⁴⁷ См.: Фуко М. История безумия в классическую эпоху. - СПб.: Университетская книга, 1997, с.94-96.

ко, в более широком контексте деятельности разных социальных акторов, включенных в сферу антинаркотической активности, и процессов создания правовых отношений между ними. Для рассмотрения этих вопросов будет необходимо проанализировать структурные отношения между основными субъектами антинаркотической деятельности в современной России, а также их интересы, место и преследуемые ими цели в антинаркотической сфере. Во второй главе эти вопросы рассматриваются на региональном уровне на примере антинаркотической политики в Ульяновской области. В ней показано, каким образом региональная антинаркотическая политика в постсоветской России трансформируется под влиянием местных социально-экономических и политических особенностей. Третья глава посвящена особенностям установления правовых отношений в антинаркотической сфере в современной России на общефедеральном уровне.

Эмпирические источники и исследовательские методы.

В основу книги легли данные и выводы ряда социологических исследований, в которых автор принимала активное участие. Задачи исследований и используемые в них подходы предопределили исследовательские методы:

-     полуформализованные экспертные интервью. Всего было проведено 38 интервью: 18 в Ульяновске, 10 в Москве и 10 в Самаре. В качестве экспертов выступали: лидеры общественных объединений, включенных в антинаркотическую деятельность; руководители городских и областных комитетов по борьбе с наркоманией; медики и социальные работники, занимающиеся проблемами лечения и/или реабилитации наркозависимых; специалисты в области образования; представители правоохранительных структур, местных областных и городских администраций. Интервью в Москве проводились с представителями федеральных министерств (МВД, Министерство здравоохранения, Министерство образования), депутатами Государственной думы, руководителями общероссийских неправительственных организаций («Россия без наркотиков», «Нет алкоголизму и наркомании»), а также с редактором журнала «Вопросы наркологии».

вторичный анализ результатов исследований проблем наркотизма, в том числе проведенных социологическим центром при Ульяновском государственном университете в Поволжском регионе России (1999-2003 гг.), в которых автор книги принимала активное участие,

-     анализ научной литературы по проблеме распространения наркотических веществ и антинаркотической политики в советской и постсоветской России.

Глава 1 Российская, советская и постсоветская антинаркотическая политика: история развития/1.1. Проблема распространения наркотиков в России

и первые государственные попытки ее регулирования (до 1917 г.)

Употребление наркотиков является более характерным элементом культур Востока, однако Россия имеет свою историю отношений с наркотическими веществами, уходящую своими корнями в глубокую древность. Главным арсеналом, поставщиком лекарственных, обезболивающих и веселящих средств для человека многие века был растительный мир. В произрастающих на территории Древней Руси травах, мхах, ягодах и грибах содержалось огромное количество веществ, способных оказывать самое широкое воздействие на человеческий организм. Русская народная медицина всегда была богата знаниями об употреблении тех или иных веществ растительного происхождения (в том числе и ядосодержащих) в лечебных целях. Практически каждый крестьянин знал целебные свойства большинства произрастающих в его географической полосе растений.

В основном, ядо- и наркосодержащие растения использовались на Руси в качестве обезболивающих средств. Например, при головных и глазных болях в Вологодской губернии употребляли один из видов лютика - лютик ядовитый, который оказывал, по мнению крестьян, очень сильное действие, оттягивающее боль. Его употребляли от лихорадки, а в Тверской и Вятской губернии пили от удушья, сердцебиения. Были отмечены случаи, когда раны и язвы, произведенные этим ядовитым растением, были причиной смерти. Вех ядовитый в Казанской губернии употребляли от боли сердца. В средней Азии и на юге Казахстана традиционно возделывали мак для изготовления опия, а также наркотического отвара (кокнар, или кукнар), который использовали как успокаивающее, тонизирующее средство и как лекарство от разных заболеваний. В Забайкалье семена мака, отваренные в молоке, давали детям при прорезывании зубов, а отвар из семян применяли как снотворное. На Кубани ели семена мака при спазмах и судорогах в желудке. М.Д. Торэн считает, что русские крестьяне настолько хорошо изучили свойства различных трав, что даже при отравлении ядовитыми растениями знали, что надо брать в качестве противоядия. Так, например, в Тульской губернии при отравлении вехом ядовитым, что иногда случалось с детьми, путающими его с другими растениями, как противоядие использовались кислый квас, уксус и сок щавеля.

Ядосодержащие растения использовались также в качестве одурманиваю- щих средств. И.Н. Пятницкая отмечает, что уже для первобытных племен было характерно стремление к элементарному удовольствию, источник которого был найден в растениях, содержащих наркотические вещества. Например, среди древних народов была достаточно широко распространена вера в божественность грибов. У народностей крайнего Севера, где растительный мир очень беден, существовали свои «наркоманические» традиции употребления красного мухомора (amanita muskaria). Об опьяняющих способностях этих грибов знали практически все обитатели Сибири. Даже те группы, которые сами не использовали мухомор, собирали его для продажи своим соседям. Грибы заготавливали впрок, высушивали, нанизывая на нитку. При употреблении отрывали маленькие кусочки; тщательно пережевывали и глотали, запивая водой. При их отсутствии любители грибов пили собственную мочу или мочу недавно наевшегося мухомора человека, а в некоторых случаях даже мочу оленей, пасующихся в грибных местах. Кроме мухомора, некоторые народности Сибири (больше всего - на Камчатке) употребляли борщевик сладкий (Heracleum dulce Fisch); обычно его жевали. Из него также делали сахар и готовили единственный на Севере традиционный наркотик на растительной и сахарной основе - вино. На дальнем Востоке в народной медицине и как опьяняющие препараты употребляли составы из корня женьшеня, борщевика сладкого, листьев багульника, веток можжевельника и некоторых других растений.

Из исторических документов известно, что первобытный человек считал растения святыней и собственностью Бога, поэтому их употребление строго контролировалось колдунами, жрецами и шаманами, владевшими наиболее широким набором лечебных средств естественного происхождения. На Руси хранителями тайного знания были волхвы-кудесники, знахари, колдуны и ведьмы, чье ремесло уходит своими корнями глубоко в историю. Право употребления наркосодержащих растений имели только избранные (для остальных людей это было табу), а их самовольное употребление строго наказывалось.

Считалось, что целебное средство необходимо держать в тайне: если о нем будут знать все, средство не подействует.

Многие исследователи изучали использование растений с «магическими» свойствами как атрибут отправления древнейших верований и культов. Ими, в частности, указывается, что общение шаманов некоторых древних народностей современной территории России с духами происходило в состоянии экстаза, к которому они приводили себя, в том числе, при помощи наркосодержащих растений. Об использовании наркосодержащих растений (мухомора, белены, багульника, борщевика и др.) в шаманских камланиях гунчами, эвенками, якутами, проживающими на северо-востоке Сибири, упоминает А.В. Шаповалов. Листья багульника, например, бросали на раскаленную сковородку, и дым от него воздействовал на психику шамана. А.В. Шаповалов также указывает на частое употребление шаманами табака либо как средство достижения транса, либо как средство релаксации во время или после обряда. «У нас нет сведений о том, что бурятские шаманы в целях экзальтации употребляли ка- кие-то снадобья - курили табак и т.п., но совершенно бесспорно, что этому способствовало спиртное», - писал Т.М. Михайлов, изучавший другие этносы Сибири. А.Г. Данилин также пишет об использовании в европейской части мира ведьмами и гадалками растений с галлюциногенными свойствами (белладонна, белена и мандрагора). Многие травы, содержащие алкалоиды, считает он, могли добавляться «колдунами» в различные эмульсии и настойки: белый болиголов, крапчатка, кувшинка, лапчатка, серый морозник, ягоды белладонны и др. Например, барвинок (пятилепестковая фиалка), истолченный в порошок вместе с дождевыми червями, считался способным посеять пылкое чувство в душу мужчины. Особым образом приготовленный экстракт розы смешивался с ядом жабы и добавлялся в приворотное зелье. Приспосабливая растительный и животный мир под свои нужды, постепенно человек начал использовать их не только в лечебных и мистических целях, но и в своем быту. Так, например, считается, что традиция употребления конопли и масличного мака в России имеет глубокие корни. Лен и конопля стали выращиваться с развитием земледелия и огородничества в средней полосе, на Кубани и Северном Кавказе, в Поволжье, Западной Сибири и ряде других регионов, они использовались для производства многих необходимых в хозяйстве вещей. Например, из стеблей конопли и льна получали прочное волокно - пеньку, которое шло на изготовление морских канатов, парусины, веревок, пакли и др. Конопляное масло использовалось в пищу и

было весьма популярно в России¹⁹. Жмых (прессованные выжимки конопли) использовался как ценный корм для скота. Р. Медведев также отмечает, что активная торговля конопляным маслом, джутом, канатами и иными продуктами конопли были традиционными направлениями русского экспорта, помимо меда, парусины и льна²⁰. Жители Сахалина использовали ядосодержащие растения в охоте: они ходили на медведей со стрелами, пропитанными соком аконита²¹. Особое место среди веществ, оказывающих сильное влияние на состояние человека, занимает алкоголь. Алкогольные напитки известны с древнейших времен. По сравнению с недолгой историей потребления водки и других продуктов дистилляции (несколько сотен лет), история потребления вина насчитывает несколько десятков тысяч лет²². Еще древние люди обнаружили действие неочищенных продуктов брожения плодов и ягод, снимающих напряжение и усталость, улучшающих настроение и сон. На Руси вино стало известно с IX века, еще до принятия Христианства, при этом в X веке оно уже становиться обязательным ритуальным напитком²³. Однако мы не будем подробно останавливаться на описании места алкоголя в быту и культуре Древней Руси, поскольку рассмотрению этой темы вот уже на протяжении нескольких веков посвящается огромное количество литературы²⁴. Отметим лишь, что у каждого народа, проживавшего на территории современной России, существовали свои алкогольные традиции, обусловленные особенностями развития этих народов и этносов. Например, предки некоторых сибирских народов современной России (прамонголы и прабуряты) в глубокой древности научились изготавливать спиртные напитки из сподручных материалов, например, кобыльего молока²⁵. Крепость молочной водки (или кумыса) не превышала 10-12 градусов. При этом долгое время меры социального контроля за употреблением алкоголя и наркосодержащих веществ осуществлялись прежде всего самим обществом без вмешательства государства. И. Такала отмечает, что «и в древности на Востоке, и в античном мире, и среди языческих народов Европы и Азии опьянение совершалось обычно как традиционное религиозное или историко- праздничное действие, обязательно коллективное и в строго определенные моменты: на тризнах, вакханалиях, в день осеннего и весеннего равнодей- ствия, на праздниках урожая и т.д.»²⁶. Традиционная выпивка была

¹⁹ Оно также часто использовалось в лекарственных целях, например, для лечения глазных болезней. В соединении с молоком, конопляное масло пили также от глистов, а его смесью с чесноком смазывали парши на голове. См.: Торэн М.Д. Русская народная медицина и психотерапия. - СПб.: Литера, 1996, с.108.

²⁰Медведев Р. Прививка от наркомании. О русской традиции запрета наркотиков. - СПб.: Царское дело, 1999, с.Ю. ²¹ Корыгин С.А. Тигр под наркозом. Животные-наркотики-человек. - М.: Знание, 1991, с.183. ²²Такала И. «Веселие Руси»: История алкогольной проблемы в России. - СПб.: Изд-во «Журнал «Нева», 2002, с.13. ²³ Там же, с.21.

²⁴ См., напр.: Войнович И.А. Питейный вопрос: исследование в экономическом и финансовом отношениях. - СПб., 1876; Волков М.Я. Очерки истории промыслов в России: вт. пол. XVII - первая пол. XVIII вв. Винокурное производство. - М., 1979; Заиграев Г.Г. Общество и алкоголь. - М., 1992; Карамзин Н.М. История государства Российского. Т.1. - М., 1989, Т. 2., М., 1991; Костомаров Н.И. Домашняя жизнь и нравы великорусского народа. - М., 1993; Похлебкин В.В. История водки. - М., 1991; Романов П.В. Застольная история государства Российского. - СПб., 2002; и др. ²³ О виноградстве не могло быть и речи, хлебопашество пришло очень поздно, а водка у бурят появилась после вхождения Бурятии в Россию, да и то не сразу: лишь во второй половине XIX века. См.: Миневич В.Б., Баранчик Г.М., Эрдэнэбаяр Л. Алкоголь у бурят и монголов. - Улан-Удэ: Бурятское книжное издательство, 1994, с.4-9.

Такала И. «Веселие Руси»: История алкогольной проблемы в России. - СПб.: Изд-во «Журнал «Нева», 2002, с.17.

ритуализирована и подконтрольна. Это объясняется тем, что в древнем мире индивидуумы не воспринимали себя отдельно от общины, жизненный процесс представлялся как бесконечное повторение заданных обществом ролей и ритуальных поступков, человек не был способен отделить собственные деяния от поступков своих предков или соплеменников. Соответственно, можно предположить, что индивидуального пьянства в архаических обществах вообще не существовало.

Славяне также употребляли хмельные напитки

(вино, квас, мед) по специальным случаям, праздникам. Долгое время на Руси преобладала «престижная» форма употребления алкоголя - пиры, которые стоили дорого и были доступны лишь князьям. Простые люди могли пить дома, среди семьи, или в общественных заведениях - вольных корчмах (место, куда народ сходился для питья и еды, бесед с песнями и музыкой).

Тем не менее уже в древних обществах существовали ограничения на использование и употребление алкоголя; сильное опьянение вызывало неприятие. Вольные корчмы функционировали, как правило, сезонно - осенью, после окончания сельскохозяйственных работ, и зимой. Помимо того, у славян социальный контроль осуществлялся общинным самоуправлением: устанавливался надзор за качеством напитков (преобладали не очень крепкие) и мерой (злоупотребление осуждалось, пресекалось и высмеивалось), субъектами потребления (подростки и женщины практически исключались), характером и стилем общения в застолье (корчма была разновидностью мужского клуба). Нормой была умеренность - умение веселиться так, чтобы не омрачать праздник ни себе, ни другим. В Западной Монголии перевыпившему на свадебном пиру отрезали половину косицы. Существовало и такое своеобразное наказание: пьяного заставляли смотреть в нору мыши-полевки. Если пьяный всадник падал с лошади и погибал, то в назидание это место называли «падью пьяного». Реакции властей на проблему использования наркосодержащих веществ и алкоголя начиная с периода становления в IX веке российского государства, на наш взгляд, логичнее всего рассмотреть сквозь призму столкновения язычества и христианства. Считается, что использование растений в мистических целях постепенно исчезает с развитием монотеизма. Дело в том, что употребление одурманивающей сознание растительности является частью языческой культуры древних людей с ее поклонениями своим богам, использованием

растений волхвами³² в заговорах, гаданиях, верой в волшебство и т.д. Церковь же пыталась упорядочить доступ к святости, настаивая на главенстве постижения истины через строго определенные христианством практики, и потому боролась с альтернативными способами познания³³. С приходом христианства языческие обычаи еще долго сохранялись как элемент народной культуры и сознания (гадания, предсказания, заговоры). «Христианство, как его воспринимала от Руси чудь, не вырвало с корнем чудских языческих поверий: народные христианские верования, не вытесняя языческих, строились над ними, образуя верхний слой религиозных представлений, ложившийся на языческую основу» - пишет российский историк В.О. Ключевский³⁴. Именно с этими языческими элементами и связывалось употребление растений, влияющих на сознание (или, как их называли, «зелий»), а также излишнее употреблении алкоголя. Например, народный идеал праздника включал в себя буйное веселье, музыку, песни, пляски, скоморохов и ряженых, уличных медведей и кулачные бои, излишества в еде и питье³⁵. Против этих излишеств и были направлены церковные проповеди - в пьянстве, например, виделся не только бытовой порок, но и служение бесам и языческим богам³⁶. В первые века Христианства светские власти предоставили право борьбы с язычеством церкви; именно митрополит судил дела, касающиеся колдовства. Об этом, в частности, свидетельствует устав князя Владимира Мономаха «О десятинах, судах и людях церковных» (996 г.); церковью преследовалось колдовство (чародейство, ведовство, идолопоклонство, чернокнижие)³⁷. Таким образом, в то время государство видело в волшебстве и колдовстве только нравственное преступление и грех³⁸. В судебнике сына Владимира Ярослава различение и соотношение понятий греха и преступления выражено более отчетливо. «Грех ведает церковь, преступление - государство. Всякое преступление церковь считает грехом, но не всякий грех государство считает преступлением. ... Дела только греховные, без элемента преступности, судились исключительно церковной властью, разбирались святительским, т.е. епископским судом без участия судьи княжеского. Сюда относятся дела, нарушающие церковную заповедь, но не входившие в состав компетенции княжеского суда: волхвование, чародеяние, браки в близких степенях род-

³²                                        Гальковский Н.М. считает, что «волхование» по своему значению и смыслу близко подходит к «ворожбе». См.: Гальковский Н.М. Борьба христианства с остатками язычества в Древней Руси. Т. 1,2., 2000, с.207.

³³                                        Янгулова Л. Юродивые и умалишенные: генеалогия инкарцерации / Мишель Фуко и Россия / Под ред. О. Хархордина. - М., СПб.: Европейский университет в Санкт-Петербурге: Летний сад, 2001, с.197.

³⁴ Ключевский В.О. Курс русской истории. В 7 Т. - М.: Мысль, 1988, Т.1.. с.307.

³⁵                                        См.: Такала И. «Веселие Руси»: История алкогольной проблемы в России. - СПб.: Изд-во «Журнал «Нева», 2002. с.29.

³⁶                                        См.: Смилянская ЕБ. Волшебники. Богохульники. Еретики. Народная религиозность и «духовные преступления» в России XVIII в. - М.: Индрик, 2003; Такала И. «Веселие Руси»: История алкогольной проблемы в России. - СПб.: Изд-во «Журнал «Нева». 2002, с.29; Лавров А.С. Колдовство и религия в России. 1700-1740 гг. - М., 2000; Новомбергский НЯ. Колдовство в Московской Руси XVH столетия / Материалы по истории медицины в России. Т. 3, Ч. 1. - СПб., 1906; Гальковский ЕМ. Борьба христианства с остатками язычества в Древней Руси. Т. 1,2., 2000 и др.

^3| В основе этого отношения к оккультным действиям лежала вера в Бога, а значит, и в дьявола, договор с которым признавался недопустимым, но вполне возможным.

³⁸Гальковский Н.М. Борьба христианства с остатками язычества в Древней Руси. Т. 1,2., 2000, с.241.

ства, употребление недозволенной пищи, общение в пище с язычниками и т.д.», - отмечает В.О. Ключевский. Некоторые авторы пишут о достаточно суровых мерах наказания за эти виды преступлений, вплоть до лишения жизни, однако, по мнению В.О. Ключевского, речь шла просто о телесных наказаниях. «В Ярославском уставе есть статья, по которой женщину, занимавшуюся каким-либо родом волхвования, надлежало «доличив казнить», а митрополиту заплатить пени 6 гривен. Одно из правил русского митрополита Иоанна II (1080-1089 гг.) объясняет, в чем должна была состоять эта «казнь»: занимающихся волхвованием надлежало сперва отклонять от греха словесным увещеванием, а если не послушаются, «яро казнити, но не до смерти убивати, ни обрезати сих телесе». Под «ярой», строгой казнью, не лишающей жизни и не «обрезывающей», т.е. не уродующей тела, можно разуметь только просто телесное наказание», - пишет В.О. Ключевский. В конце XV - XVI веках сложился свод законов Московского государства (судебники 1495 г. и 1550 г.), определивший основные виды преступлений, среди которых особое место занимали действия, обозначенные как магия и волшебство. Понимание этих действий как видов строго наказуемых государственных преступлений нашло свое отражение и в нормах Уложения 1649 г., и Артикула воинского 1715 г. Эти преступления, в принципе, подлежали ведению духовного суда - церкви, но в России государству принадлежала доминирующая роль даже в церковных делах. Именно этим можно объяснить тот факт, что, начиная с XV - XVI веков, борьбу с волшебством и магией (а, соответственно, и с употреблением ядосодержащих и отравляющих веществ) берут на себя светские органы власти, а именно - органы тайного сыска. В практику входят городские казни, ссылки, тюремные заключения. Таким образом, XV-XVI века могут трактоваться как период, когда преступления против религии и вообще всякого рода остатки язычества стали переходить в разряд государственных преступлений. О постепенном характере этого процесса может свидетельствовать тот факт, что Указом 1722 г. преступления «богохульные», «еретические», «раскольные» и «волшебные» были выделены в особую группу «дел духовных», подлежащих синодальному суду, но на деле уже задолго до этого указа их вели светские органы сыска. Так,

в дошедших до нас делах Тайного приказа⁴⁶, ученые находят описания случаев волхования и колдовства, интерпретируемые в качестве преступлений против основ государства и царской власти (например, дело каких-то «ворожей», собиравшихся навести порчу на царя Алексей Михайловича)⁴⁷. В XVIII веке на смену духовному наказанию и наставлению «творящих ел- линские беснования, и волхования и чародеяния» пришло светское законодательство «о суеверии»⁴⁸. В этом веке еще более ужесточилось отношение власти к делам о колдовстве. Возможные магические действия против монарха жестко наказывались. Дела по «ворожбе» против царя в архивах сыскного ведомства XVIII века (Тайной канцелярии) - не редкость⁴⁹. Дворянин Волконский «делал водку с травами, чтобы ей государя насмерть опоить», окольничий Никита Пушкин «сушил и тер мух, чтобы сделать порошок и им государя окормить» и так далее; при этом по каждому делу тайный сыск проводил серьезное расследование с изучением этих «препаратов» наведения порчи на государя⁵⁰.

Однако, как пишет Е.Б. Смилянская, даже в конце правления Елизаветы Петровны (годы правления 1741-1761 гг.), несмотря на желания властей искоренить волшебство, признав его надувательством малоразумных (указ 1731 г.), «смеха подобным суеверием» (Духовный регламент), ни о серьезном упадке магических практик, ни о сокращении преследований за «волшебство» говорить не приходится⁵¹. И хотя в ходе расследований Тайной канцелярией дел о волшебстве у привлеченных к следствию знахарей, как правило, никаких «вредительных для человека кореньев, трав или минералов» не находилось, а фиксировались лишь довольно простые лекарственные приемы, используемые для исцеления от разных недугов и болезней, тенденция сурового наказания за употребление «магических» веществ продержится еще много веков⁵². XVIII век является важной вехой в изменении официального отношения к использованию и употреблению наркотических веществ; именно тогда были проведены государственные реформы, касающиеся различных маргинальных групп населения. Первоначально внимание властей было направлено скорее на водворение общественного порядка - т.е. все, что в принципе не

^Тайный приказ, или приказ Тайных дел, был основан царем Алексеем Михайловичем в 1648 г. и разбирал, по большей части, уголовные преступления, а также призывы к бунту или хулу на правящую власть.

¹⁷ Симбирцев И. Первая спецслужба России. Тайная канцелярия Петра I и ее преемники 1718-1825.-М:Центрполиграф, 2006, с50.

⁴⁸Смилянская Е.Б. Волшебники. Богохульники. Еретики. Народная религиозность и «духовные преступления» в России XVIII в. - M.: Индрик, 2003, с.13-16.

⁴⁹ Следует отметить, что ХУЛ - XVIII века - время становления и укрепления системы политических репрессий в России. В те времена в подвалы сыскного ведомства попадало огромное количество людей. Формально наиболее преступными считались замысел против личности царя, измена государству и казнокрадство, но в реальности под эти действия легко подгонялись любые действия или разговоры. Соответственно, ядо-содержащие или иные влияющие на сознание вещества, скорее всего, просто выступали предлогом для начала следственного процесса.

^Симбирцев И. Первая спецслужба России. Тайная канцелярия Петра I и ее преемники. 1718-1825. - М.: Центрполиграф, 2006, с.107.

³¹ Смилянская Е.Б. Волшебники. Богохульники. Еретики. Народная религиозность и «духовные преступления» в России XVIII в. - М.: Индрик, 2003, с.61. ⁵²Там же, с.53.

приносило реальной пользы, либо, еще хуже, нарушало привычные нормы и приносило вред, становилось специальным объектом внимания власти. В XVIII веке основным принципом жизни провозглашалась рациональность, основанная на производстве и собственности, соответственно потребление наркотических веществ не вписывалось в эти рамки рациональности. Что касается борьбы российского государства и, в частности, церкви с употреблением алкоголя и пьянством (как крайним проявлением), то первоначально эти действия также рассматривались в связи с сохранявшимися у народа языческими традициями (например, скоморошескими играми во время пиров). В пьянстве также виделось служение бесам и языческим богам. Однако, как указывает И. Такала, с момента зарождения российского государства, оно видело и преследовало свои интересы в питейном промысле: существовали пошлины на хмель, солод, мед. Считается, что первая попытка полностью поставить под государственный контроль питейное дело была осуществлена во второй половине XV века, в период создания единого Русского государства, однако наиболее явно эта тенденция проявилась в период правления Ивана Грозного, которого считают инициатором появления нового типа питейного заведения - кабака. В нем продавались только напитки, причем только алкогольные (хлебное вино, пиво, мед). Распространение кабаков по всей Руси на фоне ликвидации «корчмы» (частного производства спиртных напитков) в конце XVI века стало приносить казне немалые деньги. Иное отношение у Ивана Грозного было к табаку, распространение которого в России совпало по времени с периодом его царствования. Считается, что впервые его завезли в Москву около 1580 г. голландские и английские купцы (некоторое время до этого он поступал контрабандно, как правило, из Польши и Персии). Практически сразу церковь и правительство начали гонения на табак (его называли «зельем», поскольку он одурманивающе воздействовал на сознание) и его потребление. Иван Грозный установил жесткие наказания для курильщиков, но эти меры не подействовали - табак продолжали курить.

Первый запрет на курение табака ввел первый царь династии Романовых - Михаил Федорович: в 1634 г. он запретил продажу и употребление табака под страхом конфискации имущества и даже смертной казни. Ввоз этого «зелья» был прекращен, но через некоторое время, с учетом выгоды табачной торговли, государство установило монополию на продажу табака. Во многом

этот шаг был продиктован финансовыми нуждами пополнения государственного бюджета: казна продавала табак чуть ли не на вес золота, по 50-60 копеек. В 1644 г. Алексей Михайлович вновь запретил табак, теперь уже надолго. Курильщиков наказывали битьем батогами, вырыванием ноздрей и ссылкой, причем это касалось и женщин. Интересно, что согласно Уложению царя Алексея Михайловича 1649 г. за убийство сына или дочери полагалось только церковное покаяние и тюремное заключение, а за употребление и продажу табака велено было рвать ноздри, пороть, конфисковывать имущество и ссылать на поселение в дальние города⁵⁸.

Однако запретительная политика государства исходила в большей степени из моральных соображений и наставлений православной церкви. В это время утвердилось мнение, что табак - средство искушения сатаны, порождение греха. Верили, что табак вырос из тела «ветхозаветной блудницы» (Иезавели), на могиле кровосмесителей - брата и сестры и т.д.³⁹ Поэтому табак, так же как алкоголь, считался греховным питьем⁶⁰, и во всех запретительных документах того времени его потребление стоит в одном ряду с пьянством, азартными играми, развратом. Вместе с тем, поскольку запретительный подход входил в противоречие с экономическими интересами государства, время от времени власти разрешали торговать табаком на определенных территориях страны, например, в Сибири⁶¹.

В XVII веке табак ввозили в Россию двумя путями: через Европу и Среднюю Азию⁶². Хотя второй путь менее известен специалистам, А.В. Шаповалов отмечает, что Бухарская караванная торговля в Москве процветала. Поскольку в Средней Азии с табаком были знакомы по меньшей мере с начала XVII века, восточные купцы везли в Москву табак для собственного потребления и на продажу. В Москве распространилась особая бухарская манера курения табака через воду⁶³. Считается также, что молодой царь Петр I научился курить именно в Москве.

Во времена царствования Петра Великого, в противовес политике Ивана Грозного, власти начинают приобщать население к курению табака: его потребление было разрешено и даже поощрялось. Петр I, побывав за рубежом, понял, что табак - не менее прибыльный для бюджета страны товар, чем водка и кофе⁶⁴. В 1697 г. царь отменил все карательные меры против курильщиков, запреты на торговлю табаком и предоставил английским купцам

⁵⁸ Щеглов И.В. Хронологический перечень важнейших данных из истории Сибири. 1032-1882 гг. - Иркутск, 1884, с.100. ⁵⁹Пятницкая И.Н, Развитие наркотизма в прошлом и настоящем (Часть 1) // Вопросы наркологии, 1995, №1, с. 89.

⁶⁰                                        В XVII веке применялось слово «дымопитие», а не «курение».

⁶¹                                        Шаповалов АБ. Очерки истории и культуры потребления табака в Сибири XVII - первой половины XX века - Новосибирск: Прогресс-Сервис, 2002, с.21.

⁶²                                        Интересно, что в странах Азии табак распространился очень быстро и моментально стал популярен Курительная трубка превратилась в символ благосостояния и благородства. Почетнее всего было курить трубку, длина которой значительно превышала Длину вытянутой руки, чтобы раскурить ее можно было только при помощи слуги. См.: Шаповалов A.B. Очерки истории и культуры потребления табака в Сибири XVTI - первой половины XX века - Новосибирск: Прогресс-Сервис, 2002, с.25.

⁶³                                        Там же, с.22.

⁶⁴Наркомания: причины, последствия, меры защиты / Под ред. АН. Горанского. - Тюмень: Изд-во Ю. Мандрики, 2000, с.24

исключительное право торга табаком в России на шесть лет (получив за это значительную сумму в государственную казну). Одобрение курения табака снискало Петру I среди части российского населения славу Антихриста; старообрядцы до последнего времени не употребляли табак (как и спиртное), называя его «чертово зелье».

Вместе с тем Петр I проявлял большую заботу о производстве собственного табака, поскольку осознавал возможные выгоды для казны. Поэтому еще во время действия английской монополии на ввоз (существовавшей до 1705 г.) на Украине и в южных российских губерниях табак выращивался в небольших количествах. В первой четверти XVIII века эти посевы расширились, а в Нижнем Поволжье были заведены новые. Именно Петр открыл первую в России табачную фабрику (в 1717 г. в Ахтэрке). А уже в 20-е годы XVIII века появляются и первые заводы по переработке табака. Другие же дурманящие средства оставались во время царствования Петра I под запретом, а их употребление без предписания властей продолжало относиться к разряду политических преступлений.

Историки и этнографы отмечают, что в XVIII веке в России было очень модно нюхание или жевание табака. При этом в целях экономии почти не использовался чистый табак, а делались различные смеси. Например, в табак добавлялась или зола от ивняка, или алкалическая зола от сожжения растущих на березах грибов (чаги), или тонкая березовая стружка и др.. Проникновение табака в культуру аборигенных народов территории от Урала до Тихого океана происходило в XVII веке. В Сибири табак сосали, закладывая за щеку неразрезанные целые листья. А некоторые народы Сибири добавляли в смесь табака и деревянных опилок крошку сушеного мухомора для усиления наркотического эффекта. На Камчатке до середины XIX века единственной формой потребления табака была так называемая лемешина, которую закладывали за щеку: она изготавливалась из мелко нарезанного табака, перемешанного с пеплом из грибкового нароста березы и чуть-чуть политого водой.

К XIX веку махорку сеяли уже во многих губерниях России; благодаря своей дешевизне и крепости она была широко распространена среди крестьянского населения. Ее также стали использовать в лекарственных целях: в Енисейской губернии, например, махоркой останавливали кровь, а в Забайкалье ее свежие листья прикладывали к нарывам и местам укусов животными⁷³.

Употребление наркотиков в доиндустриальных обществах регулировалось строгими правилами, так что реальной социальной проблемой наркомания стала лишь в индустриальную эпоху, а в России - в XIX веке. Значительную роль в интенсификации употребления наркотических веществ и перехода данного явления на новый уровень в XIX в. сыграло употребление все более эйфоригенных веществ и развитие все более интенсивных форм их использования. Тысячелетиями наркотические вещества растительного происхождения употреблялись в «сыром» виде. В первой половине XIX века начинается технологическое совершенствование способов обработки наркотиков; выделяются чистые алкалоиды, чья наркогенность многократно превышает наркогенность сырьевого растительного материала. С изобретением шприца употребление наркотиков обеспечивает получение сжатого во времени сильного эффекта. Происходит постепенный переход от внутримышечного введения к внутривенному. Гашиш уже не принимается с едой, как раньше, а курится. Не жуются, как бывало, разводимые слюной листья коки; кокаин - чистый алкалоид - вдыхается и даже курится. Все это способствовало распространению наркотизма в таких масштабах, которых человечество до XIX - XX веков не знало⁷⁴.

Вместе с тем можно предположить, что и в предыдущие столетия употребление алкоголя, наркосодержащих веществ приводило к нежелательным социальным последствиям, однако лишь к XIX веку возникли факторы, способствовавшие проблематизации этого феномена сначала как болезни, а затем в качестве серьезной социальной проблемы, требующей вмешательства и регулирования государством.

Среди факторов, способствовавших актуализации употребления наркотических веществ, особая роль принадлежала процессу развития фармакологии. Например, с середины XIX столетия все сложные операции проводились под общим наркозом, и смерть от болевого шока постепенно становилась в лечебных учреждениях Европы редкостью. Врачи понимали, что многие анальгетики чрезвычайно опасны, но заменить их было трудно. До конца XIX века наркотические вещества официально использовались в Европе в качестве медицинских средств. С давних времен одним из лекарств, широко применяемых врачами, считался опиум. Его использование в России, по-видимому, следует отнести к концу XVI в., когда в 1581 г. в Москве организовалась первая царская аптека с английским фармацевтом Джеймсом Френчем, привезшим с собой среди прочих и названное лекарство. Впослед-

⁷³Торэн М.Д. Русская народная медицина и психотерапия. - СПб.: Литера, 1996, с.105.

⁷⁴ Пятницкая И.Н. Развитие наркотизма в прошлом и настоящем (Часть 2) // Вопросы наркологии, 1995, №3, с.86.

ствии русские цари закупали его у англичан, а позднее - на Востоке. В XVIII веке психиатры использовали опиум «с удивительно хорошими результатами». Причем наиболее интенсивно лечили опиумом психически больных и алкоголиков. Однако именно в этом столетии появляются первые научные описания наркотической зависимости.

Позднее данный вид наркомании активно пытались лечить изобретенным в начале XIX века первым алкалоидом опия - морфином. Применение морфина для наркоза и появление морфинизма - наркомании, развивающейся в результате хронического злоупотребления морфином, относится к более позднему периоду и связано с введением в практику подкожных инъекций. С появлением шприца ускорился рост морфинизма (сначала в странах Западной Европы, а потом на Востоке). Популяризации медицинского применения морфина способствовало большое число операций, проведенных под его обезболивающим действием. Так, во время Крымской (1853-1856 гг.) и Франко-Прусской (1870-1871 гг.) войн большое число операций было проведено под морфиновым наркозом. В повести «Молох» А.И. Куприна мы читаем о свободном использовании морфина в качестве болеутоляющего средства земским врачом (следует отметить, что вторая половина XIX - начало XX века считаются периодом расцвета медицины в России). Вместе с тем скоро были зафиксированы случаи зависимости и была осознана опасность, исходящая от использования морфия.

Кодеин (другой опиумный алкалоид) использовался при кашле и состояниях «нервности» (входил в пропись микстуры Бехтерева); морфин - как анальгетик при болевом шоке, при психическом возбуждении и при бессоннице. И кодеин, и морфин применялись также при лечении алкоголизма. По этому поводу журнал «Современная медицина» писал в 1866 году: «...Морфий всегда действует и не требует увеличения приема, то есть больные к нему не привыкают, как привыкают к опию».

Опиаты использовались как эффективное лекарство от более чем 50 болезней, включая диарею, дизентерию, кашель, диабет и алкоголизм. 1880 год вошел в историю как переломный в отношении к опиуму и морфину, что было естественным ответом на осознание опасности наркомании и признание опиумной наркомании как тяжелого психического заболевания. Примечательно, что как географическое, так и социальное распространение опиума и морфия шло противоположными путями. Если исторический путь опиума в цивилизацию пролегал с Востока в страны Западной Европы, то

распространение морфинизма происходило обратным путем - из Западной Европы на Восток. При этом морфинизм распространялся от высших слоев общества к низшим, а опиумокурение - в обратном направлении⁸¹. Очередным «лекарством», применяемым в лечении, стал открытый в 1855 году и вышедший из американских и европейских медицинских клиник кокаин. Вещество обнаружило свои исключительно местноанестезирующие свойства и открыло ряд обезболивающих препаратов (дикаин, новокаин). Им лечили невралгии, применяли как обезболивающее. Первые кокаинисты появились к началу XX столетия. Алкоголизм, опиоманию, морфинизм и кокаинизм в конце XIX в. пробовали лечить героином, который был открыт в 1898 г. Он считался тогда превосходным средством от кашля (в России героин рекламировался как детское лекарство от коклюша)⁸² и использовался для лечения туберкулеза и алкоголизма. Но уже первые героинисты развеяли эти иллюзии медиков. Однако еще в начале XX века героин настоятельно рекомендовался со страниц одного российского медицинского издания как препарат, «вентилирующий легкие», и потому в первую очередь предназначался для спортсменов. Предлагалось его употреблять и в «антибронхиальных» целях⁸³. Хлорагидрат (хлороформ, эфир) был открыт в 1835 г. в Европе и в конце XIX века распространилось его употребление во многих странах; красочные описания вызванного им опьянения можно найти в произведениях американских и европейских авторов. Случаи злоупотребления хлороформом, эфиром, паральдегидом и другими препаратами этого ряда не успели привлечь должного внимания специалистов, так как под наркотическую зависимость попали прежде всего алкоголики (по причине тяжелого опьянения, достигаемого этими средствами); их злоупотребление объяснялось «дегенеративностью». Помимо того, «увлечение» этими средствами перед первой мировой войной быстро вытеснилось кокаином⁸⁴. Известно также, что в конце 1920-х годов в селах центральной России стали открыто рекламировать и продавать пасту опия. Ее использовали крестьянки, дававшие наркотик грудным детям вместо более безобидного отвара мака, не всегда имевшегося под рукой. Делалось это в целях успокоения детей на период хозяйственных работ матери⁸⁵. Лишь в 1923 г. отечественный психиатр С. И. Каган пришел к выводу о недопустимости лечения наркомании наркотиками, запоздало признав многочисленную и долговременную практику своих коллег-предшественников «ошибочной»⁸⁶. Статистика не располагает сведениями о количестве жертв

⁸¹                                      См.: Ефимов И. Маковый дьявол - древнейший искуситель. - http://wwwscreermj/narkom/may2002/page3.htm.

⁸²                                      Из выступления Калачева Б.Ф. на аналитическом совещании «Метадоновые программы - как это делается и кому это нужно», 22апреля2003г.насайте «Нет наркотикам». - http: //www.narkotiki.ru/mir_5528.

⁸³                                      См.: Калачев Б.Ф., Сбирунов П.Н., Сергеев А.Н. Развитие наркомании и незаконного оборота наркотиков в России // - http://narcomju/law/system/22.html

Пятницкая И.Н. Развития наркотизма в прошлом и настоящем (Часть 2) // Вопросы наркологии, 1995, №3, с.79. ⁸⁵ См.: Калачев Б.Ф., Сбирунов П.Н., Сергеев А.Н. Указ. раб.

Еще в 1880 г. была проведена международная конференция, на которой и было впервые заявлено о появлении новой страшной болезни, связанной с употреблением наркотиков. Она получила название «наркомания». См.: Аманова Н., Макаров Д. Нация и «кайф» // АиФ, 1999, №40.

подобных способов лечения. В XIX веке и почти до середины XX века врачи составляли около половины зарегистрированных потребителей наркотиков; они были и первыми исследователями этого явления, проводя на себе многочисленные эксперименты.

Таким образом, именно к концу XIX века известные и новые наркотики стали частью медицинского знания, литературы, медицинских теорий и практик. Они использовались в качестве лекарств от разных болезней, но постепенно стали осознаваться негативные последствия от их употребления. Начиная со второй половины XIX века, термин «зависимость» стал частью медицинского языка (сначала - в отношении алкоголя, а затем - других наркотических средств). Появились первые теории, затрагивающие причины наркозависимости и способов лечения.

Первые попытки «регулирования» сферы медицинского применения наркотиков имели место в XIX веке. В 1899 г. вышла в свет книга Н.К. Реймера «Яды цивилизации», содержащая подробные сведения о структуре потребляемых средств, социальном составе и образе жизни потребителей наркотиков. В начале XX века появляются исследования И. Левитова и Л. Сикорского. Однако более активное изучение наркотизма происходит в 1920-е годы.

Таким образом, одним из основных факторов актуализации феномена использования наркотических веществ в XIX веке является развитие медицины, а также науки в целом, благодаря чему возникла возможность научного описания данного феномена. Помимо развития науки, важным шагом было развитие государственно-полицейских практик (например, изо- ляциия и сбор на ее основе статистических данных). Изучение использования наркотических веществ осуществлялось путем регистрации; наблюдения, сравнения и анализа. В результате появились первые объяснения наркозависимости.

Далеко не последнюю роль в возникновении «государственного дискурса» наркотизма сыграла психиатрия, которая начиная с XIX века занималась алкоголе- и наркозависимыми. Именно психиатрия, по мнению некоторых ученых, заложила основы для собственно медицинского восприятия многих социальных явлений в России, в том числе, употребления наркотических веществ.

Термин психиатрия пришел в Россию с западной медицинской мыслью в конце XVIII - начале XIX века⁹⁰. Именно в это время в России начали распространяться понятия «норма», «нормальный». Причем слово «нормальный» использовалось не только в значении «обычный», «повседневный», «привычный», но и «психически здоровый» (в словосочетании «нормальный человек»). До XIX века, пока не вошел в силу процесс секуляризации, православие определяло мировоззрение русского человека, тем самым обозначая рамки ненормального поведения. Именно в XIX веке происходят, продолжавшиеся вплоть до революции⁹¹, профессионализация врачей и развитие научного психиатрического дискурса.

Под словом «безумие» в психиатрии того времени понимался не единый феномен, а скорее совокупность различных форм поведения, включающих помимо прочего пьянство и другие формы, которые обозначались как «исступление ума» - бессознательное состояние, характерной чертой которого было отсутствие воспоминаний о сделанных поступках⁹². При этом советский историк психиатрии Т.И. Юдин, изучавший ситуацию в домах умалишенных царской России, пишет: «В приказные дома умалишенных также направляли главным образом больных, или нарушивших на улице губернского города порядок, или состоящих под судом. <>...В результате <>...психиатрические заведения переполнялись алкоголиками, дебильными бродягами, направленными главным образом полицией...»⁹³.

Таким образом, помимо объективно-исторических процессов секуляризации, индивидуализации, отчуждения и прочих факторов, характерных для периода раннего развития капитализма и способствовавших интенсификации употребления наркотических веществ населением России, значительную роль в актуализации этого феномена как «проблематичного» сыграли развитие науки, медицины (особенно фармакологии) и институционализация психиатрии в России. Именно они заложили основу для формирования в дальнейшем мощного дискурса наркотизма как серьезной социальной проблемы, требующей государственного регулирования.

Другим фактором, спровоцировавшим масштабное распространение наркотиков на европейской территории России, некоторые ученые называют смешение этнических групп, начавшееся с развитием восточной колониальной политики царской России, когда огромный поток крестьянства и казачества двинулся для освоения новых земель в Среднюю Азию и на Дальний Восток.

⁹⁽¹ И хотя традиционно историю психиатрии начинают отсчитывать с развития монастырского призрения, до XVIII веке говорить о медицине как науке или как о единой (тем более институционализированной) практике нельзя. См.: Янгулова Л.В. Институционализация психиатрии в России. Генеалогия практик освидетельствования и испытания «безумия» (конец XVIII - XIX вв.). Автореф. дисс.... социол. наук. - М., 2004, с.14-16 ⁹¹ Так, в 1875 г. в Санкт-Петербургском университете была учреждена психиатрическая кафедра. В конце XIX века создаются многие медицинские общества: невропатологов и психиатров, Общество русских врачей в память Н.И. Пирогова, Петербургское медицинское общество, Комиссии по вопросу об алкоголизме и др.

Янгулова Л.В. Институционализация психиатрии в России. Генеалогия практик освидетельствования и испытания «безумия» (конец XVIII - XIX вв.). Автореф. дисс.... социол. наук. - М., 2004, с.26-27. ³См.: Юдин Т.И. Очерки истории отечественной психиатрии. - М., 1951, с.95.

В те времена (1880-е годы), по воспоминаниям современников, в Средней Азии редко можно было встретить коренного жителя, не знакомого со вкусом и действием «наши» (гашиша). По оценкам дореволюционного исследователя наркотизма И. Левитана, в среднеазиатском регионе гашиш употребляли не менее 200 тысяч человек, которые выкуривали 25 тысяч пудов (около 400 тонн) этого наркотика в год. Взаимодействие разных народов приводило к тому, что коренное население Средней Азии и Дальнего Востока прививало россиянам гашишизм, а россияне в свою очередь являлись распространителями алкоголизма. Уже в 1878 г. генерал-губернатора Туркестанского края предупреждали о возможных негативных последствиях для жителей европейской части России, если местными властями не будут предприняты решительные меры для борьбы с наркоманией среди азиатских мусульман. С давних пор в этом регионе выращивался опий. Соответственно, употребление опия у народов среднеазиатского региона имеет глубокие корни. В старину употребление гашиша было там традиционным явлением. На каждую тысячу человек населения в год приходилось 5 пудов выкуренной анаши (производная гашиша). Курили ее в смеси с табаком, используя сосуд из тыквы - силим, до половины наполненный водой, которая очищала дым. Во время национальных религиозных праздников или похорон казахи употребляли кокнар - традиционный напиток, содержащий смесь алкалоидов опийной группы (морфина, кодеина, героина и дионина) с гидрокарбонатом, протеином, резином, маслом и пигментами. Уходящим домой гостям было принято давать с собой небольшое количество сухого кокнара, что свидетельствовало о благосостоянии хозяев. Кокнар широко использовался для лечения потери аппетита, болей в суставах и кашля. Опий курили, варили, готовили из него напитки для празднеств и ежедневного употребления, а также «целебную микстуру».

В Узбекистане до революции гашиш и другие наркотики можно было купить на базаре, в мелочных лавках, в любой чайхане. Традиционно сеяли опийный мак и индийскую коноплю. Местные лекари врачевали от большинства болезней опием в различных видах и сочетаниях. Врачи рекомендовали его во время лихорадки, при головной и зубной болях, болезнях глаз, ушей. Гашиш, получивший особое распространение в некоторых районах Узбекистана, использовался для приготовления халвы и конфет «гульканд», напитков, супов. Таким образом, использование гашиша и опия в народной медицине и приготовлении национальных блюд жителями Средней Азии имеет давнюю

историко-культурную традицию. Медики считают традиционным для этих регионов гашишизм, опиофагию и опиокурение⁹⁸.

До сих пор не существует единого мнения об отношении ислама⁹⁹ к наркотикам: с одной стороны, в исламе существует запрет на употребление наркотиков, с другой - их производство и потребление издавна присущи мусульманским народам. Ряд исследователей связывает распространение наркотиков в некоторых частях мира с возникновением в VII веке ислама и его военно- политической и культурной экспансией, в результате которой арабы установили свою власть на большой территории, распространяя свою религию. Именно к этому времени ученые относят начало использования опиума в целях опьянения. По их мнению, в отличие от запрещенного алкоголя, опиум внедрялся как почти обязательный элемент народных обрядов таких, как свадьбы, рождение ребенка, похороны¹⁰⁰. Согласно мусульманскому праву, к запретному принадлежит любой напиток или пища с опьяняющими или одурманивающими свойствами, а грехом считается их преднамеренное и чрезмерное употребление. Но в Коране не упоминаются конкретные наркотики. Некоторые исследователи полагают, что во времена Мухаммеда арабы вообще не были знакомы ни с опиумом, ни с гашишем. Сведения об употреблении гашиша впервые появились в арабских юридических источниках в IX веке. Уже в IX - XX веках среди мусульманских правоведов возникли разногласия по вопросу о запрете наркотиков. Часть школ мусульманского права выступала за запрет на все виды наркотиков. Шафииты (на территории СНГ это чеченцы и часть курдов) первоначально тоже отнесли гашиш к «запретному», но позднее уточнили, что употребление наркотиков может быть дозволенным в количествах, не вызывающих нежелательных последствий или в лечебных целях. Ханафиты (большая часть мусульман СНГ) к этой формулировке добавили возможность более свободного подхода к употреблению наркотиков, если таковой присутствует в местном обычном праве. Таким образом, у разных мусульман существуют разные практики отношения к наркотикам. Наиболее вольная трактовка бытует среди мусульман Центральной Азии и Афганистана¹⁰¹. Российский ученый-биолог Н.И. Вавилов отмечал в отчете о путешествии 1916 г. по Памиру: «Крайне мало на Памире конопли. В некоторых селениях среди полей хлопчатника и у заборов попадаются группы конопли, и в первое время я воображал, что это - конопля для пряжи. Позже выяснилось, что конопля сеется для получения гашиша, и она заменяет здесь запрещенную русскими пограничниками культуру опийного мака»¹⁰². В отчетах о путешествиях в Афганистан он писал о традиционном употреблении местными народами опия¹⁰³.

⁹⁸                                        Пятницкая И.Н. Развитие наркотизма в прошлом и настоящем (Часть 2) // Вопросы наркологии, 1995, №3, с 88.

⁹⁹                                        Ислам исповедует большинство населения Средней Азии.

""См.: БрюнЕА Наркоман - это национальность // НаркоНЕТ, 2000, №1, с14-16.

¹⁰¹ См: Наркобизнес: новая угроза России с Востока / Отвред. ГЛ. Чифрин. - M.: Ин-т востоковедения, 1996, с.12-14. ¹⁰² Девиантность и социальный контроль в России (19-20 века): тенденции и социологическое осмысление / Отв. ред. Я.И. Гилинский. - СПб.: Алетейя, 2000, с.220.

¹⁰³Вавилов Н.И. Пять континентов. - М.: Мысль, 1987, с.37.                                              ...

По некоторым оценкам, в Средней Азии начала XX века проживало не менее 1 млн. человек, злоупотреблявших наркотиками, а контрабандный оборот опия и гашиша переваливал за сотни тонн.

Другой очаг наркотизма в России начала XX века существовал в Приморье. Согласно А. Мусаеву, П. Сбирунову и Б. Целинскому, масштабы контрабанды и употребления наркотиков там не уступали азиатским. По мнению исследователей, развитие контрабанды было во многом связано с попытками государственного регулирования употребления наркотических веществ. Дело в том, что в конце XIX века были приняты специальные Указы о запрещении курения гашиша и опия, уничтожении посевов мака и конопли. В результате цена на гашиш в Туркестане выросла с 1,80 рублей до 50 рублей за фунт, а цена на опиум на Дальнем Востоке - с 10-15 рублей до 70-100 рублей. И если до запрещения посевов население регионов само обеспечивало себя наркотиками, то после наркотики стали поступать контрабандой. Ученые указывают, что российское антинаркотическое законодательство XIX века носило ограниченный и односторонний характер. В данных указах вводились меры за посев наркосодержащих растений, вывоз наркотиков за границу России и их употребление. В результате, другие государства (Китай, Турция, Египет) быстро наладили поставки наркотиков в Россию.

Особая роль в процессе распространения наркотиков на территории Российской империи XIX - XX вв.

принадлежит китайским мигрантам. Развязанные Англией в XIX веке «опиумные» войны 1840-1842 и 1856-1860 гг. способствовали распространению наркомании не только в Китае, но и на приграничных с Китаем российских территориях. Россия, как известно, в этой войне заняла жесткую антибританскую позицию. В свою очередь власти Северной Маньчжурии обратились к Российскому Императору с просьбой ввести свои войска на территорию Китая'в долину реки Или, что позволило бы китайским правителям перебросить часть вооруженных сил на подавление крестьянских бунтов в других частях страны. В 1871 году по велению Николая I русский экспедиционный корпус оккупировал долину Или, где в основном проживали дунгане и уйгуры, которые исповедовали ислам и находились с китайскими властями в острой конфронтации, так как намеревались создать суверенное Дунганское государство. Эти народы преимущественно занимались торговлей, поэтому они воспользовались началом «опиумных войн», переключившись на производство опиума, а вырученные деньги использовали на приобретение оружия и финансирование сепаратистских идей. Через 10 лет, решив свои внутренние проблемы, маньчжурские власти попросили Россию вывес_ти свой корпус из долины Или. Вывод в 1881 г. российских войск с территории Китая повлек за собой переход в Россию двухсот тысяч дунган и уйгур, которых китайцы намеревались уничтожить за сепаратизм и развитие наркобизнеса. Российские власти разрешили иностранцам осесть в Туркестанском крае, преимущественно в районе озера Иссык-Куль (по некоторым данным переселенцев насчитывалось до 250 тыс. человек). Коренное население Туркестанского края (киргизы и казахи), ведущее кочевой образ жизни, традиционно не занималось выращиванием опийного мака, однако, начиная с 80-х годов XIX в., его начали высевать мигранты, и местные жители понемногу включились в наркобизнес.

В начале XX в. положение в Туркестанском крае и на Дальнем Востоке

осложнилось настолько, что в некоторых районах под посевами мака и конопли находилось до половины пашни. Считается, что именно в этот период среднеазиатские наркоторговцы организовали трафик в Европу. Так, по мнению Д.А. Новикова, в результате налаженной контрабанды и транзита из Среднеазиатского региона, распространение наркотиков уже в начале XX века затронуло многие регионы Российской Империи. Противодействие местных властей этому процессу практически отсутствовало, поскольку в оборот наркотиков вовлекались практически все транспортные средства и те, кто ими ведал, т.е. представители власти, включая таможню, полицию и суд. Факт возделывания снотворного мака для личного пользования местными жителями в Средней Азии было решено использовать в интересах российского государства. Если в начале XX века опий официально завозился в Россию из Турции для лечебных целей, то в 1916 г. департамент здравоохранения поставил перед правительством вопрос о возможности получения собственного опиума. Это было также связано с тем, что во время первой мировой войны немцы прекратили поставки обезболивающих средств, крайне необходимых для страны, ведущей военные действия. Так в России было организовано возделывание снотворного мака и сохранявшееся в последствие многие десятилетия промышленное производство опиума как лекарственного препарата. Постепенно в Европейской части России начинает обостряться наркотическая ситуация, причем количество наркоманов возросло не только среди взрослого населения, но и особенно среди молодежи и подростков. По мнению современников, Сухаревка и окружающие ее улицы Москвы являлись местами снабжения наркоманов всеми видами наркотиков. Там можно было достать сколько угодно морфия, хлорала и т.п. Одним из самых модных наркотиков был кокаин. Первая мировая война в значительной степени способствовала распространению наркотиков (особенно героина и кокаина). Существует мнение, что именно солдаты и офицеры союзных европейских армий снабдили Россию наркотиками, вызвав первую в ее истории вспышку наркомании. Как отмечает Б.Ф. Калачев, в первую мировую войну около полутора миллиона человек получили ранения, в период гражданской войны - сотни тысяч стали инвалидами. Вернувшись домой, многие из этих людей принесли с собой неумышленную страсть к наркотикам, поскольку получали их в армии для облегчения страданий. А поскольку в мирное время медицинские наркосодержащие препараты были недоступны, в ход шли либо вещества растительного происхождения - гашиш, опиум (чаще в сельской местности), либо (в крупных городах) - незаконно сбываемый кокаин. В 1928 г. крупнейший отечественный психиатр В.А. Горовой-Шалтан писал: «...у большинства наших пациентов начало мор- финизации определенно связано с условиями военной службы, с периодом войны и революции». И.Н. Пятницкая замечает, что среди летчиков в первую мировую войну было особенно много кокаинистов, поскольку это была наиболее рискованная в армии профессия, требующая особой отваги. Другой путь распространения наркомании в армейской среде - контакты военнослужащих с местным населением, имеющим опыт бытовой наркомании. Так, некоторые авторы фиксировали случаи «грибной наркомании» среди солдат и казаков по примеру местных жителей - камчадалов и коряков. Б.Ф. Калачев отмечает тенденцию вытеснения пьянства наркоманией в русской армии в Средней Азии с середины XIX, а особенно интенсивно - в начале XX века. При этом наиболее широко было распространено курение гашиша. «Этому, -пишет Калачев, - в немалой степени способствовало непродуманное ужесточение антиалкогольных мер со стороны генерал-губернатора Туркестанского края». Среди творческой интеллигенции и в аристократических кругах появилась мода на наркотики. Н. Лебина приводит примеры упоминаний употребления наркотических веществ в русской классической литературе. Так, Анна Каренина пристрастилась к настойке опия, один из чеховских героев - учитель церковноприходской школы - вдыхал пары эфира, из-за пагубного воздействия кокаина умирает герой «Романа с кокаином» М. Агеева, а из рассказов

М. Булгакова мы узнаем о популярности морфия среди людей, имеющих доступ к медикаментам и шприцам - врачей, медсестер, аптекарей. Считается, что в конце XIX - начале XX века наркотики были элементом культуры модерна в России: кокаин был символом, а иногда и пропуском в мир художников, поэтов и писателей. У столичной богемы было популярно курение опиума и гашиша, а в начале XX века к ним добавился кокаин. Наркотики употребляли дамы высшего света, иногда высшее офицерство, люди искусства. В высшем свете полушепотом обсуждалось пристрастие к наркотикам князя Юсупова (убийцы Распутина). Р. Медведев упоминает о появлении кокаинизма и морфинизма в богемно-эзотерических салонах авангардистов начала XX века. Однако в наибольшей степени склонность к наркотикам проявлялась в бандитской среде. Именно там и родилось столь распространившееся позднее слово «марафет». В Российской империи вплоть до ее краха в 1917 г. контролем над оборотом наркотиков ведало Министерство внутренних дел, этим вопросом занимались Департамент Полиции и Департамент Здравоохранения. Специализированных правоохранительных структур, занятых борьбой с наркоманией и наркобизнесом, в царской России не существовало.

Увеличение количества больных алкоголизмом и наркоманией в конце XIX века в России (прежде всего, как результат «относительно свободного» использования наркотиков в медицинской практике) может быть названо фактором, привлекшим внимание властей к вопросу об их лечении. Специальных государственных медицинских учреждений для стационарного лечения алкоголизма и наркоманий в России в конце XIX века не существовало. Большинство больных, страдающих алкоголизмом и употребляющих одурманивающие вещества, поступало в общесоматические больницы и только 2 % - в психиатрические. Амбулаторный прием осуществляли всего лишь несколько лечебниц, организованных, в основном, на благотворительные средства. Позже в Санкт-Петербурге был открыт Институт для изучения алкоголизма, как отделение Психоневрологического института, имевший стационарные и амбулаторные отделения.

Основные направления алкогольной и антинаркотической политики

Конец XIX века отличается стремлением российского государства и правительства определить основные направления алкогольной и антинаркотической политики. «Алкогольный вопрос» становится предметом острых дискуссий на заседаниях Государственной Думы. И.А. Сикорский, изучавший в конце XIX века влияние алкоголя на здоровье населения, смертность, убийства и т.д., в своей работе «Основы алкогольной политики в России» писал о необходимости министерствам Юстиции и Внутренних дел «в руках с данными уголовной, врачебной и санитарной статистики» «вносить свои сметы в Думу вместе с проектом количества алкоголя, предположенного к выпуску на внутренний рынок». Российское законодательство в сфере борьбы с незаконным оборотом наркотиков XIX века представлено Уложением о наказаниях уголовных и исполнительных 1845 г. В главе «О преступлениях и поступках против постановлений, ограждающих народное здоровье» содержался раздел «О нарушении правил, установленных для продажи, хранения, употребления веществ ядовитых и сильнодействующих». Уголовное уложение 1903 г., пришедшее на смену Уложению 1845 г., содержало уже три «антинаркотические» статьи. В одной из них была предусмотрена ответственность за нарушение правил хранения, отпуска или использования сильнодействующих или ядовитых веществ ответственным лицом аптек и производств. Во второй говорилось об ответственности лиц, имеющих право использовать эти вещества. Третья статья устанавливала ответственность для лиц, виновных в хранении для продажи или в продаже сильнодействующих или ядовитых веществ без лицензии или с нарушением ее условий.

В первые годы XX века Россия активно участвует в общемировом процессе разработки антинаркотического законодательства. Некоторые авторы считают, что современная государственная антинаркотическая политика началась в Северной Америке с принятием Конгрессом США в 1914 г. так называемого «Акта Гаррисона» и была непосредственно связана с распространением использования в медицинских целях героина. С 5 по 26 февраля 1909 г. проходили заседания Шанхайской опиумной комиссии, основной целью которой было обсуждение мер, препятствующих нелегальному ввозу наркотиков (главным образом, опиума) из Азии в Европу. Резолюции этой комиссии носили рекомендательный характер и не содержали требования о запрете опиокурения, признавалось достаточным его регулирование и ограничение.

В январе 1912 г. в Гааге была подписана первая в истории международных отношений Международная Конвенция по опиуму. В соответствии с этим документом государства-участники (в том числе и Россия) приняли на себя обязательства по разработке и принятии законодательства, направленного на осуществление контроля над распространением опиума-сырца. Государства должны были принять меры для постепенной ликвидации производства, внутренней торговли и курения опиума. В Конвенции упоминались и другие наркотики: медицинский опиум, морфин, кокаин и др., употребление которых предусматривалось только в «медицинских и других разумных целях». 7 июня 1915 года Николай II утвердил первый в истории России целевой антинаркотический закон «О мерах борьбы с опиумокурением», запрещающий посевы, сбор, хранение, ввоз и продажу опийного мака в Приморском генерал-губернаторстве и Забайкальской области. Власти намеревались распространить действие данной нормы на всю территорию страны после «обкатки» закона в наиболее криминогенном наркорегионе. Однако осуществить задуманное не удалось: произошедшая в 1917 г. смена власти в России ознаменовала собой и новый этап в реакциях теперь уже советского государства на проблему распространения наркотизма в стране.

Подводя итог анализу основных тенденций распространения наркотиков

на территории России и реакций российского государства можно отметить следующее. Во-первых, существовали объективные географические и природные предпосылки произрастания на территории России наркосодержащих растений, а также социально-культурные факторы их использования и употребления. Вещества этих растений издавна использовались человеком в лечебных, бытовых, сакрально-религиозных целях, и для получения эйфорического, «наркоманийского», эффекта. До возникновения российского государства существовали общественные формы регуляции употребления влияющих на сознание веществ. После установления на Руси христианства и укрепления государства регулирование процессов использования «магических» (прежде всего, растительных) веществ приобретает формы борьбы церкви с язычеством. Принимаются первые законы, запрещающие их использование. Являясь элементом жизни как древних народов, так и некоторых современных культур и цивилизаций, наркосодержащие и одурманивающие вещества (особенно алкоголь и табак) играли важную роль в решении политических и экономических задач разных государств. Российские власти всегда старались установить контроль над употреблением наркотических веществ, подчиняя эти процессы либо интересам церкви, либо интересам государственной казны. Естественно, это отражалось в принимаемых государством законах. Именно этот фактор может быть назван причиной выделения из всей совокупности наркотических веществ тех, которые в определенный исторический момент были легализованы и не только не запрещались, но и активно использовались для государственных целей. Соответственно, государственное регулирование алкоголя и табака в России имеет долгую историю и качественно отличается от реакций государства на употребление иных одурманивающих веществ. При этом до конца XIX века наркотизм существовал на уровне натурального хозяйства и ограничивался территориями, на которых произрастали наркосодержащие растения. Росту распространения наркотических веществ и их употреблению в России в XIX веке способствовали массовые смешения народов на юге и востоке страны, поскольку традиции использования некоторых наркотических культур жителями этих регионов имеют глубокие корни. Как социальная проблема употребление наркотических веществ стало восприниматься лишь в XIX веке, что в значительной степени было связано с их широким использованием в качестве медицинских средств и их массовым распространением в мире. По мере открытия каждого нового наркотика (кокаин, героин, эфир), его начинали использовать в медицине в качестве средства лечения зависимости от предыдущего вещества. Это, естественно, приводило не только к увеличению видов наркоманий, но и к усложнению ее природы и методов лечения. В конце XIX века в России отмечаются попытки государственного решения проблемы лечения от алкогольной и наркотической зависимости.

Конец XIX века - время, когда ритуальные и лечебные способы использования наркотических веществ вытесняются мотивом поиска удовольствия и эйфории, и данный процесс носит массовый характер. Во многом это было связано с распространением употребления следующими социальными группами: завсегдатаями светских и артистических салонов, высшими слоями общества, представителями криминального мира. И если в древности употребление опиума было освящено коллективной ритуальной традицией, то теперь оно стало бесконтрольным, беспорядочным и превратилось наряду с алкоголем в средство получения удовольствия.

Переломный момент в понимании проблемы наркотизма в России

Конец XIX - начало XX века стали переломным моментом в понимании проблемы наркотизма в России. Глубокий социально-экономический кризис, вызванный революциями и первой мировой войной, способствовал быстрому распространению наркотиков, особенно героина и кокаина. Проблема стала настолько «видимой», что требовала принятия мер по борьбе с наркоманией со стороны государства. Однако адекватных антинаркотических мер государство принять не успело: страна вступила в полосу острых социальных кризисов, революционной смены власти и правительства.

1.2. Проблема наркотизма в советской России в 1910-1940-е годы: «ликвидация» наркомании?

После Октябрьской революции 1917 г. алкоголизм, наркомания и другие социальные проблемы рассматривались в России как пережитки старого капиталистического мира, которые должны быть уничтожены в короткий срок. Однако, рост злоупотребления кокаином, гашишем и некоторыми другими наркотиками, проявивший себя в начале XX века продолжался. Как уже говорилось, значительную роль в распространении наркотизма сыграла первая мировая война: для лечения больных и раненых военнослужащих как обезболивающее средство в хирургии широко использовались морфин и кокаин. Специальная медицинская литература того периода свидетельствует о многочисленных фактах их неправильного применения. Продолжали употреблять наркотические вещества и сами медики в силу доступности данных средств в военных медицинских частях. В Петрограде в 1919-1922 гг. почти 60 % морфинистов составляли врачи, медсестры, санитары. «Военные госпитали, больницы и другие санитарные учреждения объединяют значительные группы наркоманов из среды персонала, главным образом фельдшеров и сестер», - отмечал В.А. Горовой-Шалтан.

Самым популярным наркотиком в это время был кокаин («марафет»), получивший широкое распространение в России еще в 1910-х годах. В то время он имел хождение в основном в ночных увеселительных заведениях, его называли «наркотиком для богатых». С 1917 г. круг потребителей кокаина значительно расширился, в него стали вовлекаться солдаты, матросы, представители бывших городских низов, начавшие заполнять некогда дорогие кафе и рестораны. «Кокаином здесь торговали почти в открытую», - отмечает В.И. Мусаев, обнаруживший архивные материалы о разоблачении крупной шайки в Петрограде в мае 1917 г., главарь которой имел связь с аптечным депо в Германии, откуда он получал кокаин из Швеции и реализовывал его в Петрограде и Москве. Появлению наркотиков на рынке могло также способствовать закрытие большевиками после Октября 1917 г. частных аптек, владельцы которых стремились сбыть имевшиеся у них медикаменты, в том числе содержащие наркотические вещества. Кроме того, в течение 1918 года до окончания германской оккупации Прибалтики и Белоруссии из оккупированных областей через демаркационную линию и из Финляндии через Кронштадт поступал контрабандный немецкий кокаин.

Н Лебина также считает) что Октябрьская революция значительно демократизировала употребление наркотиков: простой народ теперь приобщался к ним как к роскоши, ранее доступной только высшим классам. Пыль кокаина вдыхали лица, связанные с криминальным миром, а также рабочие, мелкие служащие, красноармейцы, матросы. Так, например, во время гражданской войны командиры Рабоче-Крестьянской Красной Армии (РККА) столкнулись с проблемой употребления наркотиков (гашиша, опиума, кокаина, морфина) среди новобранцев⁸. Следует отметить, что руководство военного ведомства достаточно быстро обратило внимание на эту проблему и предприняло соответствующие меры: в 1919 г. наркомвоенмор Л.Д. Троцкий издает Приказ № 23, которым на  командиров всех уровней возлагалась обязанность способствовать борьбе с употреблением алкоголя и одурманивающих веществ среди бойцов Красной Армии. В частности, рекомендовалось призывать их к революционной сознательности, а к провинившимся применять меры разъяснительного характера. Этим же приказом на местные органы Советской власти, партийные ячейки, ГубЧК и командование воинских частей РККА возлагалась обязанность взаимодействия по вопросам выявления и изоляции

красноармейцев-наркоманов⁹.

Кокаиномания стала распространяться в России среди офицеров царской армии' считается, что прототипы некоторых героев «Белой гвардии» М.А. Булгакова в реальной жизни были кокаинистами¹⁰. Особенно массовым злоупотребление кокаином началось в деникинской армии, когда та стала терпеть поражение¹¹. ИН Пятницкая отмечает, что самые кровавые налеты в гражданскую войну в России совершались под действием кокаина¹².

При этом исследования проблемы проституции в середине 1920-х показали, что торговля марафетом почти целиком находилась в руках проституток (в их среде также было распространено употребление морфия и алкоголя)¹³. «Появились целые шайки спекулянтов, распространяющих кокаин, и сейчас редкая проститутка отравляет себя кокаином. Кокаинизм, по-видимому, распространился в последенее время и среди других слоев городского пролетариата», отмечалось в записке, поступившей в феврале 1918 г. в Комиссариат внутренних дел от одного медицинского работника¹⁴. В годы НЭПа к марафету стали активно приобщаться не только «нэпмены», но и рабочая молодежь, что явилось, по мнению Н.Б. Лебиной, следствием регулярных контактов представителей пролетариата с проститутками¹⁵. Так, по данным опросов, в Петрограде в 1920 г.

⁸РККА в 1918 г насчитывала около 300 тысяч человек, а к концу Гражданской войны - 5,5 млн. См.: Батырев Т.К., Хабарет К.В. Опыт предупреждения Красной Армии (к вопросу об изучении малоизвестных страниц Ленинского всеобуча)/ 55 лет великой Победы: вопросы истории, современности и права. Вып.3. - М.: Изд-во ПолТЭКС, 2000, с.9-

⁹Батырев Т.К., Хабарет К.В. Указ.раб., с.10

¹⁰                                    Пятницкая И Н Развитие наркотизма в прошлом и настоящем (Часть 2) // Вопросы наркологии, 1995, № 3, с.78.

¹¹                                    Лисовский ВТ., Колесникова Э.А. Наркотизм как социальная проблема. - СПб.: СПбГУ, 2001, с.24.

¹²                                                                                                                                                             Пятницкая И.Н  Указ.раб., с.78.        ¹³Горовой-Шалтая В.А. Морфинизм (докт. дисс.). - Л., 1928.

¹⁴Цит по: Мусаев В.И. Преступность в Петрограде в 1917-1921 гг. и борьба с ней. - СПб.: Дмитрий Буланин, 2001, с.176.

¹⁵Лебина НБ Белая фея, или как «наводили марафет» в Советской России // Родина, 1996, №9, с.66.

к услугам проституток прибегало около 43% фабрично-заводских рабочих и 41,5% лиц, занятых в других сферах, а в 1923 г. эти цифры составили соответственно 61% и 50%.

В январе 1919 г. в Петрограде была создана комиссия по борьбе с проституцией, в обязанности которой входило, помимо прочего, принятие мер к пресечению торговли кокаином в кафе и других увеселительных заведениях, контроль продажи сильнодействующих веществ в аптеках. Предпринимаемые меры, однако, не давали должного эффекта. После закрытия кафе подпольная торговля кокаином переместилась в чайные, общественные столовые, ночлежки. В народе эти очаги называли «чумными чайными». Факт широкого распространения наркотиков среди простого населения подтверждается наблюдениями медиков, отмечавших, что в 1918-1920-е годы кокаиновые психозы были обычным явлением. В.А. Горовой-Шалтан также приводит примеры употребления наркотиков из своей лечебной практики: «В Благовещенске и Амурской области, наряду с курением опия и кокаинизмом, широко распространено и злоупотребление морфием, главным образом, среди пролетарских слоев населения... Морфий предлагается партийному работнику в Совете его товарищем, как средство для того, чтобы побороть усталость и понизить нервное напряжение, вызванное работой во время наступления Юденича на Петроград... На военном корабле в период разгара революционных событий функционирует «клуб морфинистов», где организованно проходят «заседания», организованно добывается морфий, где успешно вербуются новички, нередко простые и малокультурные матросы... В продовольственном отряде, направляющемся на Урал за продуктами, оказывается девять морфинистов». Как и в случае со спиртным, среди потребителей наркотиков оказывались не только «деклассированные элементы», но и представители власти - служащие милиции, чекисты, а также киноактеры (как вспоминала княгиня Волконская, работавшая в 1920 г. врачом, последние доставали кокаин через парикмахеров, постоянными клиентами которых они были). В период НЭПа морфинизм начал постепенно угасать, кокаинизм же, наоборот, расцветал. В.И. Мусаев отмечает, что в те годы кокаин в огромных количествах поступал из-за границы, его привозили в начинке папирос, в медальонах, часах, перстнях, фруктах и т.д.

Помимо кокаина и морфия в столичных городах, особенно среди столичной богемы, получило распространение курение опиума и гашиша. Традицию курения опиума поддерживали китайцы, поселившиеся в столичных городах во время войны. Помимо употребления в китайских общинах, опиум шел на продажу, однако среди более широких слоев местного населения курение опиума не получило особого распространения. В исследованиях, посвященных этому времени, упоминается также вдыхание паров эфира, которое начало практиковаться в России еще в XIX веке.

В целом, 1920-е годы отмечены не только вспышкой злоупотребления наркотиками, но и попытками научного объяснения этой проблемы. В частности, отмечалась связь злоупотребления наркотическими средствами и совершения правонарушений и преступлений. Так, в ходе проведенного В. Шинкаренко в 1928 г. в Краснодарском исправтруддоме обследования 160 заключенных, осужденных за бандитизм, грабеж, убийство, мошенничество и хулиганство, было выявлено, что 95 из них употребляли гашиш. «Большая часть кокаинистов моложе 20 лет. Беспризорные дети, папиросники, торговцы спичками, газетами, мелкие воришки начинают нюхать кокаин с 10-12 летнего возраста, заражая своим пристрастием друг друга. Взрослые же нередко приходят к кокаину через алкоголь», - писал А.С. Шоломович. Его исследования показывают, что в 1920-е годы «марафет» можно было достать на любом базаре в любом крупном городе России. По данным Н.И. Озерецкого, среди пойманных за воровство подростков-беспризорников в 1925 г. 48% нюхали кокаин(необходимо учесть такое свойство кокаина, как способность подавлять голод). Распространение кокаинизма среди беспризорников можно назвать первой в мире подростковой эпидемией наркомании.

В 1920-ые годы собирались статистические данные, проводились психологические и социологические исследования проблемы наркотизма (Д. Футер, А. Рапопорт, М.Н. Гернет, А.С. Шоломович, Н.К. Топорков, И.Н. Введенский и др.). Проанализировав статистические данные за период 1914-1916 гг., 1919- 1921 гг. о состоянии и динамике наркопреступности, М.Н. Гернет сделал вывод о том, что наркотизм глубоко врос своими корнями в общественную среду, переплетаясь с разнообразными и многочисленными условиями: пресыщенность и праздность одних, недоедание и тяжелый труд других, непреодолимые привычки третьих.

А.С. Шоломович после проведенного им в 1924-1928 гг. исследования предлагал выделить «наркологию» в особую отрасль науки и практики для методического изучения данной проблемы. До начала 1930-х гг. статистика и результаты исследований наркотизма не скрывались, более того, в Москве при Центральном статистическом управлении существовал специальный отдел моральной статистики (его работой руководил М.Н. Гернет), который публиковал разнообразные отчеты на эту и подобные острые социальные темы. Наркологические оценки зависимостей от кокаина и гашиша в то время еще не были разработаны, а кокаинизм рассматривался как неизлечимый порок, еще менее поддающийся контролю, чем морфинизм и, тем более, алкоголизм. В середине 1920-х годов наркоматом здравоохранения были открыты специальные учреждения медико-педагогического характера - психоневрологические школы, санатории, кабинеты. В начале 1920-х психиатрические кабинеты были созданы почти в 30 крупных городах страны. В Москве было открыто клиническое отделение для детей-кокаинистов. С середины 1920-х годов начали работать курсы усовершенствования и подготовки работников в области борьбы с наркотизмом среди детей.

Именно тогда повсеместно были созданы наркопункты, большое внимание уделявшие изучению быта наркоманов и алкоголиков. Санитарно-просвети- тельская работа наркопунктов подкреплялась постановкой пьес. Такие пьесы, как «Порт», «От нее все качество», обошли многие предприятия и смотрелись с большим интересом. В печати 1920-х годов отмечалось, что в борьбе с наркотизмом необходимо объединять усилия медиков, Госкино, Фотокино, средств печати, пропаганды и, самое главное, привлекать к решению этой прооблемы общественность, в частности сформированные из добровольцев сандружины. Проведенный Ю.М. Золотовым анализ статей в «Московском медицинской журнале», журнале «За новый быт» и других изданиях показал, что большинство работ по данной проблеме публиковалось в период с 1923 по 1927 годы. При этом максимальное количество публикаций приходилось на 1925 год. После 1927 г. публикаций по проблеме наркомании в России уже не было. В 1920-1930-х годах, согласно официальному мнению того времени, наркомания в советской России пошла на убыль. В действительности же изучение (и официальное «понимание») проблемы наркотизма находилось в прямой зависимости от социально-политических изменений того времени. В 1930-е гг.

разгрому подверглась отечественная социология и криминология. Уголовная и «нравственная» статистика стали закрытыми, а соответствующие эмпирические исследования были запрещены. Согласно официальным данным, 1930-1950-е годы являются эпохой «ликвидации» проблемы наркотизма в России. На самом же деле этот период остается «белым пятном» в российской истории борьбы с наркоманией. Из-за отсутствия официальных данных и результатов научных исследований этой проблемы об истинной картине употребления наркотических средств в России можно судить лишь на основе отрывочных данных, а потому любые выводы остаются лишь на уровне гипотез и предположений. Итак, чем же был вызван столь резкий рост наркотизма в России всего за несколько лет? Каким образом менялось отношение общества к употреблению наркотиков и почему? Как государство реагировало на рост наркомании? И какое влияние оказывала борьба государства с наркотизмом на само это явление и степень его распространенности и актуальности? На наш взгляд, первый «видимый» наркотический всплеск в Советской России 1910-1920-х годов (прежде всего в форме эпидемии кокаинизма) может быть связан с несколькими факторами. Во-первых, рост употребления наркотиков в России совпал с резкими социальными изменениями в обществе - революцией, участием страны в войнах, общей социальной нестабильностью. Революционный период, согласно социологу П.А. Сорокину, - это период интенсивной переоценки всех ценностей, изменения идеологии и структуры сознания общества. Революция приносит с собой дезорганизацию нервной и умственной системы и освобождение примитивных инстинктов членов общества. В частности, ученый указывает на отмирание во время социальных революций всего комплекса морально-нравственных, религиозных и правовых привычек, действующих в обычной жизни как барьеры и направляющих поведение людей в социально приемлемое русло. В результате размывается чувство «правильного» и «неправильного», «хорошего» и «плохого», а индивид становится управляем в значительной степени безусловными стимулами и рефлексами. Помимо того, в революционном обществе, согласно Сорокину, срабатывает «закон участия»: все события и поступки рассматриваются с точки зрения «общей деперсонифицированной ответственности». Имеет место развитие рефлексов подражания и имитации. Все это в значительной степени ведет к росту правонарушений. По мнению большинства историков, занимающихся изучением данного периода советской истории, во время Первой мировой войны и до февраля 1917 г. обстановка в крупных российских городах была относительно спокойной, а серьезные преступления были крайне редким явлением. После февраля 1917 г. преступность резко возросла как качественно, так и количественно. Таким образом, рост преступности и, в частности, наркотизма в советской России начала XX века может быть объяснен в терминах теории П.А. Сорокина именно массовой «примитивизацией» общества, наступившей в результате революционных изменений того времени, приведших к массовому слому социальной структуры всего российского общества. Другим фактором, способствовавшим всплеску наркотизма, могла быть специфика проводимой в те годы алкогольной политики российского государства, а именно волна запретительных мер. Летом 1914 г. вышло распоряжение о временном прекращении в России продажи спирта, водки и водочных изделий (сначала на время мобилизации, а потом «вплоть до окончания военного времени»). Однако это распоряжение не касалось продажи виноградных, плодовых, ягодных и изюмных вин. Законом разрешалось изготовление пива, меда и браги для домашнего употребления. Общего запрета на торговлю спиртным не существовало также и для действующей армии. Таким образом, это не был «сухой закон» в чистом виде: запрет касался лишь продажи крепких алкогольных напитков, и его не собирались распространять на производство спиртного. Однако, в дни всеобщей мобилизации летом 1914 г. страну охватил страшный пьяный разгул: в разных губерниях новобранцы, подлежавшие отправке на фронт, поднимали бунты, сопровождавшиеся погромами и массовым пьянством. Особо печальными были события в Барнауле, где многотысячная толпа новобранцев взяла штурмом винный склад, а затем целый день громила город (при подавлении беспорядков погибло 112 человек). Пьяные погромы повторились (правда, в меньших масштабах) при новых воинских призывах в 1915-1916 годах. Ограничительные меры правительства сказались на ухудшении ситуации с алкоголем в стране, а запрещенными видами алкоголя стали торговать нелегально. Резко возросло число случаев контрабанды спирта, привозимого из-за границы: с 303 в 1913 г. до 1121 в 1915 г., или в 3,7 раз. В Забайкалье, Амурской и Приморской областях значительно расширилась контрабанда из Китая маньчжурского и харбинского спирта. «Коньяк, портвейн, мадеру тайно продавали в ресторанах, шампанским торговали деревенские цыгане, красным вином можно было побаловаться в кавказских закусочных», - отмечает В.И. Мусаев.

Уже на второй год Первой мировой войны в стране начало распространяться «суррогатное пьянство», а потребление алкоголя быстро приблизилось к прежним показателям. Как отмечал профессор И.Н. Введенский, «алкоголь играл слишком большую роль в нашей жизни, чтобы внезапный переход к трезвости прошел легко и безболезненно. С исчезновением водки образовалась в бытовом укладе народа пустота, которую жизнь стремится так или иначе заполнить, и это приспособление к новым условиям приобретает формы болезненные и опасные». Одну из причин распространенности пьянства писатель М.А. Осоргин обнаружил в рационе питания того времени: он полагал, что под селедку и воблу, широко употребляемых тогда в пищу, очень хотелось выпить водки⁴⁵.

В городах начинает расти употребление спиртосодержащих субстанций и иных заменителей легального алкоголя: аптечных препаратов на спирту, денатурата, одеколона, лака, политуры, древесного спирта, киндербальзама. Все эти напитки, как правило, плохо очищались и содержали большой процент сивушных масел и прочих примесей, которые усугубляли токсическое действие алкоголя⁴⁶. Наибольшее распространение и питьевое потребление лака и политуры получило в двух столичных городах, где увеличение производства этих изделий в 1915 г. по сравнению с 1914 г. достигало от 600% до 2 260%. По сообщениям печати, в Петрограде уже в декабре 1914 г. переработка денатурата стала настолько распространенным явлением, что в редкой квартире не знали рецепта по изготовлению из него различных напитков, в частности ханжи. Владельцы аптек, обнаружив высокий спрос на спиртосодержащие вещества, также развернули целую отрасль производства и сбыта спирта, изменив состав и способы изготовления ряда препаратов. Очереди в некоторые столичные аптеки напоминали очереди в казенных винных лавках. По воспоминаниям современников, алкогольные напитки, самодельно изготовляемые из спирта (около 20 видов) до 1916 г. практически свободно продавались на рынке под специальными названиями «ханжа», «дымок», «кин- дер-сюрприз»⁵⁰. В результате возрасла заболеваемость, связанная с употреблением суррогатов, еженедельно регистрировались случаи прогулов после праздничных дней; участились случаи пьяного хулиганства. Особенно быстро пьянство распространялось в столичных городах и в городах Сибири⁵¹.

В 1917 г. пример употребления суррогатного алкоголя показывали и солдаты разлагавшейся российской армии. При воинских частях стали создаваться своего рода подсобные хозяйства - самогонные «заводы»; на передовых позициях солдаты предавались пьянству от скуки⁵².

В. Рынков характеризует часть революционных действий 1917 г. как «погромы», поскольку они «совершались либо с целью завладеть спиртным, либо под воздействием алкогольных паров». Еще в начале 1917 г. большевики и анархисты, играя на кризисной социальной ситуации в стране, отчаянии и озлоблении народных масс, инициировали многочисленные антиправительственные демонстрации, однако борьба за социальную справедливость нередко начиналась (либо заканчивалась) алкогольными погромами магазинов и винных складов. В первые дни октября 1917 г. были отмечены погромы в Козлове, Тамбове, Рязани, Харькове, Одессе, Бендерах, Курске, Екатеринбурге, Остроге, Глазове, Белгороде, Белозерске, Кутаиси и многих других городах. Не прекратились алкогольные погромы и после Октябрьской революции. В. Канищев и JI. Протасов пишут о произошедшем 3 ноября 1917 г. первом случае разграбления винного погреба в Зимнем дворце в Петербурге и пьянства караула. Мемуарные источники свидетельствуют: «...шумно громился погреб Зимнего дворца. Рассказывали, что в потоках разлившегося из разбитых бочек вина потонуло немалое количество перепившихся до потери сознания громил. <...>Вокруг винного погрома хороводами неслась кровопролитная драка. Гремели выстрелы. Зажигались пожары».

Размах погромов заставил власти принять меры: стали уничтожаться запасы спиртного и создаваться революционные суды по борьбе с пьяницами и участниками хищений спиртного. 25 октября 1917 г. новая власть ввела в стране сухой закон, полностью запретив потребление спиртного и попыталась более энергично, чем царское правительство, добиваться соблюдения новых законов. Однако эти меры не отразились ни на снижении алкоголизации общества, ни на прекращении погромов, которые достигли особенно широких масштабов в декабре 1917 г.

Существует мнение, что борьба Советской власти с крайними проявлениями народного пьянства никогда, однако, не принимала достаточно жестких форм.

Дело в том, что Советская власть, презентируя себя представителем народной воли, просто не могла идти вразрез с насущными желаниями простого населения. Аналогичную позицию занимала и «белая» власть: 10 июля 1918 г. Временное сибирское правительство решило возобновить продажу казенной водки (помимо завоевания народных симпатий, таким образом решалась и задача «легкого» пополнения правительственной казны). «Если визитной карточкой городов Центральной России времен Гражданской войны стали томительные очереди за хлебом, то более сытый антибольшевистский восток от Перми до Владивостока покрылся "винными хвостами"», - пишет В. Рынков.

В деревне ситуация с алкоголем еще более осложнялась. Если в городе существовала возможность покупки или нелегального приобретения водки (либо ее суррогата), то в патриархальной деревне инициатива покупки алкоголя принадлежала сельскому обществу. Именно сельский сход принимал решение о покупке в городе алкоголя для жителей деревни, выбирал гонца, собирал деньги, посуду. Неудивительно, что при таких организационных сложностях на селе предпочитали пить напитки собственного изготовления. Поэтому уже сразу после объявления сухого закона в 1914 г. в российской деревне повсеместно и в огромных количествах появляется заменитель водки - самогон. По мнению А.Ю. Давыдова, до 1915 г. российская деревня не знала самогона, и лишь в период Первой мировой и гражданской войн втянулась в самогонную вакханалию. Однако критериев оценки этого явления не было, поскольку не было цифр, с которыми можно было бы сравнивать и количественно замерять тенденции самогоноварения. Согласно Д.Н. Воронову, деревня заменила в эти годы водку традиционными бродильными слабоалкогольными напитками крепостью от 5 до 10 градусов. Однако, поскольку для России было характерно^ потребление водки, то особо ценились напитки, обнаруживающие более одурманивающий и «оглушающий» эффект. Поэтому производители стремились усилить крепость напитков путем добавления в них табака, белены, дурмана, денатурата, перца и даже куриного помета. Д. Воронов описывает случай изготовления в Пензенской губернии кваса и браги крепостью до 10 градусов с примесью одурманивающих веществ⁶³. А.Ю. Давыдов отмечает, что в 1917 г. в большинстве деревень хлебных регионов имелось по одному двору, где гнали самогон - для «внутридеревенского употребления». В 1917 г. уже появились сельские районы с поставленным на поток самогоноварением; в отдельных деревнях самогон гнали в каждой избе.

При этом, как указывает Д. Воронов, крепость «народного напитка» колебалась от 15 до 60 градусов, а при повторной перегонке доходила до 80 градусов, причем с годами тенденция к изготовлению «крепкого» самогона, особенно для личного употребления, усиливалась. В этот период изготовленные кустарным образом спиртные напитки называли «самосидкой», «кумышкой», «самокруткой», а их производителей в народе часто называли «химиками», «кумышковарами».

Постепенное (начиная с 1917 г.) ухудшение ситуации на рынке способствовало усилению самогоноварения, размеры которого особенно возросли в период «военного коммунизма». Хлебная монополия, введенная большевиками, постепенно распространилась на все товары первой необходимости (спички, свечи, рис, кофе и т.д.), на которые государство установило фиксированные низкие цены. Не желая сдавать хлеб по установленным государством низким ценам (а часто не получая ничего в обмен на сданный хлеб, либо наблюдая, как он портится из-за неналаженности хранения и вывоза), крестьяне предпочитали пустить хлеб на самогон, на корм скоту, или продать мешочникам. Обнаружился дефицит некоторых продуктов, порожденный войной и усугубляемый хлебной монополией. «Ножницы» цен между сельскохозяйственными и промышленными товарами были таковы, что стало выгоднее сбывать в городе не хлеб, а самогон, а на вырученные деньги покупать ситец, соль, гвозди, керосин и т.д. В этом случае крестьянину удавалось не только ликвидировать разницу цен, но и извлечь из этого выгоду. Помимо того что самогон был выгодным товаром для продажи, он также использовался в деревнях в качестве эквивалента при торговых расчетах, деловых сделках и т.д. До последнего времени было мало известно о самогонном промысле. Выполняя социальный заказ, исследователи представляли самогонщиков кулаками- одиночками и «классовыми врагами пролетариата», значительно уменьшая масштабы самогоноварения в 1910-1920-е годы в России. На самом деле, это явление носило огромный размах. Как отмечает А.Ю. Давыдов, в некоторых сельских областях крестьяне вскладчину строили винокуренные заводы, которые были оборудованы даже свистком для оповещения сельских жителей об изготовлении очередной партии самогона.

Борьба молодого советского государства с самогоноварением была тесно связана с приоритетными направлениями большевистской политики тех лет, направленной на форсированное и насильственное преодоление нелегального рынка. В тех районах, где ощущалось сильное влияние большевиков и Советов, уже в 1917 г. широкое распространение приобрела практика реквизиций продовольствия. Это касалось как мешочников, выполнявших государственные функции товарообмена в стране, так и производителей и перекупщиков самогона. Так, в Одессе, где продовольственными делами фактически управлял Совет рабочих депутатов, мешочников публично объявили «лицами, способствующими неприятелю», и было решено их сурово наказывать «вплоть до отправки на работы в шахты».

Большевистские лидеры сделали нелегальное снабжение предметом идеологической борьбы, поэтому война со спекулянтами трактовалась ими как задача уничтожения политического врага. После некоторого обсуждения целесообразности либо нецелесообразности смертной казни как средства борьбы с врагами практика внесудебных расправ (расстрелов) все же ввелась Всероссийской чрезвычайной комиссией (ВЧК) 26 февраля 1918 г. Известно также Постановление Совета Народных Комиссаров (СНК) «О борьбе со спекуляцией», согласно которому виновный в спекуляции подвергался конфискации всего имущества и предавался суду Революционного трибунала. В лучшем случае дело завершалось наложением крупного штрафа (до 1 млн. руб. и выше), однако обычно спекулянты и грабители расстреливались на месте в соответствии с политическими установками от 14 января 1918 г., дословно звучавшими так: «Пока мы не применим террора - расстрел на месте - к спекулянтам, ничего не выйдет... Кроме того, с грабителями надо также поступать решительно - расстреливать на месте».

Таким образом, явившееся следствием алкогольной политики российских властей сокращение видимого массового пьянства в 1914-1918 гг. сменилось нараставшей тенденцией к серьезному осложнению алкогольной ситуации в стране. К этому времени сложились социально-психологические предпосылки алкоголизации общества. Люди переживали страшные события, разрушение привычной картины мира и нуждались в постоянном психологическом восстановлении. При этом ликероводочные предприятия не работали, а спиртовые запасы были выпиты или уничтожены. Усугубляющееся тяготами военного времени сложное социально-экономическое положение малоимущих слоев населения толкало их к поиску иных опьяняющих средств. В этих условиях запретительно-ограничительные меры спровоцировали интенсивное потребление среди горожан суррогатов алкоголя и наркотических средств, а в среде крестьян - нелегальное производство и потребление одурманивающих напитков.

Исследователи отмечают, что именно в годы НЭПа потребление суррогатов и самогона достигает своей высшей точки. Документы свидетельствуют о том, что широкое распространение получило в эти годы пьянство в Красной Армии, особенно среди командного состава. Практически во всех военных округах регулярно фиксировались случаи пьяных разгулов и дебоширства офицеров «вплоть до уличной стрельбы». На попойки тратились громадные казенные суммы, массовое пьянство в пограничных частях вело к росту контрабанды и шпионажа.

В годы НЭПа начинается следующий этап антиалкогольной борьбы в советском государстве, который длился примерно десять лет (1921-1930 гг.) и имел крайне противоречивый характер, как и вся политика того периода. С одной стороны, на словах борьба с алкоголизмом продолжала позиционироваться как приоритетная задача⁷⁸, с другой, - экономические интересы государства вступали в жесткое противоречие с идеологическими установками большевиков, что привело к частичной отмене сухого закона 9 августа 1921 г. Кооперативам и частным лицам было разрешено продавать населению алкогольные напитки не выше 14 градусов. Запрет на продажу крепкого алкоголя сохранялся еще несколько лет и был снят в 1925 г., когда были разрешены государственное производство и торговля дешевой и доступной водкой. Этот шаг объяснялся властями необходимостью борьбы с самогоноварением, достигшим угрожающих размеров⁷⁹. Налаживание производства 40-градусной водки действительно привело к снижению самогоноварения в городах (но не в деревне, где производить самогон было дешевле)⁸⁰.

Занимающиеся изучением данной проблемы исследователи отмечают, что во многом именно отмена «сухого закона» привела к спаду первой волны наркотизма в Советском Союзе⁸¹. В 1926 г. была отменена статья за производство самогона в личных целях. Делалось существенное послабление для граждан, изготавливающих самогон на продажу «вследствие нужды, безработицы или по малосознательное™»; для них предусматривались лишь принудительные работы на срок до трех месяцев. А циркуляром НКВД от 23 июня 1928 г. уточнялось, что борьба с самогоноварением не распространяется на случаи изготовления, хранения и сбыта «домашних национальных напитков: браги, пива, арьки и араки».

Для тех, кто еще в 1910-е годы привык употреблять наркотики, теперь именно алкоголь (как легальный, так и самогон) восполнял их отсутствие (тем более, что покупать их становилось все труднее). Помимо алкоголя, наркоманы могли употреблять произрастающую на территории России анашу, заменив ею заморский марафет. Н. Лебина считает, что в начале 1930-х годов анаша стала одним из самых распространенных в СССР наркотиков. Употребление кокаина к 1928 г. снизилось также благодаря сведению к минимуму туристического и служебного обмена, ужесточению таможенных барьеров и все большему «закрытию» страны от внешнего мира. Более того, употребление алкоголя стало официально поощряться, поскольку в значительной степени были преодолены раннеболыпевистские утопические воззрения на возможность пополнять бюджет без торговли вином. В результате пьянство со второй половины 1920-х начинает повсеместно приобретать небывалые масштабы. 1928-1929 годы - время окончательного оформления советской государственной алкогольной политики, когда были значительно увеличены планы производства и реализации алкогольной продукции. С 1930 года тема борьбы с пьянством начинает сходить со страниц центральной и местной периодической печати. Еще до Великой Отечественной войны пресса начала широкомасштабно рекламировать элитные спиртные напитки. В 1936 г. министр пищевой промышленности СССР А.И. Микоян заявлял, что до революции «пили именно для того, чтобы напиться и забыть свою несчастную жизнь... теперь веселее стало жить. От хорошей жизни пьяным не напьешься. Весело стало жить, значит, и выпить можно». Меняется и медицинская трактовка заболевания алкоголизмом: в 1930-е гг. исследовалось влияние спиртного только на психику человека. Алкоголь был признан годным для применения как лекарственное средство; в связи с этим велись интенсивные поиски заболеваний, поддающихся лечению алкоголем. Данные об алкогольной ситуации в стране в 1930-е годы переводятся в разряд секретных. Параллельно с «алкогольным» послаблением на государственном уровне происходит правовое ужесточение действий по незаконному обороту наркотических веществ, о чем будет сказано ниже. Это также способствовало снижению популярности «нелегальных» одурманивающих веществ, в отличие от находящейся в свободной продаже легальной алкогольной продукции. Таким образом, если придерживаться гипотезы о традиционном для культуры российского общества употреблении алкоголя и о росте потребления наркотиков как реакции на ужесточение антиалкогольных мер, становятся очевидными тенденции к падению «популярности» наркотических веществ в конце 1920-х- 1930-е годы в России как результат смягчения антинаркотической политики. Если говорить о юридическо-правовых реакциях советского государства на проблему наркотизма и изменении законодательства относительно оборота наркотиков в первые послереволюционные годы, необходимо отметить, что в последнее время в научной литературе появились публикации, посвященные данному вопросу. Однако авторами большинства подобных работ являются юристы, поэтому анализ в них, как правило, ограничивается перечислением вводимых в законодательство поправок, а их описание дается без рассмотрения социальных контекстов правовых изменений. Мы попытаемся посмотреть на данную проблему с точки зрения социологии права и понять взаимосвязь и взаимовлияние социальных событий тех лет и законодательных изменений в области противодействия незаконному обороту наркотиков. Следует отметить, что такие социальные проблемы, как преступность, наркомания, проституция шли вразрез с идеологией построения нового советского государства. Однако особенность рассматриваемого периода состояла в том, что никаких нормативных актов, которые формально квалифицировали бы эти явления как преступные или антиобщественные, в первые годы советской власти не существовало. Само понятие «преступить закон» в Советской России в 1917-1921 гг. было весьма относительным, т.к. первый советский Уголовный кодекс был принят только в 1922 г., поэтому трактовка «правонарушений» в годы «военного коммунизма» была достаточно субъективной и переменчивой. Одной из особенностей политики советского государства можно назвать классовый подход, который проявил себя и в антинаркотических реакциях новой советской власти. Так, «Руководящие начала по уголовному праву РСФСР» правоохранительных органов, то мы можем утверждать, что столь резко негативные реакции государства на употребление наркотиков в то время явились лишь отражением (элементом, механизмом) общей стратегии построения советским руководством тоталитарного режима. По мнению А. Солженицына, наркоторговцы и потребители наркотиков в 1920-е годы в России лишь на словах представляли собой «особую социальную опасность для интенсивно насаждаемого большевиками революционного порядка»¹⁰¹; на деле же они попадали под жернова «красного террора», борьбы со спекуляцией, борьбы с кулаками и подкулачниками, и многих других крайних мер «классовой борьбы» советской власти.

Несмотря на принятие в 1922 г. первого «советского» Уголовного кодекса, до конца 1924 г. в нем не было четко сформулированной статьи о привлечении к ответственности за распространение наркотиков. Согласно ст. 215 первого Уголовного кодекса (вступившего в силу 1 июня 1922 г.), «изготовление ядовитых и сильнодействующих веществ лицами, не имеющими на то право» каралось штрафом до 300 рублей золотом или принудительными работами. Декретом ВЦИК и СНК от 27 июля 1922 г. к лицам, виновным в хранении, покупке и продаже опия, трубок и других приспособлений для его курения, в предоставлении помещения для курения опия применялись административный штраф и принудительные работы от 1 до 3-х месяцев. Постановлением ВЦИК «Об изменениях и дополнениях Уголовного кодекса РСФСР от 19 июля

1923 г.» были также криминализированы хранение и сбыт ядовитых и сильнодействующих веществ. Лишь Декретом ВЦИК и СНК СССР от 22 декабря

1924       г. УК был дополнен статьей 140-д, предполагающей за «изготовление и хранение с целью сбыта и самый сбыт кокаина, опия, морфия, эфира и других одурманивающих веществ без надлежащего разрешения» срок до 3 лет «с воспрещением проживания в Москве, Ленинграде, в пограничной полосе и в портовых городах, список коих устанавливается по соглашению Народного комиссариата внутренних дел и Народного комиссариата юстиции». «То же преступление, совершенное в виде промысла, а равно содержание наркопритонов» отныне каралось лишением свободы на срок не менее 3 лет со строгой изоляцией, конфискацией всего имущества и с воспрещением проживания по отбыванию наказания в пограничной полосе и в указанных выше городах на срок до 3 лет.

Таким образом, УК 1924 г. предусматривалась ответственность за изготовление, хранение наркотических веществ с целью сбыта и сбыт, а подобные действия, совершаемые в личных целях, не считались преступлением (также не привлекались к уголовной ответственности потребители наркотиков). Сегодня можно только предполагать, почему в условиях, когда наркотики составляли заметную криминальную и социальную проблему, законодательство не признавало преступниками самих потребителей наркотических средств. Нам кажется правомерным признать наличие общих социальных и юридическо- правовых тенденций в развитии истории России первой половины XX века: на примере наркотической политики в 1920-е годы мы видим, что относительно «либеральная» политика государства в решении проблем наркотизма сопровождалась и поддерживалась относительно либеральным законодательным решением данной проблемы. Усиление тоталитарного режима во второй половине 1920-х годов, по всей видимости, сказалось и на законодательном ужесточении способов борьбы с наркотизмом и другими социальными проблемами того времени. Так, именно в эти годы меняется «официальное» отношение государства к большинству социальных проблем - гомосексуализму, проституции, наркомании. Согласно Я. Гилинскому, с постепенным утверждением в стране тоталитарного режима принципиально меняется отношение ко всем «пережиткам капитализма», чуждым советскому народу: в 1930-е годы усиливается репрессивная политика по отношению к женщинам, занимающихся проституцией, в 1934 г. вводится уголовная ответственность за мужской гомосексуализм в виде лишения свободы на срок от 3 до 8 лет. Параллельно изменениям в законодательстве советское государство последовательно продолжало политику монополизации всех сфер жизни общества, в том числе связанных с оборотом наркотических средств: с 1918 г. начинается национализация спиртовой промышленности. Постановлением СНК от 6 ноября 1924 г. «О мерах регулирования торговли наркотическими веществами» была установлена государственная монополия на обращение с наркотическими веществами. Постановлением запрещалось свободное (в пределах РСФСР) обращение всех сильнодействующих средств, разрушающих народное здоровье (кокаин и его соли, опий и его производные: морфий, героин и др.).

Наркотики, доставляемые из-за границы и с внутреннего рынка, должны были поступать исключительно в Народный Комиссариат здравоохранения и распределяться его местными органами при строгом учете и контроле. Нарушение установленных предписаний каралось лишением свободы или принудительными работами на срок не меньше шеи месяцев или штрафом до 500 рублей золотом¹⁰⁹. В 1934 г. криминализируется производство посевов опийного мака и индийской конопли «в виде лишения свободы до 2 лет или исправительно- трудовых работ на срок до 1 года с обязательной конфискацией посевов»; принимается ряд других нормативных актов. Вместе с тем выращивание наркосодержащих растений в рамках государственной монополии продолжалось: известно, например, что до второй провой войны в СССР выращивалась конопля для промышленного производства конопляного волокна¹¹⁰. Таким образом, социально-экономические и политические условия жизни в России в 1930-е годы не могли способствовать распространению и употреблению даже произрастающих на территории страны наркосодержащих растений; герметичная закупоренность границ не позволяла наркотикам проникать из- за рубежа, а все официальные операции с этими веществами жестко контролировались соответствующими государственными органами. Подводя итог, можно отметить, что антинаркотическая политика раннего советского государства явилась отражением общей советской политики того времени. В частности, это проявилось в том, что ужесточение алкогольной политики в начале 1920-х годов привело к росту популярности наркотиков, самогоноварения и употребления алкогольных суррогатов. Эта тенденция будет повторяться в истории России неоднократно. Смягчение же алкогольной политики и налаживание производства легального алкоголя привело к снижению популярности наркотических средств в 1930-1940-е годы. Последовательное ужесточение антинаркотического законодательства и монополизация в руках государства всех видов деятельности с наркотическими веществами также способствовали замедлению темпов наркотизации. Первые десятилетия советской власти дали миру новый (фактически уникальный) пример антинаркотической шитики: менее чем за два десятилетия было практически уничтожено массовое распространение наркомании в Советской России¹¹². Этот феномен имеет свое истерическое объяснение,проистекающее из самой природы тоталитарно-репрессивного этапа развития социалистического строя в России. Сформулировав свою главную цель как построение коммунистического общества, где все подчинено лозунгу «Все во имя человека», государство в своей реальной практике решало совершенно противоположную задачу - построение социальной структуры, в которой человек был всего лишь «абстрактным атомом», жестко подчиненным правилам системы. Малейшее несогласие с этими правилами из идеологических, нравственных или каких-либо других побуждений каралось «безжалостным мечом революции» - органами правопорядка. Существующая правовая система (прежде всего действующие законы и практика их применения) делала человека абсолютно незащищенным от любого, даже абсурдного обвинения и превращения во «врага народа». Можно предположить, что страх как одна из главных характеристик того времени отбивал у населения желание совершать противоправные действия, в том числе связанные с наркотическими веществами. Как показывает история, подобная тенденция повышения законопослушности населения характерна практически для всех тоталитарных обществ. В советское предвоенное время основными потребителями наркотиков могли оставаться те социальные слои, которым имманентно было присуще пренебрежение законом, т.е. представители профессионального уголовного мира. Но даже в криминальной среде чрезвычайно жесткие (а порой и жестокие) условия отбывания наказаний в местах лишения свободы существенно сдерживали пополнение рядов наркоманов.

Таким образом, борьба с употреблением наркотиков в советской России первой половины XX века может быть объяснена принципом «лечения зубной боли гильотиной». Естественно, что подобное «тоталитарное» решение проблемы имеет громадные издержки - несколько миллионов расстрелянных и репрессированных. Такого типа антинаркотическая политика не могла продолжаться бесконечно долго, и новые социально-исторические условия второй половины XX века породили как новые факторы расширения наркотизации, так и новые типы и способы реагирования на нее со стороны государства и общества.

1.3. Развитие наркотизма в послевоенной России: криминализация и «замалчивание» проблемы

Западные специалисты наблюдали резкий рост употребления наркотиков после второй мировой войны. В Советском Союзе данные, подтверждающие или опровергающие этот тезис, отсутствуют, хотя на эмпирическом уровне практикующие врачи отмечали это. Массовая эвакуация людей во время Великой Отечественной войны в Среднюю Азию и Восточную Сибирь способствовала тому, что значительная часть эвакуированных приобщилась там к традициям бытовой наркомании. Возвращаясь на европейскую часть страны, люди несли с собой и эти традиции.

По мнению ряда авторов, Великая Отечественная война дала новый толчок распространению морфинизма. Специалист в области наркологии И.В. Стрельчук отмечал, что в предвоенные и послевоенные годы кокаинистов в СССР не было, морфинисты представляли редкость. Так, в Москве они составляли среди нервно- психических больных 0,1%. По сравнению с 1933 г. в 1949 г. морфинизм снизился в 20 раз. Начало наркотизации приходилось на следующие возрастные категории: до 10 лет морфинизм наблюдался в одном случае, в возрасте 10-20 лет - в 14, 20-25 лет - в 22 случаях, 26-30 лет - в 14, 30-36 - в 52, 36-40 - в 43, старше 40 - в 34 случаях. Наркологические обследования послевоенного времени показали, что 60% больных морфиноманией стали наркоманами в результате длительного назначения врачами обезболивающих препаратов. Данные исследований И.В. Стрельчука корреспондируют с данными, приводимыми В.В. Бориневичем, о том, что первичная обращаемость по поводу наркомании в Москве на 100.000 населения составляла: в 1940 г, - 0,09, в 1945 - 0,04, в 1946 -,0,02, в 1947 - 0,06, в 1948 - 0,04, 1949 - 0,04, 1950 - 0,03, 1953 - 0,06, 1954 - 0,03, 1955 - 0,03, 1956 - 0,07.

Особенно возросло количество потребителей наркотиков среди медицинских работников. Существуют некоторые сведения о последствиях применения болеутоляющих средств в военных госпиталях, а также о том, что наркотики активно продавались на «черном рынке».

В рамках исследования, проведенного А.Н. Поступным, были опрошены врачи- наркологи в Харьковской области. В исследовании анализировалось распространение наркотиков в Харьковском регионе и по всей Украине в послевоенный период и вплоть до наших дней. По мнению врачей-наркологов, в 1940-1950-е годы социальной проблемы наркомании в Украине действительно не существовало. Наркоманы 1950-х годов в Харьковском регионе были относительно малочисленны и представляли достаточно однородную социальную группу. В основном это были мужчины среднего и старшего возраста, как правило, инвалиды Великой Отечественной войны, наркотическая зависимость у которых развилась вследствие длительного медицинского применения наркотиков в качестве обезболивающих средств. Иногда они приобщали к наркотикам своих друзей или близких. Большинство наркоманов были морфинистами. Женщины среди наркоманов встречались крайне редко, а детей и подростков не было вообще. Другие формы наркомании практически не были известны ни населению, ни врачам. Поэтому никакой специальной профилактики наркомании в тот период не было, как не было и специальных организационных структур, которые могли бы ее осуществлять. В конце 1950-х годов все наркологические кабинеты на Украине были заняты лечением больных алкоголизмом.

С определенной долей вероятности данные настоящего исследования могут служить иллюстрацией общей картины наркомании в послевоенной России. Можно утверждать, что на данном этапе в обществе имелась проблема людей, больных наркоманией, но фактически не было наркомании как социальной проблемы. После Великой Отечественной войны причины наркомании переводятся из социальной плоскости в медицинскую. Легальное использование морфина в качестве «лекарства» для прикрепленных к лечебным учреждениям наркоманов, практикующееся в России до начала 1960-х годов, еще раз доказывает понимание наркомании в то время исключительно как болезни, а не как социальной проблемы.

По мнению А.Н. Поступного, этот феномен заслуживает особого рассмотрения: он считает, что практическое отсутствие наркомании как социального явления отражало сущность общества того времени, имманентно отвергавшего наркоманию. Многие исследователи считают войну важнейшим фактором, усиливающим потребность общества в наркотиках, как для медицинских целей, так и для снятия депрессивных настроений. Однако Великая Отечественная война, по мнению А.Н. Поступного, не спровоцировала возвращение наркомании. Учитывая широкое распространение в Харьковской области посевов конопли и мака, дешевизну и доступность многих наркосодержащих лекарств и медицинских препаратов (запреты на их свободную продажу появились позже), автор делает вывод: у общества был своего рода «иммунитет» против наркотиков, население не нуждалось в них.

Основной причиной того, что Великая Отечественная война не вызвала увеличения числа наркоманов,

В.В. Бориневич видит в моральной стойкости нашего народа, четкой организации медицинской службы на фронте и в тылу. Придерживаясь гипотезы об обратной связи масшбатов наркотизации и алкоголизации населения России, можно выдвинуть иную версию объяснения данного феномена. Сам по себе фактор войны, действительно, был значительным стимулом для естественного в такой ситуации желания человека «отвлечься» от ужасов окружающей действительности. Известно, что, несмотря на отсутствие спиртных напитков в свободной продаже во время Великой Отечественной войны, их потребление росло и в тылу, и на фронте. Алкогольная политика этого периода, заключающаяся в превращении водки в мощный рычаг воздействия на фронтовиков («наркомовские сто граммов») и на работающих в тылу людей (использование спиртного в качестве поощрения ударного труда), привела к тому, что в два послевоенных десятилетия рост потребления спиртных напитков (водки, спирта и самогона) был весьма высоким.

Таким образом, это может служить еще одним подтверждением гипотезы о взаимосвязи потребления наркотических веществ и спиртного в нашей стране. Имея возможность удовлетворять «наркоманийскую» потребность за счет легального алкоголя, население послевоенной России, по всей видимости, не нуждалось в дополнительном поиске веществ, влияющих на сознание. Помимо того, недоступность наркотиков благодаря установлению в 1930-1950-е годы в стране режима тотального контроля над обществом делала это практически невозможным. «Железный занавес» перекрывал поставки наркотиков из-за рубежа, внутри же страны сфера обращения наркотиков была полностью монополизирована государством и строго контролировалась. Существовал внутренний рынок, обслуживаемый среднеазиатскими республиками, но организованного массо'вого производства наркотиков еще не было. В ситуации сложностей с приобретением наркотических веществ и массового распространения спиртного легко объясним низкий уровень популярности наркотиков в 1950-е годы.

Именно в послевоенные годы и в период «оттепели» отмечается возобновленный (после 1920-х годов) интерес ученых к проблеме наркотизма: вновь стали проводиться отдельные научные исследования, появились материалы либо медицинского (В.В. Бориневич, Я.Г. Голанд, И.В. Стрельчук), либо юридического характера (JI.H. Николаева, М.Ф. Орлов). Однако все публикации того времени носили на себе отпечаток идеологического контроля со стороны государства.

Официальной властью наркомания трактовалась как проблема «западного общества»,

а в России - как единичные случаи «экспериментирования с наркотиками», не носящие характера социального явления (Э.А. Бабаян, М.Х. Гонопольский).

В целом, внимание наркологов в тот период было поглощено стремительным ростом пьянства и алкоголизма в стране, принявшим широкий размах. 1950- 1960-е годы - это время не только десталинизации, демократизации и ликвидации «железного занавеса»; значительным трансформациям в период «хрущевских реформ» подверглась и сфера повседневной жизни советских людей. Воздействие социальных перемен ощутила на себе и такая форма повседневности как потребление спиртных напитков. Как пишет Н. Лебина, в годы правления Н. Хрущева «советские люди выпивали и в меру, и не в меру». П. Вайль и А. Генис одной из характерных черт той эпохи называют всеобщую дружескую попойку и искусство «пьяного диалога». «Алкоголь окончательно упразднял пережитки догматического мироощущения. Пьянство создавало текучую, подвижную, эгалитарную реальность. Пьянка как источник социального творчества стала кульминацией карнавала 1960-х», - пишут Вайль и Генис. Создавая карнавальное мироощущение 1960-х, пьянство воспринималось не как порок, а как способ взаимодействия с миром, обществом, друзьями: застолье подразумевает в собутыльнике просто человека, лишенного любой социальной роли. При этом в ходе выпивки осторожно нащупывалась совместная мировоззренческая платформа, общее интуитивное родство душ¹⁵. 1960-е годы характеризуются специалистами ростом алкоголизации общества; государственная алкогольная политика этих десятилетий также способствовала этому, стимулируя производство и торговлю спиртными напитками. Данные социологического обследования личных бюджетов городских рабочих в первой половине 1963 г. показали, что на культурные нужды в 1960-х рабочие тратили 1,8% своих доходов, а на спиртное - 4,2%. Эта цифра почти в два раза превышала показатели эпохи НЭПа: тогда в бюджете рабочей семьи затраты на спиртное составляли 2,5%. Таким образом, многие авторы, исследовавшие алкогольную проблему в России, отмечают, что в послевоенные годы алкоголь был одним из важнейших товаров народного потребления.

Постановление ЦК КПСС и Совета Министров СССР «Об усилении борьбы с пьянством и наведении порядка в торговле крепкими спиртными напитками» от 15 декабря 1958 г. ознаменовало собой первую послевоенную антиалкогольную кампанию. Пьяниц осуждают на партийных, комсомольских и профсоюзных собраниях. Общественные работники выносят наказания любителям выпить в товарищеских судах при ЖЭКах. Однако число поклонников спиртного не уменьшалось. Более того, запретительные меры (закрытие ларьков, киосков, палаток, торговавших крепкими напитками в розлив, временные ограничения продажи алкоголя - не раньше 10 часов утра и др.), как и 60 лет назад, сказались на том, что пьянство выплеснулось на улицы, став очевидным для общества и вскоре вполне привычным. Помимо того, данное постановление спровоцировало очередной всплеск самогоноварения. Однако, в отличие от конца 1940-х, когда за самогоноварение было предусмотрено достаточно суровое наказание (с целью сбыта - исправительно-трудовой лагерь сроком от 6 до 7 лет с конфискацией имущества, без цели сбыта - лишение свободы от 1 до 2 лет), теперь к самогонщикам применялись меры общественного воздействия - осуждение на товарищеских судах, в трудовых коллективах.

На фоне алкоголизации общества

рост численности наркоманов (с 1955 г. по 1964 г. в 10 раз, а с 1964 г. по 1966 г. еще на 20%) при малых исходных величинах (так, согласно официальным данным в 1955 г. на медицинском учете стояло около 2 тыс. больных наркоманией²²) не сразу привлек к себе внимание. До начала 1980-х годов многие специалисты-наркологи вообще не считали проблему наркомании существенной для страны. В значительной степени отличался и социальный «образ» этих двух проблем: в отличие от наркомании, употребление алкоголя хотя и представлялось в рамках официального дискурса как порок, но это был наш, родной, традиционный порок. Это определяло и двойственность отношения к нему: в официальном дискурсе злоупотребление алкоголем было предметом всеобщего осуждения, в общественном же мнении алкоголь существовал как неизбежный атрибут любого праздника, а к «пьяному» человеку в советском обществе всегда относились, как правило, снисходительно и терпимо. Более того, в общественном сознании все больше и больше укоренялся образ заблудшего, но очень симпатичного российского пьяницы. Он ассоциировался с самогонщиками из фильмов Леонида Гайдая, которых хотелось просто пожурить за чрезмерную тягу к спиртному, а отнюдь не лечить и уж конечно не наказывать. Проблема наркомании существовала в общественном сознании как чужая, чуждая советскому обществу. Так, анализ популярного в советские годы журнала «Здоровье» показывает, что освещению проблем алкоголизма и табакокурения в нем уделялось значительно больше внимания, чем освещению проблемы наркомании (как в текстовой форме, так и в виде карикатур). Образ алкоголика активно использовался в сатирических рисунках и передавался через такие символы, как бутылка, часто превышающая человеческий рост, с надписью 40%, а также падающего или опирающегося на бутылку мужчину с большим красным носом. Карикатуры на тему наркомании, если и присутствовали, то наркотики изображались в виде внешней угрозы, исходящей от западного мира²⁴.

И все же, несмотря на отсутствие статистических данных по проблеме наркотизма в послевоенной России, можно предположить наличие, хотя и незначительное, роста злоупотребления наркотическими средствами. Основной тенденцией наркотизма в 1950-е годы можно смело назвать существенное изменение качественных параметров наркомании. В первую очередь меняется ее социальный состав. Неуклонно сокращается численность и доля наркоманов среднего и пожилого возраста, инвалидов и лиц с тяжелыми соматическими заболеваниями, получавших наркотики по медицинским показаниям после второй мировой войны. Их доля, по мнению экспертов, к концу 1960-х годов уменьшается до 10-20%. Остальные 80-90% - это уже новая генерация, подавляющая часть которой была связана с криминальным миром. Многие из этих людей приобщались к наркотикам в местах лишения свободы, заменяя ими труднодоступный в тех условиях алкоголь.

Проблема распостранения наркотиков в местах лишения свободы в России

заслуживает отдельного рассмотрения. Присутствие наркотиков в лагерях и тюрьмах упоминается многими авторами, занимающимися изучением этой проблемы. А. Солженицын в романе «Архипелаг ГУЛАГ» пишет об употреблении уголовниками в лагерях после второй мировой войны чифиря (крепко заваренного чая), морфия. А. Поступной указывает на преобладание среди заключенных в 1940-1950-е годы чифиристов. Вместе с тем отмечаются характерные для того периода постоянный рост доли полинаркоманов, гашишистов и морфинистов и распространение лекарственной токсикомании. Тенденцию присутствия наркотиков в местах лишения свободы можно косвенно проследить на этнографическом анализе «быта» заключенных, например, через исследование тюремной лексики. Обилие слов, обозначающих действия, связанные с употреблением одурманивающих веществ, и состояния, вызываемые этими действиями, являются еще одним подтверждением того, что наркотики традиционно играли значимую роль в тюремной культуре. Так, анализ «Словаря тюремной культуры»³⁰ показал, что среди 3 087 слов и выражений, представленных в данном словаре, 89 слов связаны с наркотиками. Это либо обозначение наркосодержащих веществ («наркота», «этил», «план», «колеса», «калики», «шмурдяк», «ширево», «нас», «ширка», «уксус», «терьяк», «пшикуха», «пышкунчик»), либо определение людей, их употребляющих («оде- колонщик», «наркот», «марафетчик», «занюханный»), либо описание способов («шабить», «чифирить», «соломку вставить», «сидеть на игле») и состояний, связанных с употреблением («приход», «обкайфоваться», «начифириться», «поймать сеанс», «пойти в откат», «под банкой», «под газом», «плыть»), Ю. Алферов, занимающийся изучением наркоманийского «жаргона» в исправительно-трудовых учреждениях (ИТУ), пришел к выводу, что язык наркоманов отличается от «уголовного» жаргона тем, что он крайне насыщен разнообразными терминами, заимствованными из медицинской, ботанической терминологии, англицизмами и латинизмами³². Это объясняется тем, что в среде наркоманов, отбывающих наказание в ИТУ, много людей из интеллигенции. Проведенный автором сравнительный анализ статистических сведений показал, что среди, осужденных-наркоманов уровень образования в 3-5 раз выше, чем в среднем у основной массы осужденных. Еще одна особенность языка наркоманов в том, что у слов, заимствованных из уголовного жаргона, появляются новые значения. Так, например, «марьяна» на языке наркоманов означает морфий, а в уголовном жаргоне - девушка, молодая женщина; «марцефаль» - тоже морфий, а у преступников - конфликт; «дура» - наркотическое вещество, а на уголовном жаргоне - пистолет и т.д. Помимо того, существуют и другие факторы связи криминальной культуры и наркотиков. Так, наркотики или алкоголь всегда использовались в местах лишения свободы как обезболивающее средство при нанесении татуировок. Характерно, что именно 1960-е годы являются временем активной «криминализации» наркомании в России. Данный процесс имел несколько направлений. Во-первых, отмечалась связь потребления наркотиков с местами лишения свободы: в эти годы большинство наркоманов знакомились с опиатами в преступной среде и продолжали их употребление в местах заключения, в связи с чем существовала тенденция рассматривать потребителей наркотиков как преступников. Во вторых, имело место налаживание относительно масштабного для того времени наркобизнеса и организованных преступных групп, связанных с распространением наркотиков. Так, согласно Б.Ф. Калачеву, начальнику отдела по борьбе с наркотиками ВНИИ МВД РФ, рост употребления наркотиков после 1953 г. был спровоцирован амнистией, объявленной после смерти Сталина. К 1960-м годам выпущенные на свободу преступники создали хорошо организованные синдикаты по производству и распространению наркотиков.

А.Г. Бронников отмечает, что (в местах лишения свободы количество осужденных за преступления, связанные с наркотиками) в 60-е годы возрасла более чем в 3,5 раза. Это могло способствовать притоку в тюрьмы самих наркотических веществ. Отсюда по мнению исследователя, высокий процент тех, кто впервые попробовал наркотик в период отбывания наказания - 65-70%. Видимо, данная тенденция сохранится на многие десятилетия, поскольку схожие данные приводят А. Габиани и Г. Георгиадзе, изучавшие места лишения свободы в 1980-е годы. Согласно их исследованиям, среди лиц, отбывающих наказание, 57,6% впервые попробовали наркотик в тюрьме, 10% - на улице, 0,7% - в армии.

Радикальным образом меняется в эти годы и позиция общества к самим наркоманам: их восприятие как больных, несчастных людей (если это не связано с наркоманией близких родственников или друзей) либо полное равнодушие к ним встречаются все реже, уступая место негативному отношению к наркозависимым, а именно как к аморальным опустившимся лицам или преступникам.

Таким образом, главным источником информации о наркотиках и основным местом их потребления в советской России в 1950-1970-е годы большинство исследователей считают именно места лишения свободы. Для тех же, кто не был связан с криминальным миром и тюрьмами, но интересовался наркотиками и их потреблением, важнейшим источником информации, по мнению А. Данилина, стал выпущенный в 1951 г. в Государственном издательстве сельскохозяйственной литературы «Энциклопедический словарь лекарственных эфирно-масличных и ядовитых растений» (тираж 25 тысяч экземпляров). Словарь содержал материалы по сбору, обработке и химическому составу спорыньи, на основе которой профессиональный химик мог легко синтезировать различные изомеры лизергиновой кислоты. Кроме того, там можно было найти подробную информацию о произрастающих в средней полосе России ядовитых галлюциногенных грибах: их разновидностях, местах произрастания, методике сбора и заготовки. Спрос на словарь был огромным. Косвенным свидетельством тому является тот факт, что, при отсутствии в советской России в свободном хождении иностранной валюты, на «черном рынке» словарь продавался именно за доллары и стоил по тем временам невероятно дорого - 50 долларов. Считается, что до сегодняшнего дня этот словарь является азбукой отечественных наркоманов, торговцев и производителей наркотиков.

Годы, наступившие после хрущевской «оттепели»,

различные авторы называют по-разному -«духовная революция», «духовное диссидентство» и т.д. Это время характеризуется начавшимися процессами освобождения, раскрепощения общества от ограничений, установок, норм и ценностей, наложенных тоталитарной властью. В стране начали издаваться первые переводные книги. Появился феномен самиздата. Многим удавалось настраивать радиоприемники на волны зарубежных радиостанций и таким образом быть в курсе событий зарубежной культуры (в том числе о молодежной революции и наркотиках). Именно усилением чувства свободы в советском обществе в середине 1960-х годов многими исследователями объясняется рост спроса на наркотики среди молодежи⁴³.

Для начавшегося процесса наркотизации советского общества существовали и объективные причины. Снятие «железного занавеса» в 1960-е годы позволило советским гражданам, хоть и в незначительной степени, выезжать из СССР на Запад. Такое же движение началось и в обратном направлении. В 1957 г. в Москве проходил VI Всемирный фестиваль молодежи и студентов. Именно в это время в Москве был зафиксирован первый случай относительно массового для тех лет (несколько десятков человек) употребления наркотиков. Но власти были больше обеспокоены появлением после фестиваля «цветных» детей, а о наркотиках не упоминали.

Рост наркотизма в эти годы многие исследователи также связывают с молодежными субкультурными движениями. Марихуана и гашиш были частью философии хиппи, получившей в середине-конце 1960-х массовое распространение в Европе и США.

Однако сексуальная революция и развитие движения хиппи, в идеологии которого марихуана занимала не последнее место, в России не имели такого размаха, как на Западе. Именно с особенностями социально-политических процессов в России 1960-х годов П. Мейлахс связывает тот факт, что в России не сформировались молодежные наркосубкультуры, аналогичные западным, для которых характерно толерантное отношение к легким наркотикам и устойчивое неприятие тяжелых видов наркотиков. Исследователь считает, что до молодежной революции 1960-х употребление наркотиков во всем мире было распространено, главным образом, в уголовной среде. Однако в молодежной революции в Европе участвовали широкие слои населения, и в первую очередь студенты колледжей и молодые профессионалы, что позволило создать им свою собственную относительно автономную субкультуру. В России, ввиду немногочисленности и маргинальное™ советских хиппи 1960-1970-х, этого отрыва от криминалитета не произошло. Именно в этом П. Мейлахс видит корни сегодняшнего «не разделения» легких и тяжелых наркотиков на государственном уровне, когда одинаково стигматизируется, то есть осуждается морально и юридически, употребление любых наркотиков. Что касается реакций государства на возникающую в 1960-е годы проблему наркотизации, то в целом понимание наркомании как «социальной болезни западных буржуазных стран», характерное для предыдущих десятилетий, не претерпело существенных изменений. Б.Ф. Калачев и Ю.С. Тихомиров, изучавшие освещение проблемы наркотиков в СМИ с 1960-х по 1990-ые годы, отмечают, что в 1960-е годы среди появившихся в небольшом количестве публикаций на данную тему в значительной степени преобладали и такие, в которых содержалась информация о наркомании в развитых западных странах. Это объясняется ими условиями «холодной войны», в которой Запад выступал противником политического и экономического курсов СССР и других стран социалистического лагеря. Вместе с тем реальное наличие проблемы наркомании в СССР газеты замалчивали, за крайне редким исключением в пору «хрущевской оттепели».

По мнению Р. Медведева, на рост злоупотребления наркотическими средствами, в 1960-е годы руководство страны прореагировало «идеологической дезинформацией». Вышел из печати перевод книги «Путевка в ад» об ужасах наркомании в западном мире, в предисловии к которой сообщалось, что в СССР наркоманов нет и не может быть, так как нет социальных проблем. Как считает Р. Медведев, «Путевка в ад» оказалась бестселлером и одновременно просто инструкцией начинающим наркоманам.

В 1960-1970-е годы в прессе развернулась довольно широкая дискуссия по вопросам профессионального спорта. Проблема допинга впервые возникла на ипподромах, а затем затронула все виды спорта. Целый ряд рекордов лежал за пределами человеческих возможностей. Многим спортсменам экстракласса было трудно справиться со стрессами, они попадали в зависимость от тренеров и медицинских препаратов. Желание тренеров получить результат как можно быстрее приводил к частому употреблению спортсменами анаболиков - стимуляторов энергии и роста мышц. В советском спорте были также случаи, когда наставники решали за чужой счет свои проблемы (повышения зарплаты, получения квартиры и т.д.), переводя спортсменов на режим усиленной подготовки и пичкая их запрещенными веществами. Именно эти годы характеризуются многими специалистами как «химическое нашествие в современном спорте». Однако публичного обсуждения использования допинга в спорте в 1960-ые годы не последовало. Соответственно, эта проблема не могла перерасти в публичные дискуссии о наркотических веществах, их употреблении и влиянии на человеческий организм.

омоложение состава наркоманов

Самой драматичной особенностью данного периода стало омоложение состава наркоманов. Это выражалось как в снижении среднего возраста популяции потребителей наркотиков, так и в появлении в ней всё возрастающей доли молодежи, а затем подростков и детей. Если в начале 1960-х годов молодежь в возрасте 20-25 лет составляла 15-20% от общей численности данной популяции, то уже через десять лет эта категория достигает 50%, а в дополнение к ней растет и подростковая наркомания, доля которой достигает, по мнению наркологов, 15-20%. Именно этим фактором И. Пятницкая объясняет из менение темпов и характера роста наркотизации в 1960-е годы. По ее мнению, до 1960-х годов для распространения наркотиков и их употребления была характерна волнообразность количественного нарастания и спада наркотизации: в 1820-е годы - опий, в 1840-е - гашиш, в 1870-е - морфий, в начале XX века - хлороформ и эфир. В XX веке волны учащаются, а каждое десятилетие несет с собой смену «моды» на наркотики: героинизм теснится кокаинизмом и морфинизмом, затем доминирует злоупотребление амфетаминами и вновь героином. Эту волнообразность Пятницкая объясняет охватом наркотизацией определенной возрастной когорты. Длительность волны равна продолжительности жизни наркомана, которая в свою очередь зависит от злокачественности наркотика и, как правило, равняется в среднем десяти годам. Однако, по мнению тогоже исследователя, с 1960-1970-х годов эти процессы идут не волнообразно, а по нарастающей. Именно приобщение к наркотизации детей и подростков, характерное для России 1960-х годов, и является причиной таких трансформаций. Особого внимания заслуживает вопрос истории развития наркологии как одной из ветвей медицинской науки, занимающейся проблемой злоупотребления наркотиками. Несмотря на активное изучение проблем алкоголизма и наркомании в начале XX века, накопление и систематизацию знаний, наркология как специальная область знаний о медицинских последствиях злоупотребления веществами, вызывающими патологическую зависимость, начала формироваться лишь во второй половине XX века. При этом спецификой советской наркологии является то, что она исторически всегда была связана с клинической психиатрией.

В первой главе уже рассматривался вопрос, каким образом развивалась и институционализировалась психиатрия в России во второй половине XIX века. После Октябрьской революции 1917 г. советская психиатрия унаследовала инфраструктуру и профессиональные кадры, существовавшие в прежнюю эпоху, однако были значительно усилены позиции и полномочия психиатров. Усиление властной составляющей психиатрической деятельности вкупе с тоталитарным характером власти способствовали выделению так называемой «политической» функции психиатрии в поддержке существующего режима. Репрессивная функция психиатрии в Советской России занимает внимание многих западных исследователей (Bloch, Bukovsky и Gluzman, Fireside, Wortis). При этом своими методами исследования советская наркология всегда тяготела к медико-биологическим дисциплинам. Так, разделы наркологии (алкоголизм, наркомании и токсикомании) долгое время входили в руководства и справочники по психиатрии, а большинство научных публикаций по
наркологии наследовали традициям написания учебников по психиатрии. Таким образом, основной тенденцией развития наркологии в СССР может быть названа ее биологизация.

Институционализация наркологической службы

Параллельно с распространением наркоманий (понимаемых в широком смысле как все виды зависимостей - алкоголизм, токсикомания и наркомания) или, может быть, с некоторым временным отставанием происходит институционализация наркологической службы. В 1959 г. Министерством охраны здоровья было принято решение о создании в структуре психиатрических больниц специализированных наркологических отделений для лечения алкоголизма и наркоманий, а при областных психоневрологических диспансерах - наркологических кабинетов. До начала 1970-х годов шел процесс становления отдельной наркологической службы, ее оснащения, подготовки и переподготовки кадров. В 1959-1961 гг. принимаются новые Уголовные кодексы союзных республик. В 1960 г. был разработан Уголовный кодекс РСФСР, анализ которого свидетельствует о дальнейшей проработке советского антинаркотического законодательства. В УК 1960 г. (вступившим в силу с 1 января 1961 г.) содержалось уже три статьи об ответственности за преступления, связанные с наркотиками. Статья 224 устанавливала ответственность за «изготовление, сбыт, а равно хранение с целью сбыта или приобретение с той же целью наркотических веществ без специального на то разрешения» (ч.1), за «те же действия, предметом которых являлись другие сильнодействующие или ядовитые вещества, не относящиеся к наркотическим» (ч.2), и за «нарушение установленных правил производства, хранения, отпуска, учета, перевозки, пересылки наркотических и других сильнодействующих и ядовитых веществ» (ч.З). За эти виды преступлений предусматривалась ответственность от одного до десяти лет лишения свободы с конфискацией имущества или без таковой, с обязательной конфискацией наркотических веществ. Статья 225 предусматривала ответственность за «посев опийного мака или индийской конопли без надлежащего разрешения», а статья 226 - за «содержание притонов разврата, сводничество с корыстной целью, а равно содержание притонов для потребления наркотиков либо содержание игорных домов».

Таким образом, в УК РСФСР 1960 г. отсутствовал запрет на действия с наркотиками без цели сбыта, т.е. для собственного потребления. Сегодня много пишется о том, что уже тогда, в 1960-е годы, по этому вопросу имели место большие споры среди ученых, юристов, практиков. Можно предположить, что отсутствие уголовной ответственности непосредственно для потребителей наркотических веществ может объясняться относительно низким уровнем наркотизации в 1960-е годы, а также общей политической ситуацией и идеологией, согласно которой «проблемы наркомании в советском обществе не существовало». В последующие годы составы антинаркотических норм УК РСФСР все более специализируются, включаются новые незаконные деяния, например, склонение к употреблению наркотиков несовершеннолетних, а санкции за нарушение антинаркотического законодательства ужесточаются. В 1959-1961 гг. произошла дифференциация уголовной ответственности и в новых республиканских Уголовных кодексах. При этом в разных регионах принимались различные запретительные меры по ограничению возможностей поступления наркотиков в незаконный оборот: ликвидация официальных посевов опийного мака (Киргизия, Казахстан), усиление государственного контроля над выращиванием конопли и т.п. В ряде республик вводилась административная ответственность за неуничтожение дикорастущей на подворье конопли. Скорее всего это связано с началом процесса расширения использования и употребления наркотических веществ в ряде Союзных республик (прежде всего азиатских) в послевоенные годы. По-видимому, этим можно объяснить принятие Указа Президиума Верховного Совета РСФСР от 3 июля 1965 г. «О внесении изменений и дополнений в УК РСФСР» об установлении ответственности за «посев южной маньчжурской или южной чуйской конопли». Новый Уголовный кодекс также ввел новые правовые нормы применения принудительных мер медицинского характера к потребителям наркотиков. В соответствии со ст.62 УК РСФСР 1960 г., в случае совершения преступления наркоманом суд, наряду с наказанием за совершенное преступление, мог применить к нему принудительное лечение во время отбывания наказания. Наркоманы же, приговоренные к мерам наказания, не связанным с лишением свободы, подлежали принудительному лечению в медицинских учреждениях со специальным лечебным и трудовым режимом. Вероятно, введение этих мер также может быть связано с необходимостью развития и расширения наркологической службы в России вследствие роста числа наркозависимых.

Подводя итог анализу основных реакций советского государства на распространение наркотизма в послевоенные годы,

можно отметить следующее. С середины 1950-х годов начинается новый этап наркотизации в России, характеризующийся криминализацией наркотизма, т.е. усилением его связи с тюремным миром, и пониманием употребления наркотиков как элемента жизни и быта криминальных слоев общества. В целом, для преступного мира традиционно употребление изменяющих сознание веществ, однако десятилетия тоталитарного режима, существовавшего в России в 1920-1940-е годы, оказали влияние и на криминальный мир, значительно денаркотизировав его. Либерализация общего политического режима в стране во второй половине 1950-х годов привела к быстрому восстановлению тюремной нарко культуры. Если до этого свободное хождение наркотиков даже в лагерях сдерживалось сложными условиями жизни, то после падения «культа личности Сталина» именно криминальный мир наиболее быстро прореагировал на процессы «освобождения» введением в незаконный оборот наркотиков. Этому еще более способствовали многочисленные амнистии, объявленные после смерти Сталина.

До второй половины 1960-х проблема незаконного употребления наркотиков среди «обычного» населения не привлекала внимания специалистов, что можно объяснить обострением в эти годы алкогольной ситуации в стране. На данном этапе истории еще раз подтверждается идея объяснения непопулярности «нелегальных» наркотических веществ высоким уровнем употребления «легального» алкоголя. Уже с 1950-х гг. идет стремительное наращивание темпов производства спиртных напитков: в 1950 г. их выпуск и продажа достигли 75% довоенного уровня, а к 1960 г. производство водочных изделий увеличилось по отношению к уровню 1940 г. в полтора раза. Вместе с тем «железный занавес» и контроль государства за официальным производством наркотических веществ делал их приобретение и употребление крайне проблематичным.

С момента «хрущевской оттепели» начинается новый этап наркотизации, при котором в употребление наркотиков включаются все более широкие слои населения, и прежде всего молодежь. Происходящие социально-политические изменения в российском обществе (увеличение контактов с другими странами, рост эмансипационных настроений, поступающая информация о «молодежной революции» в западных странах и т.д.) закладывали основу растущего интереса молодежи к новым философским, религиозным и психологическим направлениям. По мнению А. Данилина, это привело к формированию в конце 1960-х годов в России своеобразной отечественной «психоделической революции», заключавшейся не столько в употреблении самих «психоделиков» (конкретных химических веществ), сколько в поиске «особых состояний сознания». При этом данный феномен мистических исканий, по его мнению, был настолько массовым (насчитывал, как минимум, сотни тысяч, а может быть, и миллионы людей), что советская психиатрия была вынуждена выработать новый термин для данного явления - «метафизическая интоксикация», который предполагает «отравление» человеческой психики мистическими, философскими или религиозными знаниями. Эта тенденция поиска особых состояний сознания у советской молодежи также может быть охарактеризована как один из видов реакции на «освобождение» от тоталитарного прошлого. Вместе с тем социальная реальность 1960-х годов была такова, что «эйфория» от свободы довольно быстро сменилась ужесточением политического режима. Первая попытка модернизации советского общества в направлении его демократизации, как показала история, носила поверхностный характер, поскольку не подкреплялась глубоко осознанными целями системных социальных изменений. Такая политика могла привести лишь к видимой социальной стабилизации, фактически очень быстро перешедшей к стагнации и морально-идеологической деструктуризации общества. Данные процессы могут быть рассмотрены в качестве одной из главных предпосылок последующего роста наркотизации в 1950-1980-е годы в России. Несмотря на наличие лишь разрозненных официальных данных о распространении наркотизма в России в 1950-1980-е годы, можно с уверенностью утверждать, что основной тенденцией был рост количества потребителей наркотиков и наркозависимых. Именно в 1960-е тенденция обратного взаимовлияния употребления алкоголя и наркотиков впервые уступила место параллельному росту «популярности» этих воздействующих на сознание веществ: усиление алкоголизации общества стало сопровождаться ростом наркотизации населения. Процессы усложнения и дифференциации структур здравоохранения и правоохранительных органов, отвечающих за противодействие наркомании (особенно в конце 1960-1980-х годах), также свидетельствуют об актуализации этой проблемы в Советском Союзе в это время. Однако меры, предпринимаемые разными структурами и ведомствами, непосредственно сталкивающимися с данной проблемой, носили разрозненный характер и не представляли собой продуманной и последовательно реализуемой государством политики. Для медиков проблема наркомании на фоне роста алкоголизма не казалась серьезной или угрожающей. «Невнимание» к проблеме поддерживалось советской государственной идеологией, согласно которой «наркомании как социальной проблемы в России не существовало». «Идеологический» тип реагирования на проблему наркотизма, характерный для советского государства 1950-1960-х годов, не вполне соответствовал начавшейся тенденции распространения наркотизма в стране, а следовательно, не мог привести к разработке и формированию более или менее адекватной антинаркотической политики. Основными ведомствами, сталкивающимися с проблемой наркомании, были органы здравоохранения и милиция. Но и те, и другие могли реагировать на проблему постфактум - лечить наркоманов и ловить нарушителей закона. В результате, проблема загонялась «вглубь», а попыток ее решения не предпринималось. Все это не могло не сказаться на ухудшении наркотической ситуации в 1970-1980-е годы.

1.4. Рост наркотизма в 1970-1980-е годы и политика «войны с наркоманией»

Если судить по официальным реакциям государства, в 1970-е годы ситуация с незаконным распространением наркотиков в России по сравнению с предыдущими десятилетиями не изменилась. На самом же деле многие специалисты отмечали рост интереса части населения к наркотикам и их употреблению, а соответственно, и рост предложения со стороны наркорынка. Наркотизация населения начала привлекать внимание узких специалистов, что, однако, не мешало властям продолжать проводить официальную точку зрения об отсутствии проблемы наркомании в стране.

Согласно Б.Ф. Калачеву и Ю.С. Тихомирову, с 1971 по 1980 гг. наметился некоторый рост числа публикаций в отечественных СМИ о наркоситуации за рубежом, но их идеологическая составляющая значительных изменений не претерпела. Авторы отдельных материалов о состоянии злоупотребления наркотиками и наркопреступности в СССР отрицали остроту этого вопроса для советского общества.

Значительные изменения происходили и в составе использовавшихся наркотических средств. Если еще в середине 1960-х годов, как и в предыдущий период, в них преобладали лекарственные препараты группы морфия (омно- пон, промедол, морфий), то уже к концу десятилетия увеличивается удельный вес наркоманий и токсикоманий с использованием снотворных и седативных средств (ноксирон, барбитураты, транквилизаторы). С середины 1970-х годов происходит рост употребления конопли и ее производных, а к концу 1970-х - началу 1980-х появляются новые виды наркотиков: стимуляторы (эфедрин, эфедрон, первитин, фенамин) и галлюциногены (циклодол и другие). Все шире используются наркотические средства, приготовленные кустарно из растительного сырья. Ряд авторов также указывает на развитую химическую промышленность в СССР как на фактор роста наркотизма в 1970-е. Считается, что уже в 1970-х годах в закрытых лабораториях и институтах на территории СССР наладили нелегальное производство отечественных наркотиков. По мнению А. Данилина, большая часть ЛСД, появившегося в 1990-х годах в российских клубах, производилась отечественными химическими лабораториями по принятым в 1970-е годы технологиям. Именно в 1970-е гг. в России формируется нелегальный рынок наркотиков, который не только удовлетворяет сложившийся на них спрос, но и сам превращается в один из факторов роста наркомании через активное вовлечение в нее все новых и новых лиц, преимущественно из числа молодежи и подростков.

Проблема незаконного распространения наркотиков

стала находить свое отражение в художественной литературе. Примером может служить роман Ч. Айтматова «Плаха» (впервые опубликованный в 1987 г.), в котором рассказывалось о Чуйской долине в Казахстане площадью свыше 6 млн. га. Являясь местом произрастания дикорастущей конопли с очень высоким содержанием наркотических веществ, эта долина стала в те годы своего рода «Меккой» для многих наркоманов и распространителей наркотиков: ежегодно Чуйскую долину посещало несколько тысяч человек. Есть также сведения о значительном росте в 1970-х годах площадей с опийным маком на землях Кара-Кум в Туркмении. Подобный факт отражения социальной проблемы в художественной литературе в государстве с достаточно сильно развитым институтом цензуры может, скорее всего, свидетельствовать как о значительной актуальности проблемы, так и об определенном признании властями степени ее «серьезности». Поскольку выращивание опия в Среднеазиатском регионе имеет глубокие исторические корни (например, в конце XIX века в Чимкенте, на юге нынешнего Казахстана, был открыт фармацевтический завод, производящий опиаты на экспорт), в советское время эта традиция была продолжена. Так, в Киргизии официальное выращивание опийного мака существовало до 1974 г., когда был введен запрет государственных посевов опийного мака в Средней Азии. Около 98 колхозов в Иссык-кульской области Киргизской ССР давали 80% опия в СССР. Сырье сдавали государству для дальнейшей переработки в морфин на заводах в Казахстане. Многие годы киргизское сырье давало около 16% мирового производства морфина⁵. При этом по оценкам специалистов сельского хозяйства и Минздрава СССР, с каждого гектара посевов опийного мака, под который только в Киргизии было занято 6 400 га, похищалось в среднем от 5 до 10 кг опия-сырца. В 1969 г. органами внутренних дел было изъято 237 кг опия-сырца, что составило менее 1% похищенного. С прекращением посевов опийного мака в Киргизской ССР, основными районами хищений стали Северный Кавказ и Украинская ССР, где колхозами и совхозами на совокупной площади 32 тыс. га в 1970-1980-е годы выращивался масличный мак. Поскольку эти поля нередко были расположены вдоль транспортных дорог, а также недалеко от железнодорожных станций и аэровокзалов, были случаи хищения наркотикосодержащего сырья целыми машинами⁷.

По мнению Б.Ф. Калачева, переброска производства сырья для получения морфия, кодеина и иных алкалоидов опия из Средней Азии на Украину, в Молдавию и Прибалтийские Республики послужила мощным фактором смещения традиционных источников и каналов наркопроблемы из азиатской части Советского Союза в его европейские районы.

Помимо проблемы выращивания наркосдержащих культур, в Среднеазиатских республиках по-прежнему был высок процент людей, употребляющих наркотики. Например, исследование МВД СССР в Туркменистане в 1967 г. показало, что в республике насчитывалось 300 тыс. наркоманов (при населении 1 350 тыс. человек!). По некоторым данным, в эти же годы происходил (хотя и не столь быстрыми темпами) рост численности наркоманов на всей территории СССР. Так, если в 1965 г. на учете органов здравоохранения страны состояло 23 714 наркоманов, то к концу 1971 г. их насчитывалось уже более 50 тыс. человек.

Согласно данным специалистов в области наркологии, к середине 1970-х годов в психиатрической службе сложилась ситуация, при которой контингент находящихся под диспансерным наблюдением больных с наркологическими расстройствами стал составлять более трети от всех наблюдаемых. Прирост больных алкоголизмом, наркоманиями, токсикоманиями с 1965 г. по 1975 г. значительно опережал прирост числа больных с чисто психическими расстройствами. Это привело к выделению из психиатрии в 1975 г. самостоятельной наркологической службы. Начинается создание отдельного социального института профилактики и борьбы с наркоманией: открываются самостоятельные областные и городские наркодиспансеры, наркокабинеты при областных и городских поликлиниках. Приказом Минздрава СССР № 1180 от 26.12.1975 г. была введена в номенклатуру врачебная специальность «врач психиатр-нарколог». До середины 1980-х годов завершается создание наркологической сети, устанавливается система взаимодействия наркологических учреждений с государственными органами и ведомствами. С 1987 г. в рамках наркологических диспансерных учреждений стали создаваться самостоятельные наркологические кабинеты для подростков.

Общественные формы борьбы с наркотиками

Вместе с формированием системы лечения зависимых от алкоголя и наркотиков в эти годы широко распространяются общественные формы борьбы вначале с пьянством и алкоголизмом, а затем, по мере актуализации проблемы, и с наркотиками. В соответствии с Постановлением Правительства 1972 г. стали создаваться общественные комиссии при всех исполкомах областных, городских, районных, сельских и поселковых Советов народных депутатов, на крупных промышленных предприятиях, в строительных организациях, совхозах и колхозах.

В целом, период 1970-1980-х годов можно назвать этапом введения политики «борьбы с наркотиками» в России: происходит ужесточение официальных подходов к пониманию причин и способов борьбы с наркоманией в стране и правовых реакций на это явление. Эта тенденция лежала в русле общей политики советского государства того времени, направленной на борьбу со злостными нарушителями «норм социалистического общежития». Согласно Указу Президиума Верховного Совета РСФСР от 25 августа 1972 г. «О принудительном лечении и трудовом перевоспитании больных наркоманией» лица, больные наркоманией, были обязаны проходить лечение в условиях стационара или наркологического диспансера. Больные, уклоняющиеся от лечения либо нарушающие трудовую дисциплину, общественный порядок и правила социалистического общежития, подлежали по решению суда направлению в лечебно-трудовые профилактории (ЛТП)¹⁴ для принудительного лечения на срок от года до двух лет (при этом токсикомания не могла быть основанием для принудительного лечения). Эти специальные наркологические учреждения (ЛТП) находились в ведении МВД СССР, и в них больные получали медицинскую помощь и проходили «курс социально-трудовой реабилитации» - работали на важных экономических объектах, выполняя, как правило, самую черную неквалифицированную работу. Таким образом, система принудительного лечения, наркомании и алкоголизма, сформировавшаяся в 1970-е годы, помимо медицинского воздействия, преследовала цель изолирования на определенный срок наркоманов и алкоголиков, совершающих антиобщественные поступки. Известно также, что накануне Олимпиады 1980 г. был установлен план очистки Москвы от пьющих людей; выполняя этот социальный заказ, их принудительно отправили в ЛТП¹⁵.

По мнению некоторых авторов, сама по себе система ЛТП обладала значительными недостатками: часто в нее попадали не алкоголики и наркоманы, а обычные в меру пьющие советские граждане. С точки зрения наркологов, лечебно-трудовая система характеризовалась минимальным участием психотерапевтов, недостаточной реабилитационной работой, организацией трудотерапии зачастую без учета особенностей пациента, нередко излишне строгим (фактически тюремным) режимом. Правовой же статус лиц, находящихся на лечении в ЛТП, был во многом схож с правовым статусом лиц, отбывающих наказание за совершение уголовного преступления: на содержащихся в ЛТП не распространялось законодательство о трудовом договоре, об отпусках, о дисциплинарных взыскания, о порядке разрешения трудовых споров, об уплате взносов на социальное страхование, об обеспечении всеми видами пособий по государственному страхованию и т.д. Как и при отбывании уголовного наказания в исправительно-трудовом учреждении (ИТУ), Указ предусматривал возможность сокращения срока пребывания в ЛТП, но она не распространялась на лиц, повторно направленных на лечение. Кроме того, в УК РСФСР побег из ЛТП или с пути следования туда считался делом уголовным¹⁷. Именно поэтому некоторые авторы пишут о низкой эффективности ЛТП из-за откровенно пенитенциарного характера этих заведений. Тем не менее ЛТП просуществовали до начала 1990-х годов. Сеть учреждений принудительного лечения больных наркологического профиля была развернута в основном для взрослого населения, однако позже, б августа 1986 г., Указом Президиума Верховного Совета РСФСР были организованы лечебно-воспитательные профилактории (ЛВП) для больных наркоманией от 16 до 18 лет, уклоняющихся от обязательного лечения или продолжающих употреблять наркотики после лечения. Направление в них мог дать только суд на срок от 6 месяцев до 2 лет. В них режимную работу осуществляли сотрудники внутренних дел, лечебную - врачи, педагогико-воспитательную - специалисты системы образования. Сегодня работу этих структур исследователи оценивают по-разному: как положительно, так и отрицательно.

Складывающаяся в начале 1970-х годов нарко-обстановка в обществе и исправительных учреждениях (ИУ) привела к принятию партийными органами, МВД и Министерством здравоохранения ряда необнародованных мер. Так, в 1973 г. в России под грифом «совершенно секретно» начали создаваться исправительные колонии специализированного типа для принудительного лечения и содержания осужденных наркоманов. Это может свидетельствовать о росте числа наркозависимых среди заключенных в ИТУ и необходимости выделения для них отдельных организационных структур («лечебно-исправительных»). С другой стороны, анализ изменений уголовного права в эти годы позволяет связать значительный рост числа наркоманов среди осужденных с произошедшим в 1970-е годы ужесточением уголовной политики в отношении потребителей наркотических средств.

Наиболее существенные изменения и дополнения в УК РСФСР I960 г.

были внесены Указом Президиума Верховного Совета РСФСР от 25 апреля 1974 г. «Об усилении борьбы с наркоманией». Этот Указ предусматривал ответственность за «посев или выращивание опийного мака, индийской, южной маньчжурской или южной чуйской конопли, либо других запрещенных к возделыванию культур, содержащих наркотические вещества». Кроме того, хищение наркотических веществ с целью сбыта и хищение их при отягчающих обстоятельствах были отнесены к категории тяжких преступлений, уголовная ответственность за это устанавливалась с четырнадцатилетнего возраста. Запрещалось применение условно-досрочного освобождения от наказания лицу, осужденному по «наркотическим» статьям.

В соответствии с данным указом, была ужесточена уголовная ответствен- ность за незаконное изготовление, приобретение, хранение наркотиков с целью сбыта (в случаях повторного или группового совершения подобных действий - до 15 лет). Более того, к ней была добавлена также ответственность за те же  действия без цели сбыта - 3 года лишения свободы. Фактически, это ориентировало усилия по борьбе с наркоторговцами на самих потребителей, так как практически отпадала необходимость в доказательстве того, где, как, и от кого получен наркотик. В результате лишь 10% - 12% уголовных дел, связанных с наркотиками, выявляли источники получения наркотических средств и привлекали к ответственности поставщиков²¹.

Некоторые авторы отмечают, что данный Указ обладал рядом сильнейших недостатков. Так, ответственность за незаконное приобретение и хранение наркотиков без цели сбыта была установлена независимо от размера вещества. В результате, правовая оценка содеянного и жесткость санкций не обеспечивали дифференцированный подход при избрании меры наказаний. Нередки были случаи осуждения на длительный срок за незаконное производство или хранение мизерного количества наркотиков. Возникла абсурдная ситуация: хотя норма об административной ответственности формально _Су_ ществовала, применить ее было практически невозможно. По данным А. Габиани, 66% осужденных, охваченных исследованием в местах лишения свободы в середине 1980-х, были осуждены за незаконное изготовление, приобретение, перевозку, пересылку или сбыт наркотических и других сильнодействующих и ядовитых веществ. (Среди опрошенных во второй половине 1960-х - начале 1970-х лишь единицы совершили преступления, имеющие прямое отношение к изготовлению, приобретению либо сбыту наркотиков). При этом из 66% осужденных за подобные преступления 72,4% понесли наказание за незаконное изготовление, приобретение, перевозку или пересылку наркотиков без цели сбыта, и лишь 27% - за те же действия, совершенные с целью сбыта. Таким образом, в середине 1980-х годов сбытчиков наркотических средств среди осужденных в советских тюрьмах было в два с половиной раза меньше, чем потребителей наркотиков. Несмотря на ужесточение законодательства, во второй половине 1970-х годов рост наркомании в некоторых крупных городах Советского Союза был довольно значительным. По официальным данным, с 1966 г. по 1975 г. число осужденных по статьям, связанным с незаконными действиями с наркотиками, в СССР выросло более чем в два раза, а с 1976 г. по 1985 г. - более чем в четыре раза. Резкое обострение проблем наркотизма превратилось в предмет специальных исследований за рубежом. В СССР же проблема была покрыта молчанием, статистика скрыта, а цифры «на экспорт» были явно искажены. Доктор медицинских наук И.А. Сытинский в статье «Чужая болезнь» («Химия и жизнь», 1980, № 10) писал: «В нашей стране невозможно существование подпольных фирм, тайно торгующих наркотиками, не отмечается роста потребления марихуаны среди молодежи». В 1980 г. журнал «Новое время» обнародовал интервью с полномочным представителем правительства СССР в комиссии ООН по наркотическим средствам Э.А. Бабаяном. «- Не заражается ли этой опасной «модой» советская молодежь? Э.А. Бабаян: Нет. Число зарегистрированных и подвергающихся лечению наркоманов у нас не растет, а уменьшается. В основном это хронически больные люди, а также инвалиды, принимавшие морфин и кодеин для облегчения страданий и пристрастившиеся к ним.» (Новое время, 1980 -20).

Нежелание советских властей обсуждать острую социальную проблему сказывалось на отсутствии серьезного ее изучения. В редких работах 1970-1980-х годов рассматривались причины наркотизма исходя из общей концепции причин преступности при социализме. Преступность понималась как отрицательное социальное явление, несовместимое с социалистическим образом жизни, а ее наличие связывалось с пережитками прошлого в сознании отдельных граждан, «родимыми пятнами» предшествующих классово-антагонистических формаций, с несовершенством данной фазы социалистического строя, с временными противоречиями в экономике и социальной жизни. Официальное понимание наркомании как преступности было настолько распространено и укоренено в обществе, что было характерно и для работников сферы здравоохранения, призванных лечить наркоманов. В рамках официального дискурса также предполагалось, что в будущем с построением социалистического общества будут ликвидированы преступность и наркотизм. Поскольку проблемой наркомании до 1980-х годов занимался очень узкий круг специалистов (медики-наркологи и юристы), информация, которой они оперировали, была закрытой. Большая часть социологов к этому кругу не принадлежала. Исключением явились исследования А.А. Габиани, проведенные в 1960-1980-е годы в Грузии. Ученому удалось заручиться поддержкой партийных органов и МВД республики для проведения социологического исследования наркоманов. Подобное послабление можно объяснить тем, что на Кавказе проблему наркотиков нельзя было не замечать. Впрочем, дав разрешение на исследование, власти сохранили за собой право распоряжаться информацией. Результаты исследования были опубликованы в книге А.А. Габиани «Наркотизм», изданной с грифом «Для служебного пользования». Книга содержала историко-теоретический раздел, методологическую часть и результаты эмпирического исследования: данные о социально-демографическом составе потребителей наркотиков, структуре потребляемых средств, возрасте и мотивах приобщения к наркотикам, схему деятельности преступных групп по распространению наркотиков, а также программу медицинских, правовых и организационных мер борьбы с наркотизмом.

Даже в 1970-е годы, когда тревогу забили страны Восточной Европы, в Советском Союзе все средства массовой информации по-прежнему говорили о наркомании как о явлении, присущем лишь Западу. Это притупляло бдительность официальных органов (правоохранительных, медицинских, научных, органов образования), общественных организаций, родителей. Учебные учреждения (от средней школы до высших учебных заведений) сталкивались с подобными случаями, но, не имея никаких ориентиров и рекомендаций, действовали вслепую и чаще всего неэффективно. Научные исследования проводились лишь энтузиастами либо не проводились вообще. Начиная с конца 1950-х годов Министерство здравоохранения вело учет «кон- тингентов больных токсикоманиями и наркоманиями», выявляя при этом только хронически больных. Сегодня во многих научных работах воспроизводятся таких пациентов возросла более чем на 10 тыс. человек, что сопоставимо с общим ростом числа наркоманов за последние 12 лет (с 1972 по 1986 г.). Число токсикоманов за те же два года почти удвоилось. По некоторым данным, первый случай токсикомании, получивший публичную огласку, произошел в Ижевске в 1979 г., когда юноша, осовободившийся из мест заключения, где он работал на мебельном производстве, принес с собой практику нюхать растворители лаков. Возросло и количество преступлений, связанных с незаконным оборотом наркотиков: с 1981 г. по 1985 г. они увеличились более чем в два раза. Чаще стали происходить хищения из медицинских учреждений, аптек, складов⁴³.

Опрос наркологов на Украине, проведенный А.Н. Поступным, показал, что в качестве исходной точки резкого роста наркотизма эксперты чаще называют 1982-1983 гг. Одним из главных факторов этого наркологами называлась усилившаяся эрозия идеологических и моральных устоев общества. Из возможных причин рельефно выделялись ими лишь последствия советско-афганской войны, в ходе которой часть военнослужащих приобщалась к наркотикам под влиянием традиций бытовой наркомании местного афганского населения и вследствие психологических перегрузок. Согласно оценкам некоторых авторов, почти полтора миллиона советских солдат впервые познакомилось с наркотиками во время этой войны.

Участники военных действий в Афганистане действительно подтверждают факт периодического злоупотребления рядовым составом Советской армии произрастающими на территории страны опиатами. Несколько человек из служивших там офицеров в частных разговорах рассказывали о том, что периодическое употребление наркотических веществ рядовыми солдатами никогда не влекло за собой возбуждения уголовных дел. Во-первых, особое отношение существовало к военнослужащим из азиатских республик: курение марихуаны рассматривалось командирами как элемент культуры данных народов, не оказывающий влияния на процесс несения юношами срочной службы. Случаи употребления опиатов рядовыми военнослужащими пресекались, как правило, идеологическо-воспитательными мерами давления: вынесением выговора перед строем, «осмеянием» в стенгазете, угрозой написания письма родителям. А поскольку, как уже указывалось, в эти годы в обществе существовало крайне негативное отношение к потребителям наркотиков как «чуждым» элементам социалистического общества, данные меры давления, по мнению респондентов, оказывались высокоэффективными. В случае же формирования у военнослужащего наркотической зависимости, солдат либо переводился для продолжения военной службы в другие части, не задействованные в военных действиях, либо (как крайняя мера) мобилизовывался из армии. Необходимо особо отметить проблему транзита наркотических веществ с территории Афганистана на территорию Советского Союза. По мнению некоторых исследователей, именно во времена пребывания советских войск в ДРА доставка наркотиков стала складываться как самостоятельное направление наркобизнеса. Указывается, в частности, что наркотики в то время обменивались в Афганистане на посуду, металлические изделия, моющие средства и другие бытовые товары. Далее наркотики частично оседали в Таджикистане, а частично поставлялись с другие регионы СССР. Известно, что контрабандой одежды, тканей, джинсов из Афганистана занимались многие люди, имеющие прямое (военнослужащие) и косвенное отношение к советско-афганской войне (например, работники сферы обслуживания, эстрадные певцы, выступающие с концертами). Можно было бы предположить наличие фактов подобной транспортировки наркотиков из Афганистана. Однако, по мнению офицеров, у рядового состава практически не было подобных возможностей: и дело здесь не столько в сложностях перевозки небольшого количества наркотиков, сколько в отсутствии возможностей дальнейшей их реализации. Налаженных путей сбыта не существовало (в те времена система сбыта уже находилась в руках наркомафии, ориентированной на уголовный мир), а самостоятельная организация системы сбыта была несоразмерно рискованной.

Вместе с тем частные разговоры с несколькими военнослужащими, занимающими высокие посты в российской армии, дают основания предполагать, что именно во время проведения военных действий с территории Афганистана высокопоставленными чиновниками (в том числе и военнослужащими) осуществлялись транспортировки значительного количества наркотиков на территорию Советского Союза, и уже в те годы были налажены тесные связи с миром наркобизнеса. Можно предположить, что в дальнейшем, уже после вывода Советских войск с территории Афганистана, эти связи могли, видоизменившись, сохраниться. О поставках наркотиков из Афганистана в Россию во время этой войны упоминается также в ряде официальных документов: в докладе Совета Безопасности России (1997 г.), в частности, указывается, что именно «в период советско-афганской войны обрушился первый вал наркотиков из Афганистана». Здесь же упоминается о случаях
использования наркодельцами самолетов российской военно-транспортной авиации. Вместе с тем можно с уверенностью сказать, что роль советско-афганской войны в расширении проблемы наркотизма в России конца XX века еще до конца не изучена.

По мнению многих исследователей, среднеазиатский наркобизнес имеет многолетний опыт применительно к российским регионам. Как было показано, контрабанда наркотиков из Средней Азии процветала уже в начале XX века. По мнению Д.А. Новикова, именно тогда среднеазиатские наркоторговцы успешно начали осваивать международный рынок. Им высказывается предположение, что именно они положили начало трафику опия и героина из Средней Азии в Европу. Ученые отмечают, что в конце 1980-х - начале 1990-х годов в ряде среднеазиатских республик, в Казахстане, на Северном Кавказе и в отдельных крупных городах сформировались и уже действовали преступные сообщества, связанные с незаконным оборотом наркотиков. В эти же годы прошло несколько громких уголовных дел, связанных с распространением наркотиков и наркобизнесом, участниками которых оказались высокопоставленные чиновники из среднеазиатских республик⁵⁰.

В середине 1980-х годов в СССР были предприняты некоторые меры, призванные противостоять распространению наркомании. Антинаркотическая политика постепенно ужесточилась, но носила, главным образом, запретительно-карательный характер. В целом, ужесточение антинаркотических мер в середине 1980-х объясняется общей социально-политической ситуацией в стране. Приход к власти Ю. Андропова после смерти JI. Брежнева ознаменовал собой усиление роли и контроля со стороны КГБ практически всех сфер жизнедеятельности общества (контроль «рабочего времени» и др.). Таким образом, имевшая место в эти годы тенденция усиления борьбы с незаконным оборотом наркотиков, находихся в русле основных социально-политических процессов, происходящих в российском обществе.

В декабре 1986 г. этот вопрос в целом рассматривается на секретариате ЦК КПСС, а 21 апреля 1987 г. - обсуждается состояние антинаркотической пропаганды. 12 июня того же года принимается постановление ЦК КПСС «О ходе выполнения Постановлений ЦК КПСС об усилении борьбы с наркоманией», в котором суровой критике подверглись формализм и бюрократизм властных структур, проявленные в борьбе с незаконным оборотом наркотиков и злоупотреблением ими. Это постановление вызвало в советском обществе эффект взорвавшегося снаряда, так как впервые партийный документ столь высокого ранга оказался целиком опубликован в открытой печати. Иными словами, политическое ядро советского общества - Коммунистическая партия - прилюдно признала актуальной наличие «буржуазной» проблемы употребления наркотиков в условиях развитого социализма. Это сразу же привлекло внимание широкой общественности к проблеме наркомании. В тот же день, 12 июня 1987 г., принимается постановление Совета Министров СССР № 695 «О запрещении посева и выращивания гражданами масличного мака», а также «о запрещении посева и выращивания конопли на приусадебных участках колхозников, рабочих, служащих и на других земельных участках, находящихся в личном пользовании». В качестве реакции на данное постановление министерства, ведомства и местные органы власти провели «предупредительную» работу: были максимально перекрыты каналы утечки медицинских наркотических препаратов из больниц и аптек. Из крестьянских приусадебных огородов и садово-огородных участков городских жителей заставили убрать «плантации» (как правило, это были всего 1-2 грядки) любых видов мака, включая пищевой и декоративный. Выращиванием пищевого (масличного) мака разрешили заниматься ограниченному числу колхозов и совхозов, чтобы этот процесс было возможно контролировать. Согласно Указу Президиума Верховного Совета РСФСР от 29 июня 1987 г.незаконное потребление наркотиков без назначения врача или хранение (приобретение) их без цели сбыта в небольших количествах, совершенные в первый раз, стали относиться к числу административных нарушений и влекли штраф в размере 100 руб. или исправительные работы от 1 до 2 месяцев с удержанием 20% заработка, или (в исключительных случаях) - административный арест до 15 суток (ст. 44 Кодекса об административных правонарушениях). Вводились также меры уголовного характера за повторное подобное правонарушение в течение года после административного наказания до 2 лет лишения свободы, или исправительные работы на тот же срок, или наложение штрафа до 300 рублей (ст. 224 УК РСФСР). Уголовный кодекс РФ также был дополнен статьей 210-2, которая устанавливала ответственность за «вовлечение несовершеннолетних в немедицинское потребление лекарственных и других средств, не являющихся наркотическими, и влекущих одурманивание». Поскольку Указом от 29 июня 1987 г. вводилась ответственность за употребление наркотических средств, а также за их хранение и приобретение даже в небольших размерах (т.е. действия, совершаемые потребителями), правоохранительные органы стали еще менее внимательно относиться к раскрытию преступлений, связанных с производством и торговлей наркотиков. Иными словами, их активность перераспределилась с поимки изготовителей и сбытчиков наркотиков на поимку наркоманов, тем более, что факт употребления наркотиков доказать было гораздо проще. Все это привело к статистическому противоречию - число зарегистрированных «наркотических» преступлений снизилось в 1987 г. на 30%, а в 1988 г. - еще на 40%; при этом количество лиц, выявленных с диагнозом «наркомания», неуклонно росло ежегодно на 10%^э4. Кроме того, потребители наркотиков стали бояться обращаться за помощью в медицинские учреждения, т.к. им угрожала ответственность за употребление наркотических средств.

Следует отметить, что, помимо изменений в Уголовном кодексе относительно противоправных действий с наркотиками, определенной трансформации подверглись и другие виды кодексов. Согласно ст. 16 Гражданского кодекса РСФСР, гражданин, который вследствие злоупотребления наркотическими веществами ставит свою семью в тяжелое материальное положение, мог быть ограничен судом в дееспособности (т.е. над ним устанавливалось попечительство, ответственное за распределение денег внутри семьи). В Административный кодекс была введена ответственность родителей, чьи дети потребляют наркотики (ст. 164 АК РСФСР) в виде предупреждения или наложения штрафа до 30 рублей. Изменениям подверглось также трудовое законодательство. Согласно Указу Президиума Верховного Совета СССР от 4 февраля 1988 г. появление на работе в состоянии наркотического или токсического опьянения служило основанием для расторжения трудового договора (п. 7 ст. 17 Основного законодательства СССР)⁵⁵.

Определенным правовым изменениям подверглись и кодексы других союзных республик. Дело в том, что между действующими УК Союзных республик в части статей, посвященных борьбе с незаконным оборотом наркотиков, к 1970-м годам накопилось множество расхождений. Например, в Киргизии, Туркменистане, Молдавии и Азербайджане пересылка наркотиков не признавалась наказуемым деянием. По законодательству Грузинской, Латвийской, Литовской, Казахской, Киргизской, Молдавской союзных республик уголовная ответственность за хранение и приобретение наркотиков наступала при отсутствии цели сбыта, а, допустим, в Узбекской ССР и РСФСР - только в случае наличия цели сбыта и самого сбыта препаратов. Это привело к необходимости разработки и принятия общесоюзного антинаркотического закона, приведения норм местного законодательства в соответствие с установками первого⁵⁶. Так, 13 мая 1987 г. Президиумом Верховного Совета Таджикской СССР был принят Указ «Об административной ответственности за непринятие мер к уничтожению дикорастущей конопли и опийного мака» (ст. 106) в садах, виноградниках, парках, на обочинах между полями, на полосах авто- и железнодорожных дорог, на усадьбах колхозных, совхозных земель, участках жителей городов. Для директоров совхозов, колхозов, руководителей предприятий штраф устанавливался в размере от 50 до 100 рублей, а для граждан - от 20 до 50 рублей. Согласно этому Указу УК республики был дополнен ст. 24-1, предусматривающей исправительные работы до двух лет или штраф до 300 рублей за повторные действия в течение года после наложения административного взыскания⁵⁷.

В связи с ростом проблемы наркомании в середине 1980-х,

начиная с 1986 г. в МВД СССР предпринимаются кардинальные структурные преобразования в области противодействия незаконному обороту наркотиков. С 1960-х годов ответственным подразделением милиции в этой сфере был Уголовный розыск, где существовало специальное отделение в отделе по борьбе с преступлениями против жизни и здоровья граждан. В 1973 г. на базе этого отделения создается самостоятельный отдел по борьбе с наркоманией УУР МВД СССР со штатной численностью 6 человек. В 1989 г. отдел по борьбе с наркотиками реорганизуется в Управление по борьбе с незаконным оборотом наркотиков, которое было призвано организовывать работу с межрегиональными подразделениями, курировать международное взаимодействие, научное обеспечение оперативно-служебных задач и т.п.

Публичное признание существования проблемы наркомании в СССР в годы перестройки повлекло за собой шквал публикаций в СМИ. По подсчетам Б.Ф. Калачева, только с мая 1986 г. по май 1987 г. на страницах центральных газет и журналов появилось около 140 статей по проблемам наркомании. Первые публикации содержали короткие сообщения об операциях правоохранительных органов по аресту наркоторговцев, пресечению транзита через Россию и о количестве изъятого сырья. Эта информация приоткрыла ранее незнакомую сторону действительности. Таким образом, в первых публикациях наркотики представали в контексте противоправной деятельности. При этом СМИ не решались обсуждать вопросы законодательного регулирования политики государства в отношении наркотиков, информация давалась лишь по узкому спектру проблем - борьба с наркотическими средствами, ликвидация рынка и т.п.

Подводя итог, можно сказать, что основная тенденция развития антинаркотического законодательства на тот исторический период заключалась в последовательной криминализации действий в области незаконного оборота наркотиков и усилении степени уголовной ответственности за эти деяния. И если до 1970-х годов в России потребители наркотиков не преследовались, то в 1970-е годы впервые криминализированы были все действия, связанные с наркотиками. Люди, употребляющие наркотики, стали привлекаться к уголовной ответственности в случае изготовления (а после 1974 г. - также в случаях хранения и приобретения) наркотиков для личного пользования. В 1987 г. криминализируется собственно потребление наркотиков. Во-вторых, была введена система ЛТП, обеспечивающая изоляцию и принудительное лечение от наркомании. Ряд преступлений, связанных с наркотиками, был отнесен к разряду «тяжких». И хотя формально главным критерием дифференциации ответственности в законодательстве оставался фактор сбыта наркотических средств, в реальности были нередки случаи осуждения потребителей наркотиков на длительный срок. Действия правоохранительных структур в области борьбы с распространением наркотиков были направлены в равной степени на изобличение всех групп лиц, занимающихся незаконным оборотом наркотиков, независимо от тяжести совершенного преступления (изготовление, хранение, употребление, сбыт и т.д.). Другими словами, российское законодательство 1970-1980-х годов в области борьбы с незаконным оборотом наркотиков не обеспечивало максимально дифференцированного подхода к оценке различных видов преступлений при определении меры наказания. В результате все большее число потребителей (а не торговцев и изготовителей) наркотических средств попадало на скамью подсудимых и наказывалось лишением свободы на срок от 3 до 15 лет⁶⁰. Данная направленность развития советского законодательства в области незаконного оборота наркотических средств является отражением общей тенденции политики «войны с наркотиками», проводимой советским государством.

Тезис об отсутствии наркомании в условиях социалистического государства делал практически невозможным серьезные социологические исследования и конструктивное изучение зарубежного опыта. Требования добиться снижения преступности и искоренения негативных явлений стимулировали лишь совершенствование искусства «делать хорошую статистику при плохих результатах». Но попытки решать проблемы, которых, якобы, не существует, часто оказываются безуспешными.

В целом, антинаркотическая деятельность советского государства в своей общей направленности совпадала со стратегией и методами советской алкогольной политики. Однако, как утверждали еще дореволюционные специалисты, хорошо изучившие быт русского народа, ориентация на запреты и жесткие ограничения не только не обеспечивала устойчивого успеха в борьбе с пьянством и наркоманией, но и порождала дополнительные трудности, усложняла решение проблемы. Многие из ученых еще в начале XX века настаивали на необходимости принятия долговременной научно обоснованной государственной политики в области борьбы с алкоголизмом и наркоманией. При этом предпочтение должно было отдаваться мерам профилактического, культурного, воспитательного и образовательного характера. К сожалению, история антинаркотической и антиалкогольной политики России XX века показывает нам совсем иные примеры.

Резкая активизация политической жизни страны, начатая пришедшим к власти Ю.В. Андроповым (1982-1984 гг.) и продолженная его преемником М.С. Горбачевым (1984-1991 гг.) в форме «перестройки», отразилась и на отношении властей к проблеме наркотиков.

Однако стремление руководящих элит перевести страну на новый этап модернизации было реализовано без какого-либо системного плана, без определения краткосрочных и стратегических целей. Сформулированная Андроповым и Горбачевым абстрактная цель «Улучшить социализм!» носила бессистемный характер. Модернизация системных преобразований по созданию смешанной экономики, новых федеративных отношений в рамках единого Советского Союза, по интеграции в мировую финансовую систему была заменена попытками «что-то улучшить» в отдельных сферах общественной жизни. Старые ценности показались ложными, а сформулировать какие-либо новые ценностные установки общество оказалось не в состоянии. Общая социальная панорама конца 1980-х была максимально благоприятной для активизации уголовно-криминального мира. Резкая либерализация пограничного режима, а в ряде мест (Средняя Азия, Кавказ) - практически прозрачные границы, ослабление централизации в управлении правоохранительными органами позволило многократно увеличить поток наркотиков на территорию России. Система финансового обращения была практически бесконтрольной, что превратило нарко торговлю в сверхприбыльный бизнес.

Можно утверждать, что в условиях резких социальных трансформаций конца 1980-х российское государство было практически недееспособно в плане формирования и последовательной реализации антинаркотической политики. Последствия этого остро ощутились в 1990-х годах, когда был отмечен резкий скачок наркотизации молодого поколения России. С одной стороны, за 1960-1980-е годы не были разработаны действенные механизмы контроля наркомании. С другой, - были разрушены даже те механизмы противодействия злоупотреблению наркотическими средствами, которые сформировались в советское время и в тех условиях работали достаточно эффективно. Все это привело к тому, что в начале 1990-х специалисты испытывали недостаток информации любого рода о наркотизме и наркомании. Особенно острой была потребность в квалифицированных специалистах (врачах, педагогах, социальных работниках). Эксперты столкнулись с отсутствием научно-практической базы подготовки и принятия решений, выработки эффективной антинаркотической политики.

Начиная с конца 1980-х ученые на основании результатов исследований и научного осмысления проблемы предостерегали общество от опасности резкого роста наркотизма в России. «Сегодня еще не поздно правдиво информировать население о надвигающейся грозной опасности... Необходимо создать специальный государственный орган борьбы с наркотической зависимостью, следует расширить научные исследования в области наркомании и создать Национальный научный центр, приступить к разработке общегосударственной комплексной долговременной программы профилактики и борьбы с наркоманией», - писали в 1991 г. М.Б. Левин и Б.М. Левин. Однако наиболее плотно к решению данной проблемы наше государство приступило лишь во второй половине 1990-х, пытаясь сдержать огромную волну наркотизма на всем постсоветском пространстве.

1.5. Основные тенденции антинаркотической политики в России в 1990-е годы

Произошедшие в конце 1980-х - начале 1990-х годов социально-политические изменения в России повлекли за собой качественную трансформацию абсолютно всех сфер жизни общества. Антинаркотическая политика начала 1990-х в целом отразила весь процесс российских реформ 1990-х - противоречивых, непоследовательных и породивших в результате огромное количество новых проблем. Хаотичность действий властей в этой сфере в начале 1990-х явилась прямым следствием отсутствия разработанной стратегической политики и непродуманности тактических шагов в сфере борьбы с незаконным оборотом наркотиков.

Советская антинаркотическая политика характеризовалась государственной монополией на все виды деятельности (от лечения до профилактики): инициаторами всех антинаркотических мероприятий тогда выступал ЦК КПСС и областные комитеты партии. Постановления правительства СССР, направленные на борьбу с наркоманией, издавались под грифом «для служебного пользования» и были закрыты не только для публичного обсуждения, но и для специалистов, активно включенных в процессы воспитания и образования, - учителей, педагогов, комсомольских и партийных лидеров «низового» уровня. К «закрытым» вопросам относились: показатели утечки наркотических лекарственных препаратов, разработка новых сортов конопли, не содержащих наркотически активных веществ, технологии изготовления наркотиков для медицинских целей, строительство лечебно-трудовых профилакториев, реальная статистика правонарушений, связанных с наркоманией и т.п. Подобные материалы адресовались только тем структурам, которые непосредственно занимались данной проблемой; часто это сопровождалось обязательством не разглашать закрытые данные.

Таким образом, существовавшая в советское время система обеспечивала четкую координацию работы посредством жесткой системы взаимодействия. Распад Советского Союза и всей системы государственного управления способствовал разрушению государственной монополии в антинаркотической деятельности. Прежде всего это затронуло вертикальные системы государственного управления министерствами и ведомствами, а также систему государственного управления регионами. Децентрализация власти, способствовавшая в 1990-х годах законодательной активности и финансовой самостоятельности субъектов РФ, привела к перестройке системы государственной антинаркотической политики. На фоне отсутствия государственной политики в области борьбы с распространением наркомании в России, отсутствия единой государственной действующей программы и федерального финансирования регионы были вынуждены решать эту проблему в рамках отдельных краев и областей, исходя из имеющихся, при чем сильно ограниченных, средств. В 1995 г. Правительственной комиссией по противодействию злоупотреблению наркотических средств и их незаконному обороту во главе с С. Шахраем было рекомендовано всем регионам Российской Федерации создать межведомственные антинаркотические комиссии при администрациях, которые занимались бы разработкой и реализацией собственных целевых комплексных антинаркотических программ. Однако реально подобные комиссии в регионах были организованы намного позже.

Помимо отсутствия в регионах центров, призванных определять и реализо- вывать антинаркотическую политику, разрушилась вертикальная система управления и подчинения во многих министерствах и ведомствах. Так, например, согласно системе федерального государственного устройства России, Министерство здравоохранения на протяжении 1990-х годов не имело исполнительной вертикали власти, что существенно снижало эффективность выполнения ведомственных указов и распоряжений. Вот как данную ситуацию характеризуют специалисты, в частности один из сотрудников отделения десткой и подростковой наркологии НИИ наркологии Минздрава России, Москва (здесь и далее приведены цитаты из интервью автора книги с экспертами по проблемам противодействия наркомании в России. Подробный список специалистов, принимавших участие в опросе, см. в приложении): «Мы можем оказывать на региональные управления здравоохранения только косвенное давление, даже если нам кажется, что там делают что-то совсем не так. Например, мы послали запрос о том, как органы управления здравоохранения реализуют на местах некоторые положения Федерального Закона «О борьбе с детской безнадзорностью и правонарушением», и получили ответ не из 89 субъектов РФ, а только из 52. И мы не можем вмешиваться в происходящие там процессы. Исключение составляет только санэпиднадзор, и эта сохраненная вертикаль показывает очень высокую эффективность исполнения» (Приложение, интервью № 4).

Ослабление монополии центра в антинаркотической сфере в начале 1990-х

выразилось и в возникшем многообразии подходов к пониманию причин наркомании и способов решения этой проблемы (методов профилактики, лечения и реабилитации наркозависимых и созависимых). В целом, слово «плюрализм» наиболее точно характеризует постсоветскую политику в сфере противодействия наркотизации в первой половине 1990-х годов. Это касается информации, субъектов, занимающихся антинаркотической деятельностью, восприятия самой проблемы в обществе, методов антинаркотической работы.

При этом одни из первых попыток государственного регулирования проблемы наркотизма в новых социально-экономических условиях касались медицинской стороны, а именно сферы лечения и реабилитации наркозависимых. В результате демократизации социально-политической жизни в России в конце 1980-х, все чаще стали звучать голоса о необходимости пересмотра методов регулирования общественных отношений в сфере оказания наркологической помощи. Многими авторами стал критиковаться принудительный характер функционирования системы ЛТП, а также «ведомственный, сугубо медицинский подход», исключающий ресоциализацию как проблему педагогики, психологии и социологии из поля зрения медиков. Все чаще стало указываться на необходимость отказа от «наказания» больных, принуждения к лечению. Было довольно распространено убеждение в том, что либерализация законодательства в этой области будет способствовать гуманизации общественного сознания и позволит выработать новые пути преодоления проблемы наркомании.

25 октября 1990 г. Комитет Конституционного надзора СССР вынес Заключение «О законодательстве по вопросу о принудительном лечении и трудовом перевоспитании лиц, страдающих алкоголизмом и наркоманией». В Заключении говорилось о недопустимости рассматривания употребления наркотиков как административного правонарушения или преступления, а потому и граждане, осужденные за такие действия, должны подлежать освобождению от наказания. 28 февраля 1991 г. Верховным Советом РФ было принято Постановление «Об освобождении лиц из лечебно-трудовых профилакториев для хронических алкоголиков», которым предусматривалось освобождение тех лиц, которые были направлены туда только на основании уклонения от добровольного лечения или в связи с возобновлением употребления алкоголя после лечения. Постановлением предусматривалось, что основанием для направления больных алкоголизмом и наркоманиями в ЛТП будет являться систематическое нарушение ими общественного порядка либо ущемление прав других⁶. А в 1993 г. Верховный Совет РФ принял решение о ликвидации ЛТП, которое вступило в силу с 1 июля 1994 г. Таким образом, эти законодательные шаги явились следствием процессов демократизации общественного сознания и «признания изначального равноправия больных наркоманиями со всеми другими больными», а также того, что «конституционное право гражданина на охрану здоровья не может быть трансформировано в обязанность лечиться при заболеваниях алкоголизмом и наркоманией».

5  декабря 1991 г. Верховный Совет принял, а Президент России Б.Н. Ельцин подписал Закон РСФСР «О внесении изменений и дополнений в Уголовный кодекс РСФСР, Уголовно-процессуальный кодекс РСФСР и Кодекс РСФСР

6    административных правонарушениях», внесший значительные поправки в действующее законодательство. Согласно этим поправкам была упразднена как уголовная, так и административная ответственность за немедицинское потребление наркотических средств. В качестве одной из причин таких изменений выделялась неэффективность уголовного преследования наркоманов, бесполезность запретов в обществе, невозможность учета наркоманов. Следует отметить, что принятие данного закона вызвало противоречивую реакцию среди специалистов в области антинаркотической деятельности, однако многие из них были не согласны с таким решением властей. По мнению Г. Силласте, закон принимался в откровенно антидемократической обстановке: общественность целенаправленно вводилась в заблуждение, т.к. «скромная» форма всего лишь «поправок» не привлекала внимания, и потому публичное обсуждение этой проблемы в обществе не состоялось⁹. Одной из задач проведенного Г. Силласте исследования «Социальные последствия возможной легализации наркотиков в России» (1993 г.) было выяснение общественного мнения на решения Парламента и Президента России. Согласно полученным данным, 71,5% жителей России в начале 1990-х не одобряли даже частичные меры по легализации наркотиков. При этом 72% респондентов и 51,2% экспертов ничего не знали о принятом решении и впервые получили информацию о нем из социологической анкеты. По мнению опрошенных, в результате легализации потребления наркотиков увеличится число наркоманов (84,5%), станет больше больных детей (84,3%), возрастет количество преступлений (83,2 %), пострадает здоровье нации в целом (77,8%), станет больше случаев заболевания СПИДом (76,3%), усилится моральная деградация общества (73,6%), упадет производительность труда, работоспособность людей (68,9%), станет сильнее наркомафия (67,8%), осложнится работа правоохранительных органов (66,2%), легализуется наркобизнес (51,9%). Поэтому исследователем делается вывод о недостаточности социальной базы поддержки свободы потребления наркотиков в России.

Произошедшая таким образом либерализация антинаркотической политики (а именно декриминализация потребления наркотических средств в немедикаментозных целях) в начале 1990-х годов, по мнению некоторых авторов, была вызвана идеей о необходимости соблюдения прав граждан при построении российского демократического государства. Идея демократических преобразований требовала «открытости» государства внешней среде, падения «железного занавеса», а также защиты прав человека, в том числе от репрессивных действий государства, и, следовательно, смягчения законодательных норм в отношении лиц, употребляющих психоактивные вещества. Следует отметить, что для начала 1990-х вообще было характерно смещение законодательных акцентов в сторону прав личности. Почти все законодательные акты и документы, принятые в России в начале 1990-х, содержали обязательные главы и параграфы о правах участников правоотношений.

Общий социально-политический и экономический кризис начала 1990-х

затронул также сферу лечения, реабилитации и профилактики наркомании. Возникли дискуссии о необходимости трансформации существовавшей в советское время системы лечения наркомании; при этом главным аргументом была низкая эффективность применяемых в наркодиспансерах традиционных фармакологических методов лечения, дававших 5% - 10% ремиссии в течение года после прохождения лечения традиционными медикаментозными средствами. По мнению С. Гурского, ведомственная изоляция при советской системе обязывала наркологов действовать строго по инструкции, лишая их возможности поиска новых подходов и стратегий лечения. В эти же годы происходило значительное сокращение бюджетного финансирования наркологических учреждений. Прекратили свою деятельность комиссии при исполкомах Советов и на предприятиях, закрылись многие наркологические отделения на предприятиях (зачастую вместе с предприятиями). Разгосударствление промышленных предприятий привело к тому, что в большинстве случаев новые хозяева отобрали у наркологической службы занимаемые ею помещения. Ликвидация фельдшерских наркологических пунктов и общественных постов привела к исчезновению промышленной наркологии как таковой. В некоторых областях (например, Амурской, Волгоградской, Кировской и Республике Тува) наркологическую службу просто упразднили, передав ее функции психиатрической службе.

В результате, в 1990-х годах появилось большое количество негосударственных структур наркологического профиля. Так, только московской городской комиссией по лицензированию медицинской деятельности на 20 февраля 1997 г. было выдано 140 лицензий по специальности «Наркология» различным юридическим и физическим лицам.

Помимо того, оказалась полностью разрушенной сфера профилактики наркотизма. В советское время уникальным институтом социального контроля являлся комсомол, отвечавший за идеологическую ориентацию молодежи. Первичные комсомольские организации, существовавшие во всех учебных заведениях и на предприятиях, занимались, среди прочего, и профилактикой наркомании. Можно смело утверждать, что в первой половине 1990-х никакой антинаркотической профилактики на государственном уровне не было. На смену ей пришли бесконтрольные потоки информации о наркотиках, их применении и эффектах от употребления как в печатных, так и во все более развивающихся в России электронных СМИ.

активный процесс формирования преступных групп

Параллельно процессам разрушения системы противодействия распространению наркотических средств и их злоупотреблению, существовавшей в советское время, в начале 1990-х годов начался активный процесс формирования преступных групп, занимающихся незаконным оборотом наркотических средств. По мнению американских специалистов, именно в сфере наркобизнеса в 1991-1992 гг. были созданы наиболее мощные и влиятельные преступные синдикаты на территории бывшего СССР, а уже в 1992 г. русско-чеченская наркомафия вышла на мировую арену как одна из международных группировок. При этом постепенно менялся характер организованной преступности, связанной с наркобизнесом: в 1995 г. насчитывалось до 200 преступных групп, занимающихся наркобизнесом, а к 1997 г. их число снизилось, но при этом они укрупнились. Консолидируется и упорядочивается их деятельность, завершается раздел сфер влияния.

Особой проблемой в начале 1990-х явилось проникновение наркобизнеса в государственные структуры. Огромные прибыли, получаемые от торговли наркотиками, позволяли участникам наркобизнеса использовать эти средства для продвижения «своих людей» во власть, причем этот процесс принял организованный, системный характер и протекал на фоне высокой коррупционной составляющей всего государственного механизма управления в России, в том числе правоохранительной системы. По сведениям Управления собственной безопасности МВД РФ, количество нарушений законности и преступлений, связанных с наркотиками среди работников органов внутренних дел в 1996 г. возросло по сравнению с 1989 г. в 66 раз. Согласно данным того же Управления собственной безопасностью МВД России, количество нарушений законности, связанных с наркотиками, среди работников Министерства внутренних дел в 1999 г. по сравнению с 1998 г. увеличилось более чем в 100 раз. В результате произошедших в конце 1980-х - начале 1990-х годов глобальных перемен в России прежняя государственная антинаркотическая политика оказалась как экономически несостоятельной, так и идеологически неприемлемой. Те формы и методы, которые были отработаны ранее и позволяли успешно, по мнению экспертов, решать стоящие перед обществом задачи, на данном этапе оказались неэффективными в силу существенного изменения геополитических и экономических основ общества, качественной трансформации его идеологической составляющей, необходимости перестройки всей системы управления. В результате в 1990-е годы был выбран курс на либерализацию антинаркотической политики, так как стало очевидно, что государство больше не может решать данную проблему с помощью привычных стратегий, не соответствующих новым социально-экономическим условиям. Вместе с тем ясное представление о том, какой должна быть государственная политика борьбы с наркоманией, отсутствовало, что определило крайнюю неэффективность большинства предпринимаемых мер. Можно утверждать, что проводимые государственными органами мероприятия в 1990-е годы (особенно в первой половине) носили разрозненный и нескоординированный характер, что явилось следствием утраты единых оснований антинаркотической политики на постсоветском пространстве.

Однако обеспокоенность властей резким повышением уровня преступности в стране в целом и бурного роста распространения наркотиков и их употребления в частности нашла свое отражение в принятой 22 июля 1993 г. Верховным Советом РФ «Концепции государственной политики по контролю за наркотиками». Само название документа говорит о том, что он являлся не законом, а скорее руководством к действию, декларирующим лишь намерения и пожелания высших органов власти в рассматриваемой области. Одной из основных задач в этом документе было обозначено совершенствование антинаркотического законодательства. Например, предполагалось урегулировать порядок законного оборота наркотиков, используемых в медицинских и научных целях, пересмотреть действующее уголовное и административное законодательство об ответственности за правонарушения, связанные с наркотиками. Было предложено также введение принудительного лечения как меры, заменяющей уголовное наказание за совершение преступлений, не представляющих серьезной общественной опасности. Таким образом, данная концепция демонстрировала желание властей наладить систему государственного контроля в сфере оборота наркотических веществ. Можно утверждать, что это - единственно возможная в то время реакция федеральных властей в сфере противодействия распространению наркотиков и наркомании. К более подробному анализу причин оттеснения решения этой проблемы на периферию в начале 1990-х мы вернемся в главе 3.

В июле 1994 г. вместо комитета, отвечающего за национальную антинаркотическую политику, была образована Правительственная комиссия по противодействию злоупотреблению наркотическими средствами и их незаконному обороту. В ее задачи входило проведение единой стратегии и тактики, координация усилий различных государственных органов. Руководство комиссией было возложено на вице-премьера Правительства. Однако, по мнению большинства специалистов, «по своему властно-распорядительному статусу она как структура высшей исполнительной власти, была не совсем состоятельна», ^а эффективность ее работы была «близкой к нулевой». Таким же образом, по мнению экспертов, осталась на бумаге и не была реализована федеральная целевая программа «Комплексные меры противодействия злоупотреблению наркотиками и их незаконному обороту на 1995-1997 гг.» по причине отсутствия ее финансирования как из федерального, так и из местных бюджетов.

В начале 1990-х отмечается особое внимание к проблеме наркомании со стороны масс-медиа. Освободившись от политической и идеологической цензуры КПСС, в начале 1990-х российские средства массовой информации были вынуждены сами определять формат изданий. Цензурные рамки, однако, не исчезли; теперь они определялись более широко - политическими интересами, спецификой иерархии местных региональных властей, финансово-экономическими интересами, моральными предпочтениями, скрытыми политическими силами, стоящими за СМИ и т.д. При этом повышенная заинтересованность в публикациях, посвященных социальным проблемам, объясняется возникшей в 1990-е годы в России в результате коммерционализации СМИ необходимостью поддерживать тираж издания. Это подтолкнуло многие издания к смещению содержания в сторону «развлекательной» направленности и обращению к темам, привлекающим внимание: секс, наркотики, криминал и т.д. Молодежные газеты и журналы, в большом количестве возникшие на новом медиа-рынке в начале-середине 1990-х, пытались привлечь свою целевую аудиторию «молодежным форматом» издания использованием репортажей «от первого лица», интервью с членами различных молодежных субкультур, музыкальных кумиров, обсуждений запретных тем и т.д. Исследование, проводимое сотрудниками ВНИИ МВД России и Московской юридической Академии МВД России на протяжении 40 лет, показывает следующую динамику количества сообщений о наркоманах и наркомании в СМИ за 1961-1997 гг. (см. диаграмму 1).

Помимо того, в начале 1990-х годов проблема распространения информации о наркотиках в СМИ оказалась не урегулированной правом. Фактически государственная цензура была отменена, а никакого иного контроля с его стороны за деятельностью СМИ не было (кроме случаев грубого нарушения СМИ

113

Диаграмма 1. Количество сообщений о наркоманах и наркомании в СМИ за 1961-1997 годы.

Конституции РФ, например, призывов к насильственному свержению власти или разжиганию национальной, религиозной и иных видов вражды). Нередкими были случаи публикации пронаркотической информации в российских масс-медиа в начале 1990-х.

Ситуация с распространением наркотиков в 1990-х годах коренным образом отличалась от положения дел в 1980-ые годы, когда основное количество потребляемых наркотиков в России было продуктом собственной растительной базы и только 20-30% наркотиков поступало извне. На протяжении 1990-х годов это соотношение существенно изменилось: в конце 1990-х доля наркотиков нероссийского происхождения, по некоторым данным, составляла более 50%, а в Москве и Санкт-Петербурге - около 90%.

Значительной трансформации подверглись в начале 1990-х основные потоки наркотрафика. До середины 1990-х годов столичные города - Москва и Санкт- Петербург - являлись центрами наркодеятельности в России, главными перевалочными пунктами для транзита в другие регионы и за границу. В

этих городах широкое распространение получили как традиционные, так и новейшие наркотики. Однако во второй половине 1990-х в географии наркобизнеса произошли существенные изменения: сложились новые центры и целые регионы, соперничающие с центральной частью европейской России и двумя столицами - Поволжье, Юг Сибири и Дальний Восток. Значительный наркопоток проходил также через Волгу. Часть товара оседала в поволжских городах (по ходу движения), часть следовала транзитом в Москву. В областных центрах на этом же маршруте начали работать лаборатории и целые предприятия по переработке наркотиков. Третьим центром наркобизнеса после Москвы и Санкт-Петербурга стал Нижний Новгород. Большая активность наблюдалась также в Татарстане, где традиционно существуют многочисленные землячества выходцев из Центральной Азии и Закавказья, активно участвующие в наркобизнесе. В Казани, например, обосновались таджикские коммерческие фирмы, которые под защитой местных (их не менее 50) и московских группировок осуществляют транзит наркотиков через Москву на Север (Эстония, Швеция). В Башкортостане, где имелась развитая химическая промышленность, также были отмечены случаи промышленного производства наркотиков.

В 1990-е годы активизировалось производство синтетических наркотиков внутри России. Через работников системы здравоохранения происходила утечка «разрешенных» наркотиков в сферу незаконного оборота, действовали подпольные лаборатории по очистке и переработке исходного сырья. Отсутствие контроля над исходными химическими компонентами, простой или банкротство химических лабораторий, крайне бедственное положение специалистов-химиков - все это сказалось на росте отечественного производства наркотиков. Согласно Б.П. Михайлову, в 1991 г. было ликвидировано несколько лабораторий, наладивших производство наркотиков, в 1993 г. - 300, в 1996 г. - 718, из них 30 - на базе промышленных предприятий и научных учреждений. В 1998 г. органы внутренних дел выявили 1 117 нелегальных лабораторий, что на треть больше, чем в 1997 г. Более половины из них специализировались на производстве наркотиков растительного происхождения.

Необходимо отметить еще одну тенденцию 1990-х годов - вытеснение традиционных для России наркотиков (конопля, мак) более «сильными». По данным НИИ наркологии, в 1990-х годах постоянно росло число потребителей «тяжелых» наркотиков, а также синтетических препаратов - психостимуляторов, галлюциногенов и т.п., а доля потребителей ранее наиболее широко распространенных самодельных наркотиков растительного происхождения (гашиш, производные опийного мака) быстро уменьшалась. Это привело к тому, что к концу 1990-х удельный вес марихуаны и маковой соломки снизился на 5%, а удельный вес гашиша и опия возрос в 2,5 раза, кокаина - в 10 раз, амфетамина - в 20 раз, героина - в 23 раза. В 1997 г. произошел резкий рост потребления героина: за б месяцев 1996 г. среди больных опийными наркоманиями, находившимися на стационарном лечении в НИИ наркологии, героиновые наркомании составляли 28,4%, а за этот же период 1997 г. - уже 74,4%. Еще в начале 1990-х некоторые авторы видели причину переориентации части потребителей с наркотиков растительного происхождения на различные токсические заменители в усилении борьбы с распространением наркотиков растительного происхождения и, как результат, существенном росте цен на них на черном рынке³³.

Значительную роль в распространении наркотизма на территории России в 1990-е годы играли геополитические факторы,

а именно географическая близость стран-производителей наркотических средств и особенности социально-политической ситуации в этих странах. До распада Советского Союза существовала единая система противодействия наркомании и незаконному распространению наркотических веществ на всей территории СССР. Теперь же каждое независимое государство СНГ было вынуждено решать проблемы контроля за оборотом наркотиков своими собственными силами, а в условиях экономической и политической нестабильности большинства новых государств эта проблема и вовсе отошла на задний план. Как было показано в предыдущих главах, наркотики исторически произрастали и традиционно выращивались в пограничных с Россией странах Средней Азии. Глобальные социально-экономические кризисы, вызванные развалом

Советского Союза, также явились значительным фактором наркотизации этих регионов. Известно, например, что тяжелая социально-экономическая ситуация и массовая безработица в Таджикистане толкают людей к участию в теневом наркобизнесе. В республике появились районы, специализирующиеся на сборе опиатов. Есть кишлаки, где с детства обучают практически всех жителей различным способам транспортировки наркотиков³⁷. Значительную роль в перевозке партий наркотиков в Россию также играют беженцы из среднеазиатских республик.

Среднеазиатские страны граничат или находятся вблизи стран так называемого «золотого полумесяца» (Афганистан, Иран, Пакистан), а через Китай имеют доступ к странам «золотого треугольника» (Мьянме (бывший Бирманский Союз), Лаосу, Таиланду), которые являются лидерами производства опиатов. «Прозрачность» части границ между странами СНГ и Россией, а также социально-политическая нестабильность и экономические кризисы в этих странах сделали страны СНГ и Россию относительно безопасным маршрутом транспортировки наркотиков. Из Центральной и Юго-Восточной Азии в Россию поступают опий, героин; из Китая, Северной Кореи - эфедриносодержащие препараты; из Афганистана, Таджикистана - героин; из Индии, Пакистана - героин, бупренорфин и гашиш. Одной из наиболее актуальных и сложно решаемых для новых государств СНГ стала проблема охраны границ. Так, с обретением независимости в этих странах возросло число прямых железнодорожных и воздушных сообщений с миром: в 1996 г. была открыта железнодорожная линия, соединяющую Туркмению с Ираном, в 1998 г. - дорога, связавшая восточный Таджикистан с Китаем. Немалую роль в развитии наркобизнеса в Казахстане и Киргизии сыграла прокладка Каракорумского шоссе из Китая в Пакистан.

После значительного усиления ирано-афганской границы обострилось положение на туркменско-иранской и туркмено-афганистанской границах, где с 1992 г. действует упрощенный порядок перехода. С одной стороны, многие участки границ между среднеазиатскими государствами полупрозрачны по причине отсутствия достаточных средств для создания сильной пограничной службы, с другой - отсутствие необходимой техники на пограничных постах дополняется специфическими географическими условиями. Еще одна причина роста незаконного оборота наркотиков в странах СНГ - произошедшее в результате распада СССР вынужденное закрытие предприятий, специализировавшихся на легальной обработке и производстве наркотических веществ. Так, на протяжении практически всего XX века Киргизия была одним из крупнейших в мире легальных производителей опийного мака для производства лекарств (морфин, кодеин и др.). В конце 1980-х Киргизия ежегодно заготавливала до 1 тыс. тонн сырья эфедрина, получаемого из дикорастущей эфедры. После распада СССР происходит свертывание легального производства наркотиков. Так, за первые три года независимости было ликвидировано более 50 лабораторий по производству эфедрина. Аналогичная участь постигла и единственную в СНГ фармацевтическую фабрику в г. Чимкенте в Казахстане, которая в начале 1990-х годов выпускала от 5 до 8 видов опиатов, включая морфин, кодеин, промедол. После 1993 г., по официальным данным, производство на этой фабрике было практически свернуто из-за отсутствия финансирования. Однако на тех же площадях быстро наладили нелегальное производство наркотиков.

Таким образом, изменившаяся геополитическая ситуация России в 1990-е годы явилась еще одним фактором роста наркотизации: близость стран-производителей наркосодержащих веществ, мощные социальные кризисы в этих регионах объективно не могли не спровоцировать значительное количественное и качественное увеличение поставок наркотиков на территорию России. Распад СССР, приведший к возникновению новых независимых государств, произошел практически за сутки и имел массу негативных последствий, в частности вовлечение этих стран в международную систему криминальной наркотической деятельности. Встав перед необходимостью изменения своего политического статуса и решения новых экономических и социальных проблем, эти государства были не способны в силу многих объективных причин решать проблемы противодействия распространению наркотиков. Стабильный, и даже растущий, спрос на продукцию наркотического происхождения в промышленно развитых странах служит благодатной средой, поддерживающей на плаву криминальные сообщества, благодаря чему эти страны являются как источником производства, так и каналом распространения наркотических веществ. Параллельно с формированием в начале 1990-х годов в России рынка предложений наркотических веществ, в стране отмечался постоянный рост спроса на наркотики. К середине 1990-х наркомания вышла за пределы крупных городов и традиционно подверженных ей регионов и распространилась практически по всей стране. С этим связано превращение России из страны-транзита (в 1996 г. доля транзита во ввозимом героине составляла 60-70%) в страну-потребителя наркотиков (та же доля в конце 1990-х составляла 2-6 %).

К середине 1990-х ученые и медики стали отмечать рост показателей по проблеме немедицинского употребления наркотических средств и психотропных веществ. По данным НИИ наркологии Министерства здравоохранения, доля потребляющих наркотики подростков в Москве и Московской области в 1993 г. возросла более чем в 1,5 раза, а в следующем 1994 году - еще почти на 50%. Наибольший скачок в потреблении наркотических и психотропных веществ в этой возрастной группе произошел в Москве в 1995 году - их число сразу за один год увеличилось в 2,6 раза.

Общероссийские данные подтверждают эту тенденцию (см. таблицу I)⁵⁰:

Таблица 1. Число больных, впервые взятых под наблюдение с дагнозом наркомании в России (по данным Министерства здравоохранения)

	Абсолютные величины	На 100 тысяч человек
1991	5738	3,9
1992	5141	3,5
1993	9457	6,4
1994	14007	9,5
1995	22899	15,5
1996	30352	20,7
1997	41578	28,5
1998	51620	35,4
1999	60875	41,8
2000	73300	50,6
2001	62435	43,1

Таким образом, число больных наркоманиями в России, находящихся под наблюдением на конец отчетного года, составило (см. диаграмму 2):

Диаграмма 2. Количество больных наркоманиями, состоящих на учете в Министерстве здравоохранения России в 1991-2001 гг.

Параллельно росту наркоманий увеличивалось и число злоупотреблений без явлений зависимости. Количество лиц, впервые взятых под наблюдение в связи со злоупотреблением наркотическими средствами в России, составило (см. таблицу 2):

Таблица 2. Число лиц, впервые взятых под наблюдение в связи со злоупотреблением наркотическими средствами в России.

	Абсолютные величины	На 100 тысяч человек
1991	6954	4,7
1992	6671	4,5
1993	10803	7,3
1994	15472	10,5
1995	21578	14,6
1996	27043	18,5
1997	39212	26,8
1998	46965	32,2
1999	52407	36
2000	51157	35,3

К этим цифрам необходимо добавить данные по злоупотреблению ненаркотическими средствами, характеризующие проблему токсикомании (см. диаграмму 4)^м.

⁵³Кошкина Е.А., Корчагина Г.А., Шамота А.З. Заболеваемость и болезненность алкоголизмом и наркоманиями в РФ. Пособие для врачей психиатров-наркологов. - М., 2000, с.72. ⁵⁴ Там же.

Обобщенные результаты о количстве лиц, злоупотреблявших наркотическими средствами, и состоявших на учете в Министерстве здравоохранения России, было следующим (см. диаграмму З)⁵³.

Диаграмма 3. Количество лиц, злоупотребляющих наркотическими средствами, и состоящих на учете в Министерстве здравоохранения России в 1991-2000 гг.

Диаграмма 4. Число лиц, злоупотребляющих ненаркотическими средствами, состоящих на учете в Министерстве здравоохранения России в 1991-2000 гг.

Вместе с тем необходимо помнить, что данные, собранные и опубликованные Министерством здравоохранения РФ, охватывают только тех людей, которые оказались «учтенными» милицией и медицинскими учреждениями. Реальное же количество тех, кто регулярно потребляет или экспериментирует с наркотиками, без сомнения, значительно выше. По данным НИИ наркологии Министерства здравоохранения РФ число лиц, имеющих проблемы, связанные с употреблением наркотиков, и обращающихся за медицинской помощью, соотносится с истинным числом больных наркоманией как 1:7⁵⁵.

Таким образом, конец XX века стал этапом качественных изменений в распространении наркотиков, причем их употребление вышло за пределы маргинальных групп и низших социально-экономических слоев населения России. Именно с этим ученые связывают рост опасности наркотизации как социального явления. Считается что, будучи распространенными только среди антисоциальных групп населения, наркотики осуждаются вместе с иными атрибутами их жизни. Если же наркотики распространяются среди высших слоев общества, являющихся для других групп примером для подражания, опасность возможной наркотизации общества значительно выше⁵⁶. Подобная

   См.: Рохлина М, Козлов А. Проблема наркомании в современном обществе (обзор литературы). - http://narcom.ru/ cabinet/online/64.html.

   Так, в России перед Первой мировой войной наркотики были распространены как в преступной среде и среди низших слоев населения, так и в среде аристократов (великокняжеские семейства были подвержены кокаинизму, два премьер-министра страдали морфинизмом). В США и Западной Европе наркотизация стала расти тогда, когда проникла в среду студенчества. См.: Пятницкая И.Н. Развития наркотизма в прошлом и настоящем (Часть 2) // Вопросы наркологии, 1995, №3, с. 92.

Таблица 3. Небольшие и крупные размеры количеств наркотических средств, обнаруженных в незаконном обороте или хранении, 1996 г.

вид наркотического средства	небольшой размер, гр.	крупный размер, гр.
Марихуана, высушенная	до 5,0	5-500
Гашиш	до 1,0	1 - 100
Маковая солома, высушенная	до 10,0	10-1000
Опий	до 0,1	0,1-50
Героин	до 0,015	0,015- 1,0
Кустарные препараты из эфедрина	до 1 мл	1 мл - 100 мл
Фенамин	до 0,05	0,05 - 3,0
Кокаин	до 0,02	0,02-1,0

В этой ситуации непосредственно перед вступлением в действие нового УК РФ Постоянный комитет по контролю наркотиков существенно изменяет свои рекомендации о небольших и крупных размерах наркотических средств и психотропных веществ. В 1997 г. приведенная выше таблица трансформируется следующим образом (см. таблицу 4)⁶³.

Таблица 4. Небольшие и крупные размеры количеств наркотических средств, обнаруженных в незаконном обороте или хранении, 1997 г.

вид наркотического средства	небольшой размер, гр.	крупный размер, гр.
Марихуана, высушенная	до 0,1	0,1-500
Гашиш	до 0,1	0,1 - 100
Маковая солома, высушенная	до 0,2	0,2-250
Опий	до 0,1	0,1 - 10
Героин	любое количество	от 0,005
Кустарные препараты из эфедрина	до 1 мл	1,0-100
Фенамин	до 0,02	0,2-3,0
Кокаин	до 0,01	0,01 - 1,0

На негативные последствия такого резкого пересмотра критериев оценки опасности обнаружения у лица той или иной массы наркотического средства обращалось внимание в публикациях многих авторов. В результате этих изменений правоохранительные органы, и до этого ориентированные на получение «благоприятных» статистических показателей, в еще большей степени направили свои усилия на потребителей наркотиков. Так, на основании обнаружения у лица наркотического средства в количестве существенно н

иже одной разовой дозы наркотика (в нередких случаях это могла быть просто вытруска из карманов одежды) было возбуждено огромное количество уголовных дел, с расследованием которых уже к середине 1997 года перестали справляться следственные подразделения. При этом их работу в значительной степени «тормозили» судебно-экспертные учреждения, которые были просто не в состоянии качественно проводить исследования такого количества объектов. Одним из наиболее значимых законодательных актов второй половины 1990-х годов, отражающих повышение роли государства в антинаркотической деятельности, можно считать Федеральный закон «О наркотических средствах и психотропных веществах», вступивший в силу 15 апреля 1998 г. Закон обозначил правовые основы государственной политики в сфере оборота наркотических средств и в области противодействия их незаконному обороту. Прежде всего, были даны определения наркотиков (а сам термин «наркотик» приобрел юридическую определенность): отныне наркотиками считались все субстанции и препараты, включенные в «Список наркотиков», который составляет и ежегодно корректирует Постоянный комитет по контролю за наркотиками (ПККН). Именно после принятия данного закона «Список наркотиков» (пересмотренный ПККН чуть ранее принятия данного закона) получил статус государственного документа, имеющего обязательную юридическую силу для вссх учреждений и организаций России, связанных с борьбой с наркотиками и наркоманией. Данный закон по-новому трактовал отношение государства к самому факту употребления наркотических средств. Статья 40 этого закона гласит: «В Российской Федерации запрещается потребление наркотических средств без назначения врача». Таким образом, вновь после 1991 г. законодательно было восстановлено положение о запрете немедицинского потребления наркотиков. Однако в административный кодекс соответствующие изменения внесены не были, и на протяжении еще 4 лет, до июля 2002 г., данное положение носило декларативный характер и не было подкреплено законодательно. Закон также определил новый порядок лечения наркотической зависимости. Приоритеты в сфере наркологической помощи были закреплены за государственными структурами: новым законом запрещалось лечение наркомании частными врачами и клиниками (лицензии негосударственным структурам отныне могли выдаваться только на реабилитационную деятельность). Законам предусматривалась Возможность принудительного, недобровольного лечения больных наркоманией и принудительного освидетельствования больных наркоманией. Отличительными чертами государственной стратегии в данном законе были обозначены приоритетность мер по профилактике наркомании, стимулирование антинаркотической пропаганды,

поддержка научных исследований в области разработки новых методов лечения наркомании, привлечение негосударственных организаций к развитию сети учреждений медико-социальной реабилитации наркозависимых, международное сотрудничество.

Пропаганда наркотиков

К 1998 г. в обществе обострилась обеспокоенность тем, что некоторые молодежные СМИ публикуют информацию о способах употребления и производства наркотиков, тем самым пропагандируя их. Эта общественная обеспокоенность также нашла отражение в принятом в 1998 г. Федеральном законе «О наркотических средствах и психотропных веществах», где запрещалась пропаганда использования наркотических средств. Однако 46 статья Федерального закона об обороте наркотиков не получила отражения ни в административном, ни в Уголовном, ни в Уголовно-процессуальном кодексах, а потому публикации, эксплуатирующие тему употребления наркотиков, продолжались. Теоретически Министерство печати могло либо вынести предупреждение средству массовой информации, либо отозвать лицензию, однако таких прецедентов в эти годы не было. В 2000 г. в Закон «О СМИ» было внесено дополнение в статью 4, согласно которому запрещалось распространение в средствах массовой информации, а также в компьютерных сетях сведений о способах, методах разработки, изготовления и использования, местах приобретения наркотических средств, психотропных веществ и их прекурсоров, пропаганда каких-либо преимуществ использования отдельных наркотических средств. В законе «О СМИ» были также предусмотрены административные меры в виде приостановления или прекращения деятельности нарушившего закон СМИ. Однако, по мнению большинства специалистов, законодательные запреты пропаганды наркотиков до недавнего времени оставались декларативными. Практических мер административного взыскания или уголовно-правовых санкций по данному положению в действующее законодательство не вводилось. Ситуация изменилась с введением 1 июля 2002 года нового Кодекса РФ об административных правонарушениях, который предусматривал наложение административного штрафа в размере от двадцати до двадцати пяти минимальных размеров оплаты труда - на граждан; от сорока до пятидесяти минимальных размеров оплаты труда - на должностных лиц; и от четырехсот до пятисот минимальных размеров оплаты труда - на юридических лиц. Но специалисты утверждают, что нормативно-правовые акты не в состоянии охватить весь объем наркотической пропаганды в СМИ. Например, вопрос «скрытой» пропаганды в большей степени находится в поле не законодательных, а этических норм. Следующий этап антинаркотической политики в России (1998 - 2003 гг.), по мнению некоторых экспертов, является переходом от эпидемии наркомании к стадии пропорционального роста. У специалистов до сих пор нет общего понимания причин замедления темпов роста наркотизации. Одна из них, как думают эксперты, - своего рода «насыщение». Считается, что та часть общества, которая в данных условиях должна была приобщиться к наркотикам, уже приобщилась. Иными словами, исчерпывается тот слой населения, который при данной степени тяжести негативных факторов и обстоятельств был вовлечен в наркоманию. Однако, по мнению медиков, рост числа потребителей наркотиков хоть и меньшими темпами, все же продолжается.

активизация «борьбы с наркоманией» на высших уровнях

С точки зрения антинаркотической политики государства этот этап можно назвать временем дополнений и исправлений, поскольку он характеризуется серьезными попытками выработки государственной стратегии по противодействию наркотизации населения. В целом, по мнению многих специалистов, новый этап антинаркотической политики в России связан с выборами президента В. Путина. Если основной темой антинаркотической риторики Б. Ельцина была «консолидация усилий в борьбе с наркоманией», то В. Путин определил наркоманию как национальное бедствие, а противодействие наркомании как одну из наиболее приоритетных задач государства.

Главное отличие этого этапа - активизация «борьбы с наркоманией» на высших уровнях: в министерствах, ведомствах, в Государственной думе и Совете Федерации. Активность законодательных органов РФ проявилась в усилении работы комитетов Госдумы, занимающихся вопросами распространения наркомании в России (до 2000 г. - Комитет по делам женщин, семьи и молодежи, с 2000 г. - вновь созданный Комитет по профилактике беспризорности, безнадзорности и наркомании) и призванных, помимо прочего, готовить парламентские слушания по тем или иным социальным проблемам. Результатом работы законодателей являются рекомендации, служащие основной для разрабатываемых законопроектов. Усиление законодательной активности в этот период наглядно подтверждается тем фактом, что с 1999 г. по 2001 г. в Государственную думу поступило 11 законопроектов по решению проблемы наркомании. По результатам парламентских слушаний «О мерах по предупреждению распространения в России наркомании и токсикомании среди детей и подростков», состоявшихся 21 мая 2002 г., были разработаны и внесены предложения, помимо прочего, по ужесточению наказания за преступления, связанные с незаконным оборотом наркотических средств, вовлечением несовершеннолетних в наркоманию и криминал. Предложения других парламентских слушаний и круглых столов в Госдуме касались также изменений законодательства в сфере борьбы с незаконным оборотом наркотиков, в том числе законов, установливаюших административную ответственность за немедицинское потребление наркотиков, за пропаганду их потребления. Обсуждалась необходимость внесения изменений и дополнений в действующее уголовное и уголовно-процессуальное законодательство. В конце 1990-х многие эксперты отмечали целенаправленное выделение средств на реализацию антинаркотических программ. Так, объем финансирования Федеральной целевой программы «Комплексные меры противодействия

злоупотреблению наркотиками и их незаконному обороту на 2002 - 2004 годы» по сравнению с аналогичной программой на 1999 - 2001 гг. был увеличен более чем в 3 раза.

Еще одна тенденция данного этапа антинаркотической политики - усиление роли православной церкви в сфере антинаркотической деятельности. Представители православной церкви начинают активно включаться в заседания, круглые столы, проводимые по вопросам противодействия распространению наркомании в России. Интервью с архиепископами и священниками о возможностях участия церкви в борьбе с наркоманией появляются на государственных антинаркотических сайтах и т.д. Это может быть объяснено общей тенденцией роста влияния церкви в современной политической жизни России по сравнению с предыдущими десятилетиями. В сфере противодействия наркотизации во второй половине 1990-х церковь начинает играть все большую роль в реабилитации наркозависимых (в частности, образуются и довольно успешно работают реабилитационные религиозные общины для наркоманов во многих регионах России), и эта тенденция находит поддержку у государства (например, помощь в их финансировании). Подводя итог, отметим, что произошедшая после 1991 г. качественная трансформация всех сфер жизни российского общества затронула и систему государственной антинаркотической политики. В целом был взят курс на все большую ее либерализацию. Ослабление государства в начале 1990-х привело к уменьшению роли государственных структур в антинаркотической работе и появлению новых, негосударственных, форм антинаркотической активности. В конце 1990-х годов после избрания В. Путина на пост президента наблюдается обратный процесс - укрепление государства, и, как результат, усиление роли государственных органов и структур в антинаркотической государственной политики.

В данной главе была сделана попытка рассмотреть этапы распространения наркотиков и их употребления в России с древних времен до наших дней, а также реакции российского государства на эту проблему в разные периоды его исторического развития. При этом изменение основных типов правового государственного реагирования анализировалось с точки зрения социологии права - в центре внимания было не изменение законодательства и других правовых актов в сфере противодействия государства незаконному обороту наркотических средств, а социальный контекст, в котором происходило их принятие. Такой подход к изучению проблемы реакций российского государства на распространение наркотизма позволил описать систему трансформации российского антинаркотического законодательства и попыток решения государством этой проблемы, а также понять, как антинаркотические реакции были связаны с социально-политической и экономической жизнью российского государства и общества. Почему антинаркотические реакции государства в постсоветской России принимали те или иные формы и выражались в принятии (или непринятии) правовых актов, постановлений и законов? Для более глубокого понимания этой проблемы необходимо применить основные положения теории социального конструирования. Именно при помощи этой теории мы попытаемся осмыслить, какие социальные силы присутствовали на арене антинаркотической деятельности, какие интересы преследовались ими и какими ресурсами они обладали для реализации этих интересов.

Глава 2

Трансформация системы антинаркотической политики в Ульяновской области в 1990-е годы

9 Борьба с наркоманией

Вторая глава книги посвящена анализу социальных реакций на проблему наркотизма в 1990-е годы на региональном уровне, а именно на примере Ульяновской области. Выбор этого региона не случаен. В советское время основные показатели экономического, политического и социального развития Ульяновской области отражали средние показатели по многим регионам центральной России. Процессы модернизации в этом преимущественно сельскохозяйственном регионе происходили во второй половине XX века (так же, как и на многих других территориях советской России) благодаря открытию здесь крупных промышленных предприятий, стимулирующих миграцию сельского населения в города и их рост. Ульяновская область практически всегда занимала средние места по основным показателям таким, как рост и динамика сельского и городского населения, индексы регионального экономического и социального развития и т.д. В целом, в 1990-е годы ситуация практически не изменилась, и область подтверждала репутацию «среднестатистического» региона России по многим социально-экономическим характеристикам. Особенности политического развития также были довольно типичными для других административных единиц России: экономический кризис конца 1980 - начала 1990-х спровоцировал повсеместное закрытие крупных промышленных предприятий на территории области, что вылилось в массовую безработицу и разочарования от демократических реформ, проводившихся в стране. Все это привело к ностальгическим настроениям по советскому времени в общественном сознании и голосованию в середине 1990-х на региональных выборах губернатора за представителей от Коммунистической партии. В результате, сформировался «красный пояс» России, состоящий из областей с губернаторами-коммунистами, к которому до 2000 г. относили и Ульяновскую область. Главными особенностями социального и экономического развития таких территорий было относительное сохранение советской командно-административной системы управления и сдерживание рыночных реформ, активно проводимых к тому времени на федеральном уровне. Таким образом, Ульяновская область по многим показателям является типичным примером аграрно-промышленного региона центральной части России.

Ликвидация централизованной системы управления в начале 1990-х годов привела к увеличению относительной самостоятельности и политической независимости российских регионов. С этим связаны значительные различия в уровне жизни, особенностях экономических и социальных проблем даже в соседних областях. Разработка и реализация местной антинаркотической политики также находились в числе задач, решаемых региональными властями. Соответственно, проводимая в них антинаркотическая политика также могла значительно отличаться. Например, Самарская область во второй половине 1990-х характеризовалась высоким уровнем наркопотребления и активной позицией местных властей в антинаркотической сфере. Однако в данном контексте Самарская область скорее является исключением из правила, поскольку местные власти большинства российских регионов (особенно в центральной части России) не уделяли столь пристального внимания проблеме наркотизма в 1990-х годах. Таким образом, несмотря на специфические особенности своего политического и экономического развития, Ульяновская область может служить примером проводимой в 1990-е годы региональной антинаркотической деятельности.

Для понимания формирования антинаркотической политики в Ульяновской области был проведен исторический анализ социальных, экономических и политических изменений. Первая часть главы посвящена истории г. Ульяновска и его месту в Поволжском регионе, а также динамике социальных и экономических изменений, предопределивших современное состояние уровня развития. Не менее важно было проследить политические трансформации, происходившие в Ульяновской области, поскольку, как будет показано, интересы и идеологии местных политических и экономических элит оказали значительное влияние на антинаркотическую политику региона. После описания предпосылок современной антинаркотической политики в Ульяновске подробно анализируются различные социальные акторы в антинаркотической сфере и специфика их деятельности. Все это позволило предположить, что антинаркотические реакции в Ульяновской области в 1990-е годы не были чем-то уникальным, а скорее отражали общие тенденции социально-политического развития во многих российских регионах.

2.1. Краткая история Ульяновской области

Исторически сельское хозяйство играло ведущую роль в экономическом развитии народов Среднего Поволжья. Симбирская губерния (бывшее название Ульяновской области), типично аграрный регион, не относилась к высокоразвитым областям Российской империи. В дореволюционный период она занимала одно из последних мест в России по уровню индустриализации. Промышленность в губернии была развита довольно слабо, при этом большинство из имевшихся предприятий занимались переработкой сельскохозяйственного сырья.

В дореволюционные годы развитие региона происходило без особых изменений. Социальная структура оставалась прежней, процессы урбанизации шли медленно, основные отрасли производства сохраняли свои позиции. В первые годы XX века как внутренний, так и внешний торговый оборот стали постепенно увеличиваться. Из края вывозили в основном хлеб, что составляло важную доходную статью и помещиков, и крестьян. К началу века интерес к Симбирской губернии стали проявлять коммерческие банки, вкладывающие капиталы в суконное производство, хлебную торговлю. С 1900 по 1917 гг. объем промышленного производства вырос в 2,5 раза. В 1913 г. началось строительство, как тогда отмечалось, «величайшего в Европе» железнодорожного моста через Волгу, который был пущен в эксплуатацию в 1914 г.

Согласно Указу, принятому Центральным исполнительным комитетом СССР 9 мая 1924 г., Симбирск, будучи родиной «вождя революции», был переименован в Ульяновск, в связи с этим изменился «идеологический конструкт» города, что негативно сказалось на его внешнем облике. В 1930-х годах все монастыри, церкви и храмы, создававшие уникальную атмосферу и архитектурный ансамбль в городе, были уничтожены. Первый удар был нанесен в 1921 г., когда во время борьбы с голодом власти реквизировали все сколько- нибудь значимые церковные ценности. Затем последовали закрытие монастырей, репрессии в отношении священнослужителей. В 1932 г. «Союзом воинствующих безбожников» был разработан план, по которому через пять лет слово «бог» в обществе не должно было даже упоминаться. Планом предусматривалось закрытие церквей, лишение священнослужителей и членов их семей гражданских прав, замена церковных праздников новыми светскими и т.д. Сотни священников были сосланы, посажены в лагеря, расстреляны. К 1940 г. из двух монастырей, трех соборов, пятнадцати приходских и двух десятков домовых церквей сохранилась лишь одна кладбищенская Воскресенская церковь. В многонациональном городе были закрыты мечеть, католический костел, протестантская кирха, еврейский молельный дом. В 1925 г. в СССР начинает осуществляться программа индустриализации. В мае 1928 г. Ульяновская, Самарская, Оренбургская и Пензенская губернии образовали Средне-Волжскую область (с 1929 г. - Средне-Волжский край). Со времен Первой мировой войны в губернии развивается металлообрабатывающая промышленность. Осуществление программы индустриализации в Ульяновском округе началось с реконструкции имевшихся и строительства новых предприятий. В 1930 г. состоялся пуск Сенгилеевского цементного завода. В 1936 г. в городе открывается швейная фабрика (ныне имени М. Горького). За годы первой пятилетки (1928-1932 гг.) была проведена коренная реконструкция машиностроительного завода и завода «Металлист», текстильных и суконных фабрик, паровых мельниц. Постепенно увеличивался объем промышленного производства: к 1933 г. он был в два раза больше по сравнению с 1927 г. Но по-прежнему доля промышленного сектора в экономике Ульяновского округа уступала доле сельского хозяйства. Большим препятствием для быстрого роста ульяновской промышленности была слабая энергетическая база. В решении этой проблемы большую роль предстояло сыграть Куйбышевскому гидроэлектроэнергетическому узлу, строительство которого намечалось третьим пятилетним планом. В 1939-1940 гг. на этой громадной стройке были проведены подготовительные работы к его запуску. Как административная единица Ульяновская область была основана 19 января 1943 г., когда на Волге шли ожесточенные бои. Именно здесь во время войны были размещены десятки эвакуированных предприятий. В послевоенные годы производство экономических предприятий Ульяновской области постепенно перестраивается под мирные нужды. Особое внимание продолжает уделяться развитию сельского хозяйства, а также строительству объектов стройиндустрии. В 1956 г. начал свою работу Ульяновский завод тяжелых и уникальных станков, была возведена Куйбышевская электростанция. Через реку Волга был построен новый автомобильный мост. В 1961 г. получен первый цемент на Новоульяновском цементном заводе. В эти же годы создаются Но- вомайнская ковровая фабрика, Мелекесский комбинат технических сукон, Ульяновский кожевенно-обувной комбинат, заводы «Марс», «Искра», выпускающие промышленную электронику, радиоламповый завод. Первые крупные промышленные предприятия появились в области в 40-е годы XX века, однако ее индустриальный образ был создан только в 1960- 1970-е годы. Эвакуированные после второй мировой войны фабрики и заводы (Московский Лихачевский автомобильный завод (ЗИЛ), переименованный позднее в Ульяновский автомобильный завод (УАЗ), фабрика им. Володарского) дали мощный толчок развитию крупной промышленности. Второй «индустриальный бум» в области был связан с празднованием столетия со дня рождения В.И. Ленина в 1970 г. Правительством СССР был подписан Указ «О мерах по развитию города Ульяновска в 1966-1970 гг.». Это решение стало программой реконструкции центральной части города. За короткое время были возведены здания, коренным образом изменившие облик города. Центр города был реконструирован и трансформирован в мемориальную зону, главным объектом которой стал Ленинский мемориал, открытый 16 апреля 1970 г. на площади имени 100-летия со дня рождения Ленина. Строительство этого здания было объявлено Всесоюзной ударной комсомольской стройкой; здесь работал интернациональный отряд, состоящий из представителей Польши, ГДР, Чехословакии, Монголии, Вьетнама.

Напротив мемориала была построена гостиница «Венец», призванная размещать иностранных туристов. Открылся валютный магазин «Берёзка». Расцвели туристические агентства для приёма гостей. Был также построен новый учебный корпус педагогического института (ныне университет) им. И.Н. Ульянова, здание средней школы № 1 им. В.И. Ульянова, гостиница «Советская», Дворец культуры профсоюзов, Дом торговли, Дворец пионеров, областная детская библиотека, Дворец книги. Были построены новый железнодорожный вокзал, аэропорт и автовокзал. В 1976 г. в городе был построен крупнейший в стране авиационный комплекс, выпускающий самолеты. Строительство этого комплекса фактически привело к появлению целого района, который получил в народе название Новый город («спальный» район Ульяновска на левом берегу Волги). В 1980-е годы был организован Центр микроэлектроники и открыт филиал МГУ, что превратило Ульяновск в крупный индустриальный, научный и культурный центр Поволжья.

«Ускоренно-индустриальный» путь развития области был во многом следствием политики партии, с начала 1960-х уделяющей особое внимание экономическому развитию Ульяновска как особому модернизационному проекту, призванному демонстрировать достижения социализма. Таким образом, экономическая модернизация региона имела сильную идеологическую специфику, заключающуюся в создании квазирелигиозного культа Ленина. Важным этапом дальнейшего развития должна была стать комплексная программа социально-экономического развития Ульяновской области в 1985-1995 гг. Незадолго до перестройки была принята новая программа «Родина Ленина - 125», предполагающая продолжение политики «ленинизации», однако ее реализация даже не была начата.

Постсоветское время с начала 1990-х - период кризиса города: Ульяновск в России по-прежнему известен как родина Ленина, но культурно-туристичес- кий интерес к нему утрачен. Слом смыслового стержня отразился на жизни города, за несколько лет разрушилась вся материальная база, созданная в советский период.

С 1992 г. начинается так называемый период «мягкого вхождения» Ульяновской области в рыночные отношения: с талонной системой распределения продуктов, внедрением системы экономических и социальных амортизаторов, бартерной системой взаиморасчетов. На протяжении многих лет Ульяновская область входила в группу регионов с низкообеспеченным населением. «Особый» путь развития области, игнорирующий социально-экономические реформы, проводимые в России, отставание в реформировании экономики, административный диктат привели к серьезным экономическим провалам. Политика низких закупочных цен привела к оттоку сельхозпродукции в соседние регионы, наступила стагнация сельскохозяйственного производства и перерабатывающих предприятий.

2.2. Политические трансформации в Ульяновской области как фактор антинаркотической деятельности в регионе

Происходившие изменения в сфере региональной антинаркотической деятельности необходимо рассматривать в рамках тех социально-политических процессов, которые имели место в 1990-е годы. Формирование социальной политики на уровне региона - новое явление в России, поскольку до начала рыночных реформ (1991 г.) регионы не являлись самостоятельными носителями социально-экономических отношений и не представляли собой самостоятельных субъектов региональной политики. Решение проблем отдельных областей, как и реализация региональной социальной политики в целом, до 1991 г. осуществлялось по сформулированным центром правилам. Трансформации как административных единиц в субъекты Федерации во многом способствовало получение регионами относительной экономической самостоятельности: появилась возможность формировать областные бюджеты, используя местное налогообложение и распределять средства в зависимости от собственных нужд и потребностей. Решение о формировании бюджета области отныне принималось на заседаниях Федерального собрания области (законодательная власть на уровне субъекта Федерации), а средства делились между областным и городским бюджетами. Распределением последнего занималась Городская дума (законодательная власть на муниципальном уровне). Помимо того, большинство регионов имело возможность получать средства из федерального бюджета на решение собственных социальных проблем (наиболее распространенным способом получения федеральных средств является участие в определенной федеральной целевой программе).

Второй особенностью региональной политики начала 1990-х является отсутствие четких и отработанных механизмов установления отношений между городскими и областными властями. После 1991 г. были приватизированы все предприятия, ранее находившиеся в государственной собственности, при этом часть из них стала собственностью муниципальной, часть - собственностью области. Также появилась возможность устанавливать договорные отношения между городской и областной администрациями и перераспределять права и обязанности относительно этих предприятий. В тех областях, где отношения были «хорошими» (где губернатор и мэр смогли договориться между собой, например, в Ульяновской области), часть муниципальной собственности (как правило, наиболее рентабельные предприятия) отошла области, в результате чего прибыль от их функционирования пополняла областной бюджет. В целом, не существовало никаких законов регулирования этих отношений, что, естественно, привело к конфликтам во многих субъектах Федерации. Пытаясь разрешить сложную ситуацию, регионы начинают принимать местные законы, регулирующие отношения между областными и городскими органами власти. Проблема вынужденного урегулирования правовых основ функционирования регионов решалась на протяжении всех 1990-х годов, значительно снижая эффективность разрешения острых экономических и социальных проблем регионов.

Специфика Ульяновской области

Спецификой Ульяновской области является то, что политические трансформации происходили и происходят достаточно медленно по сравнению с другими регионами России. Примерно до 1998 г. региональный политический моноцентрический режим оставался неизменным: композиция акторов, их стратегии и ресурсная база, характер институтов не изменились с советских времен. Характер трансформации региона был обусловлен прежде всего особенностями политического и экономического развития в советский период. Как было показано, экономическая модернизация, выражавшаяся в создании индустриального комплекса, в Ульяновской области произошла сравнительно поздно. Помимо того, существовала прямая зависимость развития области и благополучия ее населения от возможностей обмена символических ресурсов «родины Ленина» на производственные мощности, жилищные комплексы, бытовые блага, т.е. развитие индустриального комплекса и градостроения шло параллельно ленинской мемориализации города.

До середины 1980-х благополучие области не было связано с эффективностью управления регионом. Оно зависело не от исполнения экономических программ в сельском хозяйстве или промышленности, а от реализации идеологических проектов центрального руководства. В отличие от ряда других регионов директорат промышленных предприятий находился в зависимости не столько от отраслевого руководства, сколько от областного. Таким образом, поздняя (даже по российским меркам) модернизация аграрного региона, сопровождавшаяся созданием централизованной системы управления экономикой на региональном уровне, в сочетании с поздней урбанизацией, массовой миграцией из села в город и ролью областной столицы как источника ресурсных вливаний из Центра привели к низкой автономии политических и экономических акторов. В отличие от ряда других индустриально-аграрных регионов внутрирегиональный раскол между «центром» и «периферией» (Ульяновск versus остальная область) на уровне акторов начал проявляться лишь на относительно поздней стадии трансформации. Таким образом, региональная элита не имела достаточных ресурсных оснований для раскола и смогла сохранить свое идеологическое единство в начале стадии процесса трансформации. Все это обусловило поддержание в регионе относительно устойчивого непредставительного политического режима с доминирующим актором в виде правящей группировки. Уход от политического режима советского типа в Ульяновской области осуществлялся как вариант консервативной реформы, или «реформы сверху», которую проводила хозяйственная часть старой политической элиты, сохранившая монополию на власть и не допустившая даже частичных изменений в своем составе. В регионе не произошел «навязанный переход» под воздействием внешнего актора, как во многих других областях: попытки Центра отстранить от власти руководителей области после августовских событий 1991 г. закончились неудачей. Безрезультатными до конца 1996 г. оставались и политические притязания на власть внутрирегиональных альтернативных политических лидеров, активизирующихся в разные периоды времени. Несмотря на разрушение старой структуры, ослабление, а затем устранение КПСС в качестве доминирующего актора, возникновение условий для конкурентной политики и появление негосударственного сектора в экономике и других общественных сферах, в первой половине 1990-х старая элита в Ульяновской области смогла сохраниться, приспособившись к внешним трансформациям без изменения внутренних структур. Руководство оказалось способным жестко контролировать темп и порядок изменения правил и норм экономического и (до некоторого времени) политического взаимодействия, навязываемого Центром. При этом до выборов 1995-1996 годов сохранялся высокий уровень массовой поддержки правящей группы, и особенно ее лидера - Ю. Горячева (90,1% голосов на выборах в Совет Федерации), ориентировавшегося на этатистскую и социалистические модели управления и выступившего с курсом сдерживания на областном уровне экономических и политических реформ, проводимых Центром⁹. Политическая элита, пришедшая к управлению области в 1987-1990-х годах, представляла собой группу чиновников исполкома и секретарей обкома, сельских райкомов и горкомов КПСС. Члены правящей группы были связаны личными и служебными отношениями, завязавшимися еще в 1960-1970-х годы. Именно в конце 1980-х - начале 1990-х возникает первое обострение отношений между группой «хозяйственников» (сторонники «мягкой линии» в КПСС, не входившие в состав руководства партией) и идеологическими аппаратчиками. Однако оппозиционеры обладали очень слабыми ресурсами и не могли мобилизовать массовую поддержку для антиобкомовских выступлений. Возможности их деятельности определялись исключительно изменениями в соотношении сил и правил игры в Центре, и все относительные успехи оппозиции были связаны с общероссийскими успехами их внешних союзников - «реформаторов» в Центре.

После августовских событий 1991 г. Ю. Горячев, хотя и утратил пост первого секретаря обкома КПСС, но сохранил пост председателя областного Совета народных депутатов. Используя созданную за предыдущие годы систему управления областью, его команда организовала акции в защиту его назначения на пост главы администрации области. Произошло восстановление моноцентрического режима, унаследованного от прежнего периода. «Демократы» сумели получить только пост представителя Президента РФ в области. В результате основные крупные хозяйственные и финансовые посты на протяжении 1990-х годов занимали выходцы из областных советских партийных структур, свя- оном: разграничение функций между законодательными и исполнительными органами, разграничение в правах и обязанностях между областными, городскими и районными (сельскими) органами власти. В-третьих, новые региональные системы управления в этот период фактически самоустранились от формирования социальной политики. Сферы образования, здравоохранения, охраны материнства и детства, поддержки молодых семей, пенсионеров, инвалидов и других уязвимых групп функционировали по принципу «инерционного самовыживания», опираясь на ресурсы советского периода.

Важнейшей особенностью постсоветской трансформации Ульяновской области можно считать доктрину «мягкого вхождения в рынок», фактически означающую стремление как можно дольше сохранить привычные принципы управления советского периода, базирующиеся на административном всевластии партийной бюрократии, что и удалось осуществить в Ульяновской области в 1991-2000 гг.

2.3. Основные особенности антинаркотической политики в Ульяновской области в 1990-е годы

Особенности социально-политических трансформаций в регионе явились мощным фактором, влияющим на антинаркотическую деятельность в Ульяновской области. Противостояние по линии «область-город» (консерваторы-демократы) затрагивало все сферы жизни региона; данный конфликт проявился и в антинаркотической политике. Те субъекты антинаркотической деятельности, которые были сторонниками областной администрации, были вынуждены взаимодействовать только между собой, не сотрудничая с городскими структурами, и наоборот.

При этом самой'главной спорной проблемой антинаркотической политики в Ульяновской области являлось выделение финансирования определенным ее акторам. Притоку финансов в сферу антинаркотической деятельности препятствовала бюрократическая система: с одной стороны, бюджет области выделял ничтожно малое количество средств для работы медицинских и правоохранительных учреждений, занимающихся проблемой наркомании, а с другой - администрация области не позволяла негосударственным организациям привлекать дополнительные материальные ресурсы.

Специфика антинаркотической деятельности в Ульяновской области до 2000 г. заключалась в том, что правящий режим не был заинтересован в общественном внимании к проблеме наркотизма. Соответственно, ей либо не уделяли должного внимания, либо (когда игнорировать проблему было невозможно) решали формально. С этим связано то, что информация о масштабах распространения наркомании в области стала доходить до общественности (и то частично) начиная лишь с 1999 г. До этого времени статистические данные, касающиеся уровня наркотизации региона, намеренно занижались. Областной комитет здравоохранения, подчиняющийся областной администрации, в течение нескольких лет снижал цифры, предоставляемые Государственному комитету по статистике о злоупотреблениях наркотиками, поступающие непосредственно из наркологических кабинетов и областного наркологического диспансера. Поэтому, согласно официальным данным, Ульяновская область до 1999 г. попадала в разряд наименее подверженных наркомании регионов России. Специалисты объясняли это тем, что Ульяновск - экономически значительно более слабый регион, народ здесь беднее, поэтому покупательная способность в отношении наркотиков, как и любых других товаров, значительно ниже. Таким образом, до 1999-2000 гг. в Ульяновской области проблема злоупотребления наркотическими веществами решалась в рамках типично «советских» способов реагирования: сокрытия реальных статистических данных и формального должностного выполнения задач. Соответственно, и не было никакой антинаркотической деятельности в регионе. Как говорит лидер общественной организации «Матери против наркотиков»,«это особенность нашей обмети. Вот именно нашей области, потому что мы находимся в таком каком-то промежуточном состоянии. Вокруг нас все бушует, а у нас тишина. ... Самара, Нижний Новгород, там все бушует. У нас тишина. У нас проблема спрятана... Вначале, при Горячеве, не было разговора на эту тему, как-то закрывалось все. Все было на уровне слов. Действий-то было сделано очень мало. Мы столько ходили с бумагами к Горячеву... Вроде как движение-то видим, т.е. тут письмо, тут кто-то поддержал, тут кто-то что-то сказал, а результатов нет» (Интервью № 24, см. приложение). По словам главного врача детской городской поликлиники, «до сегодняшнего дня, по крайней мере, никто за эту проблему <наркомании> не брался. У нас всегда считалось так, что это где-то, не у нас. ... У нас так и наркомания, у нас так и туберкулезы, и по всем другим моментам» (Интервью № 23, см. приложение).

«Вы хотели мое личное мнение по Ульяновску? Здесь в принципе любое дело забалтывалось, начиналось с болтовни и заканчивалось болтовней» (Директор областного наркологического диспансера в 2000-2002 гг., Ульяновск, Интервью № 21, см. приложение).

В региональных СМИ до 1998 г. проблема распространенности наркомании в Ульяновской области практически не освещалась. Писать об особенностях и анализировать сложности наркотической ситуации в регионе было возможно лишь на страницах общероссийских газет.

Описывая ситуацию в Ульяновской области, необходимо отметить, что во многом реакция на проблему наркомании явилась следствием общефедеральной политики в сфере наркотизма. Поскольку на федеральном уровне к 1998 г. была заметна значительная активность в области противодействия распространению наркомании, региональные власти были вынуждены ставить вопросы о необходимости принятия мер в борьбе с наркоманией. Однако отсутствие понимания глубины проблемы, необходимых интеллектуальных ресурсов, нормального финансирования антинаркотической деятельности и конкретных субъектов, ответственных за борьбу с наркоманией, вело к незначительной заинтересованности в привлечении внимания к проблеме наркомании и было главной причиной «формального» подхода к ее решению. Так, в 1998 г. во время принятия комплексных областных программ по вопросам антинаркотической политики не было отдельной программы (как в большинстве других областей). Раздел «Профилактика алкоголизма, наркомании и токсикомании» был включен в областную межведомственную программу «Профилактика детской безнадзорности, предупреждение правонарушений среди несовершеннолетних и молодежи» и областную межведомственную программу «Семья и дети». Прописанные в них мероприятия на 1998-1999 гг. носили заведомо неосуществимый и бессмысленный характер, что ярко иллюстрирует цитата из этой программы: «подготовить и провести операцию «Хмель» с целью полного выявления несовершеннолетних, употребляющих наркотические вещества и спиртные напитки». Большая же часть мероприятий не была реализована в силу отсутствия финансовых средств и заинтересованности. Антинаркотическая областная программа писалась медленно и окончательно была дописана лишь к началу 2000 г.

Таким образом, региональные власти в проводимых ими антинаркотических мероприятиях реагировали скорее на «волны беспокойства», идущие из федерального центра. Так, распоряжением президента РФ Б. Ельцина «О мерах по усилению противодействия незаконному обороту наркотических средств и психотропных веществ и злоупотреблению ими» от 17 сентября 1998 г. было рекомендовано органам исполнительной власти субъектов РФ завершить в 1999 г. создание межведомственных комиссий по противодействию незаконному обороту наркотиков и принять соответствующие целевые программы. Поэтому в 1999 г. при администрации Ульяновской области была организована соответствующая комиссия, возглавил ее заместитель губернатора по социальным вопросам. Однако специалисты крайне низко оценивали эффективность ее работы: по их мнению, никаких эффективных действий в антинаркотической сфере в регионе комиссией предпринято не было.

Поворотным пунктом в привычных реакциях областных и городских властей на проблему наркомании стала осень 1998 г., когда в сентябре несколько учеников школы № 2 г. Ульяновска умерли от передозировки наркотиками. Разговор о проблеме наркомании с родителями учеников этой школы, организованный в администрацией Ленинского района города, проходил под лозунгом «Молчать больше нельзя!». Несмотря на это, государственные органы в очередной раз продемонстрировали традиционные советские методы реагирования: по результатам ЧП были срочно предприняты соответствующие командно-административной управленческой системе меры - увольнение руководителей разных уровней в комитетах образования. В первую очередь смерть школьников подействовала на общественность и масс-медиа: проблема наркомании стала активно обсуждаться. Стали появляться публикации с информацией о злоупотреблении молодежи наркотиками, однако освещение проблемы было крайне тенденциозным. Естественно, отсутствовала хоть малейшая критика действий областных властей. Как правило, обсуждались трудности профилактической работы, сложности в работе правоохранительных структур, в СМИ писалось о вредном влиянии наркотиков на организм, перечислялись признаки, по которым родители могут опознать, употребляет ли их ребенок наркотики. Также стала публиковаться статистика милиции по перехвату наркотиков, поставляемых из других регионов и т.д. В целом, обращение в конце 1990-х гг. региональных СМИ к теме наркомании, которая трактовалась как острая социальная проблема, придало ей характер «видимости» и привлекло общественное внимание. Однако, как показывает анализ основных областных газет с 1997 г. по 2001 г., привлекая внимание и информируя население об основных параметрах проблемы, масс- медиа тем самым транслировали, «размытое чувство беспокойства» относительно молодежной наркомании. Публикации в региональной прессе рисовали и устрашающие картины тотального увлечения наркотиками в молодежной среде, типичным примером которого может быть следующая цитата из статьи в одной из газет г. Димитровграда Ульяновской области: «В нашем городе сложилась неблагоприятная обстановка, связанная как с распространением наркотиков, так и с ростом количества наркоманов. Ежегодно приходится констатировать, что трагический список погибших от наркотиков димитровградцев увеличивается, как правило, за счет молодежи. Ничего утешительного не приносят опросы молодых людей, в том числе и школьников, выводы призывной комиссии. Большое количество подростков, юношей и девушек или уже пробовали наркотики, или даже «знают в этом толк» (Детей пора спасать // Димитровград-Панорама, 1999, 21 сентября, № 156, с.1). Как отмечают некоторые ученые, такой способ конструирования проблемы в масс- медиа не способен позитивно повлиять на изменение ситуации, а может привести к возникновению моральной паники среди взрослого населения и способствовать росту наркомании в молодежной среде. Указанная тенденция подтверждается данными социологического опроса, проведенного в 1999 г. среди школьников г. Ульяновска: «Повышенный интерес, проявляющийся в регулярном и целенаправленном обращении к статьям и передачам о наркотиках и наркоманах, отмечался у каждого пятого школьника независимо от пола и возраста»¹⁹. Таким образом, трагические события осени 1998 г. в Ульяновске стали новостью номер один для региональной прессы и наполнили медиа-пространство пониманием необходимости говорить о данной проблеме. Однако сколько-ни- будь серьезного обсуждения данной темы в региональных средствах массовой информации не последовало.

В целом, этап государственных антинаркотических реакций до 2000 г. (при Ю. Горячеве) характеризовался отсутствием осознанных и стратегических целей антинаркотической региональной политики и заинтересованности властей в решении данной проблемы. Многими экспертами Ульяновская область характеризуется как негативный пример региональной антинаркотической политики. «Открытие» статистических данных относительно высокого уровня злоупотребления наркотическими веществами в Ульяновской области в 1999 г. явилось еще одним фактором роста общественной обеспокоенности. Для властей же это явилось возможностью использовать «болезненный» аргумент в политико-экономических целях. В таблице 5 приводятся данные Министерства здравоохранения 1991-2002 гг. о числе больных, впервые взятых под наблюдение с диагнозом наркомания в Ульяновской области²⁰:

Таблица 5. Число больных, впервые взятых под наблюдение с диагнозом наркомания в Ульяновской области

	Всего		Подростки и дети
	Абсолютные величины	На 100 тысяч человек	Абсолютные величины	На 100 тысяч человек
1991	56	3,9	-	-
1992	26	1,85	-	-
1993	32	2,2	-	-
1994	48	3,2	-	-
1995	104	7	-	-
1996	208	14	13	22,7
1997	448	30,2	40	60,7
1998	811	55	91	129,7
1999	1512	102,7	231	329,3
2000	1548	105,5	102	138,7
2001	1064	73	64	87,2
2002	307	21,2	10	13,2

¹⁹                                         Подростки и наркотики. Опыт исследования проблемы в школах г. Ульяновска. Социологический очерк. / Под ред. E.Л. Омельченко - Ульяновск: УлГУ, 1999, с.81.

²⁰                                         Кошкина Е.А, Корчагина Г.А, Шамота А.З. Заболеваемость и болезненность алкоголизмом и наркоманиями в РФ. Пособие для врачей психиатров-наркологов - М, 2000, с.72. Данные за 2000-2002 гг. получены из Ульяновского областного наркологического диспансера.

Суммарные цифры по числу больных наркоманиями, находившихся в тот же период под наблюдением в Ульяновской области, представлены в таблице б²¹:

Таблица 6. Количество больных наркоманиями, находящихся под наблюдением в Ульяновской области

	Всего		Подростки и дети
	Абсолютные	На 100 тысяч	Абсолютные	На 100 тысяч
	величины	человек	величины	человек
1991	336	23,6	1	1,8
1992	328	22,8	-	-
1993	296	20,3	-	-
1994	314	21,1	1	1,6
1995	337	22,6	6	9,4
1996	459	31,9	11	17,3
1997	814	55	41	62
1998	1431	97,2	84	122
1999	2588	175,8	185	261,9
2000	3929	268,5	169	229,8
2001	4614	316,5	113	152
2002	4225	292	22	29

Число лиц, впервые взятых под наблюдение в связи со злоупотреблением наркотическими средствами по Ульяновской области с 1991 по 2002 гг., отражено в таблице 7 ²²:

Таблица 7. Число лиц, впервые взятых под наблюдение в связи со злоупотреблением наркотическими средствами по Ульяновской области

	Всего		Подростки и дети
	Абсолютные	На 100 тысяч	Абсолютные	На 100 тысяч
	величины	человек	величины	человек
1991	19	1,3	-	-
1992	-	-	-	-
1993	8	0,5	-	-
1994	16	1,1	-	-
1995	164	11	-	-
1996	41	2,8	23	35,5
1997	220	14,8	75	115,1
1998	419	28,4	173	184,5
1999	410	27,2	287	439,7
2000	219	14,9	48	65
2001	192	13,2	53	74
2002	155	10,7	28	38

²¹ Кошкина Е.А., Корчагина Г.А., Шамота А.З. Заболеваемость и болезненность алкоголизмом и наркоманиями в РФ. Пособие для врачей психиатров-наркологов. - М., 2000, с.72. Информация о 2000-2002 годах получена автором из архивных материалов Ульяновского областного наркологического диспансера. ²²Там же, с.72.

лейтенант В. Шаманов), ознаменовавшими начало новой волны социальной, экономической и политической жизни в регионе.

Опрос населения и экспертов, проведенный непосредственно после перевыборов губернатора, показал, что население в целом достаточно скептически оценивает возможности местных властей справиться со сложной ситуацией в области своими силами (это мнение высказало 80% опрошенных). Ульяновские эксперты из Законодательного собрания и Городской думы были настроены гораздо оптимистичнее горожан: основная тенденция большинства экспертных интервью - возлагаемая на новые власти надежда относительно улучшения социально-экономической ситуации в регионе, включая и антинаркотическую политику.

На конец 2002 г. основные особенности антинаркотической политики в Ульяновской области остались прежними. Так, анализ местной прессы показал, что большинство проводимых в регионе антинаркотических мероприятий 2001 г. носили кратковременный характер. В рамках отдельных (чаще - однодневных) акций «Против наркотиков», «Нет наркотикам», «Спасем от наркотиков», «Без наркотиков» проводились конкурсы самодеятельности, агитплаката, дискотеки, викторины. Анализ материалов по проблеме наркотизма в региональной прессе за 2000-2001 гг. показал, что в ульяновских СМИ (в отличие, например, от самарских) практически полностью отсутствуют серьезные аналитические материалы по данной теме. Материалы по наркотической проблематике печатаются, как правило, в рубриках «Криминал» и «Новости»; ряд статей приурочен к определенной дате - к Дню борьбы с наркоманией, Дню борьбы со СПИДом, дням проведения областных и городских антинаркотических акций и т.д. Никаких сколько-нибудь серьезных размышлений о причинах, последствиях наркотизации и возможных стратегиях борьбы с этим явлением в ульяновских-масс-медиа до настоящего времени так и не появилось. Представители сегодняшних региональных властей не выделяют проблему наркомании в число наиболее значимых в Ульяновской области, а произошедшее в два-три последних года снижение обращаемости в областной наркодиспансер за медицинской помощью еще более отодвинуло необходимость решения данной проблемы в регионе. Главная проблема для области - бюджетная - продолжает оставаться проблемой номер один и для новой власти. Необходимость адаптации к новым рыночным отношениям накладывалась на сложности перестройки системы управления в регионе. Естественно, что в первую очередь новое руководство принялось за решение проблем, связанных с задолженностями перед коммунальными службами, негативно сказывающихся на жизни населения региона. Дело в том, что губернатор Ю. Горячев, поддерживая сельского товаропроизводителя, в середине 1990-х освободил село от уплаты коммунальных платежей, предполагая оплачивать их из иных статей областного бюджета. Однако скудный бюджет области не позволял делать это в полном масштабе, и долг области перед энергетиками возрастал с каждым годом, достигнув к 2002 г. колоссальных размеров (около трех областных бюджетов). Это привело к необходимости решения новыми властями «энергетической» проблемы и заключению договора о переструктуризации долга области и постепенной его выплате в течение последующих 15 лет. Однако некоторые центральные газеты после 2002-2003 г. стали публиковать материалы «разоблачительного» характера, касающиеся действий новых ульяновских властей. Акцент при этом делался на «вольное» обращение с федеральными трансферами, направленными в регион для решения насущных жилищных проблем. «Городские власти за них <федеральные трансферы> ответственности не несли, а куда дело их областное начальство - непонятно», - пишут «Московские новости». Помимо того, от «красного» губернатора Ю. Горячева новому губернатору В. Шаманову и его команде достался практически нетронутый пакет областной государственной собственности, поэтому в 2000-2001 гг. в области активно шли процессы ее приватизации. «Сейчас этот пакет значительно отощал - как говорят, с неясной выгодой для области и с видимой пользой для окружения Шаманова», - указывалось в «Московских новостях». Можно предположить, что именно с этими социально-политическими процессами и связано «отодвигание» проблемы наркотизма и необходимости ее решения на высшем региональном уровне на дальний план.

Центральным пунктом для конструкционистской теории социальных проблем является их объяснение как деятельности, а не как условия. В противоположность объективистам, которые обращаются к социальным условиям, их причинам и решениям социальных проблем, конструкционисты интересуются выдвижением утверждений-требований относительно условий, способов производства смыслов и значений, соотносимых с нежелательными условиями, и реакциями, которые вызывает эта деятельность. Суть изучения социологами специфики социальной реакции на проблему в рамках этой теории заключается в нахождении акторов, заинтересованных как в конструировании проблемы с целью привлечения внимания к ней, так и в ее деконструировании (нивелировании, игнорировании). Антинаркотическая политика Ульяновской области

дает нам яркий пример деконструкции проблемы распространения наркотиков и наркомании на территории одной области. Для подтверждения либо опровержения данной гипотезы необходимо описать систему взаимодействия основных акторов в сфере антинаркотической деятельности в регионе (включая как «традиционных» государственных акторов, так и возникших «новых» субъектов, претендующих на место в системе региональной антинаркотической политики), место каждого из них в этой системе, их интересы в данной сфере, наличие определенных ресурсов, позволяющих реализовывать свои интересы и определенным образом актуализировать/игнорировать проблему наркотизма. Какова была роль областной администрации, общественных организаций, средств массовой информации, «экспертов» и других участников антинаркотической региональной деятельности? Какие риторические стратегии и речевые ресурсы использовали те, кто выдвигал утверждения-требования относительно проблемы наркотизма в регионе, а также каковы были последствия этих действий? Описывая систему социального реагирования на проблему наркотизма в Ульяновской области, необходимо учитывать специфические социально-политические события, происходившие в области в эти годы и придававшие реакциям региональных антинаркотических акторов специфическую, «ульяновскую», окраску.

2.4. Антинаркотические акторы Ульяновска: динамика активности

Описание основных акторов в сфере противодействия наркотизму можно условно представить в виде схемы (см. схему 1).

Схема 1. Схема анализа деятельности основных акторов в сфере противодействия наркотизму в Ульяновской области

Одним из основных региональных субъектов в антинаркотической сфере являлись правоохранительные органы. И это вполне объяснимо, поскольку Федеральное ведомство МВД, как и другие силовые ведомства, сохранило

на протяжении 1990-х годов вертикаль власти и жесткую подчиненность региональных структур. Во многом именно поэтому они оказались одним из самых заметных акторов региональной антинаркотической политики в конце 1990-х в Ульяновске, в том числе и в масс-медиа. Анализ ульяновской прессы за 1997-1999 г. по проблеме молодежной наркомании показал, что на страницах газет доминировали криминальные дискурсы, а главным субъектом борьбы с наркоманией представлялись правоохранительные органы. Так, из десяти публикаций на тему наркотиков в одной из центральных ульяновских газет «Симбирский курьер» за 1997-1998 годы все десять были посвящены работе правоохранительных органов по борьбе с распространением наркотиков в регионе. При этом, общим для всех статей было акцентирование следующих тем: рост проникновения наркотиков из других регионов, связь наркоманов с преступлениями, рост наркопреступлений, необходимость выделения дополнительных средств и увеличения штата отделов по борьбе с наркотиками, существование на территории области этнических групп, занимающихся сбытом наркотиков и др. Анализ региональных газет за 2000-2001 гг. также показал, что несомненным лидером по частоте упоминаний в СМИ в каждом из регионов являлись отделы по борьбе с незаконным оборотом наркотиков, отдельные структуры УВД и их деятельность³⁵.

Приоритет за правоохранительными органами в реакциях государственных региональных субъектов подтверждается анализом областных антинаркотических программ Ульяновской области за 1999-2002 гг. Исследование, проведенное НИЦ «Регион», показало, что наиболее детально и четко в этих программах была прописана лишь деятельность силовых структур. Именно усиление материально-технической базы отделов УВД по борьбе с незаконным распространением наркотиков (УБНОН) являлось основным пунктом данных программ (упоминалась также необходимость оснащения наркологического диспансера необходимым оборудованием и ряд других мероприятий)³⁶. По мнению заместителя начальника Управления по борьбе с незаконным оборотом наркотиков Ульяновской области, в начале 1990-х проблема наркомании была достаточно латентна. Именно это обусловило относительную малочисленность состава УБНОН. Расширение штатного состава данной службы напрямую связывается им с осознанием остроты проблемы наркомании.

«В общей сложности на сегодняшний момент у нас 75 человек личного состава подразделения по борьбе с незаконным оборотом наркотиков в нашей области: 50 человек содержатся за счет федерального бюджета, 25 - за счет местного. ... Мы стараемся своей работой доказать необходимость расширения нашего подразделения»» (Сотрудник Управления по борьбе с незаконным оборотом наркотиков - УБНОН, Ульяновск, Интервью № 18, см. приложение).

В целом, работа органов УВД в сфере борьбы с незаконным распространением наркотиков в Ульяновской области протекала в рамках общефедеральных тенденций, которые заключались в активном участии и усилении роли этих органов в региональных антинаркотических программах. Постепенный рост численности региональных структур УБНОН в 1990-х годах шел по линии МВД и не был напрямую связан с областными социально-политическими событиями. Отсутствуют данные, позволяющие говорить о связи работы УБНОН с особенностями региональной политики. Единственно прослеживаемая возможность влияния региональной специфики заключается в том, что выход проблемы наркомании в регионе «из тени» в 1998-1999 гг. способствовал привлечению внимания общественности и властей к антинаркотической работе правоохранительных структур. Кроме того, средства массовой информации также послужили хорошей рекламой для действий ульяновского УБНОН, подспудно проводя идею о необходимости увеличения штата, финансирование которого частично шло из областного бюджета.

Таким образом, действия данного актора можно представить в виде схемы 2. Схема 2. Схема антинаркотической деятельности УБНОН

Другим наиболее заметным субъектом антинаркотической деятельности в Ульяновске с 1998 г. был отдел образования городской администрации (гороно). Городская администрация была просто вынуждена инициировать активность в сфере антинаркотической работы в связи со смертью учеников городской школы. Уже в октябре 1998 г. гороно совместно с Комитетом по делам молодежи городской администрации и областным наркодиспансером проводят первую в области антинаркотическую акцию «Школа без наркотиков», состоявшую из серии лекций в школах и молодежных клубах. Также было проведено несколько шумных акций: митинги, день молодежи против наркотиков, спортивные соревнования под тем же девизом³⁸, на базе Ульяновской воздушно-десантной дивизии был организован летний лагерь для трудных подростков «Лето без наркотиков». Однако у работников гороно не было ни полноценного финансирования на антинаркотическую работу, ни четких представлений о том, как эта деятельность должна быть организована. В результате, предпринятые меры носили разовый (а зачастую карикатурный) характер. В начале 1999 г. руководство гороно заказало проведение крупномасштабного социологического исследования в школах города с целью определения уровня наркотизации среди школьников. Было также написано несколько писем в наркологический диспансер с просьбой предоставить списки всех обратившихся туда за медицинской помощью школьников Ульяновска. Основные реакции Комитета образования городской администрации, таким образом, свидетельствуют о незнании истинных масштабов распространения наркотиков, а также о желании осуществлять контроль над ситуацией в школах. Вместе с тем до последнего времени крайне актуальной оставалась проблема подготовки работников школ в области профилактики наркомании. Учеба, проводившаяся гороно для учителей и школьных кадров в 1998-2002 гг., носила разовый, не систематический характер.

«Как е образовании продвигается работа <наркотической> профилактики? На уровне круглых столов и лекций всегда наркологический диспансер участвовал в работе школ в этом направлении, т.е., например, собрали психологов, педагогический коллектив в школе, администрацию, пригласили работников наркологического диспансера - они провели занятие, например, по теме «Определение признаков наркотического опьянения», и все напуганные разошлись. Но пока нет систематических уроков в школьной программе, нельзя говорить о систематической профилактике» (Психолог УлГУ, специалист по наркозависимости, Ульяновск, Интервью № 27, см. приложение).

Как показали результаты опроса экспертов в области антинаркотической политики в Ульяновске в 1999 г.,

руководство областных и городских отделов образования не считали наркоманию исключительной проблемой в ряду других негативных проявлений социального поведения - алкоголизма, табакокурения,

правонарушений⁴⁰. Такое понимание проблемы отразилось и на структуре городского управления образования. Вопросы, связанные с проблемой наркомании, находились в ведении отдела организационно-педагогического обеспечения и инспектирования, основной задачей которого являлся контроль деятельности городских и районных отделов образования. Самой же проблематикой подростковой наркомании занимался всего лишь один специалист отдела, отвечающий за мероприятия по охране здоровья и профилактике правонарушений школьников. Таким образом, второстепенное значение профилактики наркомании в школах подчеркивается уже на уровне организационной структуры: в конце 1990-х в отделах образования в Ульяновске не только не существовало отдельного направления деятельности, но и конкретного специалиста, курирующего этот вопрос. По этой причине профилактические программы, разрабатываемые управлением образования, не носили сугубо «антинаркотического» характера, а были (с точки зрения антинаркотической профилактики) «размытыми» и охватывали все негативные проявления в поведении школьников сразу⁴¹. Более того, представители контролирующих органов образования были убеждены, что школа не должна заниматься «детьми-наркоманами», таких детей надо отдавать в «специальные ведомства», например, в центры здоровья семьи или наркологический диспансер. Школе посильна лишь первичная профилактика потребления наркотиков (наряду с другими негативными проявлениями), соответственно управление образования должно заниматься разработкой методических указаний по первичной профилактике и контролем за их выполнением. Схематически данный актор представлен на схеме 3:

Схема 3. Схема антинаркотической деятельности гороно

⁴⁰                                         Кремнева Н. Молодежная наркомания и ответственность общества: социальные реакции вместо социальной политики / Героинашеговремени. Социологические очерки/ Под ред. E.JI. Омельченко. - Ульяновск: Средневолжский научный центр, 2000, с.171.

⁴¹                                         Там же, с.172.

Таким образом, отдел образования городской администрации может быть назван одним из наиболее активных в конце 1990-х годов антинаркотических региональных акторов. Однако отсутствие нормального финансирования и общего понимания глубины проблемы, а также комплексного продуманного подхода к ее решению делали предпринимаемые гороно и городской администрацией меры лишь отдельными шагами, не способными принести каких-либо ощутимых результатов.

В большинстве регионов России функции первичной профилактики наркомании возлагались на различные центры помощи населению. По сравнению, например, с Татарстаном и Самарской областью, в Ульяновске сфера социально-психологической помощи была развита довольно слабо. Начиная с 1995 г. в регионе открывается несколько областных Центров помощи жителям. Так, в феврале 1995 г. был образован Центр психологической помощи населению. Его открытие не было напрямую связано с проблемой наркомании, предполагалось оказание психологической помощи по широкому ряду вопросов. В эти же годы начал свою работу областной медико-педагогический Центр для подростков и молодежи. Также был открыт областной Центр помощи семье и детям, подчиняющийся областному Комитету по делам семьи (центр проводил очные консультации). Под эгидой Комитета по делам семьи областной администрации также начал функционировать Центр полового воспитания и сексуального просвещения при городской больнице, занимающийся выпуском брошюр по сексуальному воспитанию, пропаганде безопасного секса и т.д. Можно предположить, что открытие этих центров в 1990-х годах в Ульяновске явилось результатом активности психологов-выпускников педагогического и Ульяновского государственного университетов, ищущих новые сферы применения своих сил, а также наличием у них связей с представителями городских и областных структур власти.

Как показало исследование, проведенное в Ульяновске в 1999 г., деятельность разных центров, занимающихся, помимо прочего, профилактикой наркомании в регионе, была абсолютно не скоординирована. Подчас специалисты из одного центра не только не знали о направлениях и специализации деятельности других, но и не подозревали об их существовании. Типичной была ситуация, когда в различных центрах одновременно разрабатывались свои программы профилактики, не связанные и не соотносимые друг с другом. Так же локально они и реализовывались. Существовало определенное недоверие к известным профилактическим антинаркотическим программам, разработанным в Москве и Санкт-Петербурге; местные специалисты были склонны «изобретать велосипед», создавая свои авторские методики. Вопрос повышения квалификации специалистов в таких центрах в большинстве случаев оказывался личным делом каждого. Для самих же центров финансирование подобных мероприятий было довольно проблематичным. В результате многие идеи психологов, социальных работников, педагогов, наркологов реализовывались либо в отдельно взятых центрах, школах, группах, либо не реализовывались совсем. В области антинаркотической профилактики деятельность этих центров включала в себя анонимное консультирование, телефоны доверия, проведение круглых столов по разным психологическим проблемам, занятия лечебной гимнастикой с наркоманами, беседы с родителями, издание специальных пособий для родителей, работу в информационно-тренинговых группах самопомощи родственникам наркозависимых.

Местные политические события конца 1990-х

повлияли и на деятельность центров психологической помощи, определив вес каждого из них в региональной антинаркотической политике. Дело в том, что руководство областного Комитета по делам семьи пользовалось поддержкой Е. Лаховой (лидером партии «Женщины России», выигравшей на выборах в Государственную думу в 1999 г. по Ульяновской области), одной из политических идей которой была организация и продвижение в России центров планирования семьи. Губернатор области Ю. Горячев - человек «советский» - просто не мог поддержать идею развития сексуального просвещения в своем регионе. В 1998 г. Горячев закрывает медико-педагогический центр для подростков и молодежи, снимает с должности руководителя областного Комитета по делам семьи, а центры помощи, находившиеся в структурном подчинении Комитету, переводят в подчинение Комитету социальной защиты при областной администрации. Таким образом, закрытие «неугодных» и переподчинение областных центров явилось стратегическим шагом областной администрации: вместо нескольких областных центров, претендующих на финансирование, остается только один, что значительно экономило и без того скудный бюджет области. Итак, с осени 1998 г. областной Центр социально-психологической помощи семье и детям при' администрации Ульяновской области становится главным центром социально-психологической помощи населению в области (существовал центр за счет финансирования ставок для его сотрудников). Именно на этот центр областная администрация делала ставку, когда речь шла о профилактике наркомании в областных антинаркотических программах. Однако переход этого центра на антинаркотическую деятельность был в какой-то степени конъюнктурным шагом. Дело в том, что до 1999 г. о целенаправленной работе центра с наркоманами и даже трудными подростками речь вообще не шла. Антинаркотической деятельностью работники центра занялись только спустя примерно год после смертей ульяновских школьников от передозировок.

Однако особенности политического режима региона сказывались и на деятельности Центра психологической помощи семье и детям. Дело в том, что у центра не было предусмотрено возможностей ведения хозрасчетной деятельности (при Горячеве это было просто нереально). В результате попытки нелегальной «частной деятельности» провоцировали конфликты в коллективе и приводили к большой текучести кадров, что крайне негативно сказывалось на качестве работы. Стремясь найти источники финансирования, областной Центр психологической помощи также педалировал проблему роста наркомании в регионе. Так, работники Центра сконцентрировались на написании заявок на гранты на актуальную в регионе и востребованную фондами тему борьбы с распространением наркомании. И после нескольких (неудачных) попыток написания заявок на получение дополнительных средств, в 2000 г. центр выиграл конкурс по программе организации «Красный крест». Интересно, что полученные средства были распределены по иным, ненаркотическим, статьям расходов и к профилактике наркотизма в регионе, по сути, не имели никакого отношения.

Таким образом, областной Центр психологической помощи населению может быть назван официальным актором региональной антинаркотической политики. Его особенность - в вынужденном характере антинаркотической деятельности по причине административно-структурного давления со стороны областной администрации, а также в использовании проблемы наркомании в целях получения дополнительного финансирования для решения своих материальных, финансовых задач (см. схему 4):

Схема 4. Схема антинаркотической деятельности Центров помощи населению

Кроме того, можно говорить о целой системе политической эксплуатации проблемы наркомании, наиболее ярким примером которой, безусловно, являлись кандидаты, участвующие в выборных кампаниях на различные государственные посты. Как показал анализ предвыборных программ 1999- 2001 гг., упоминание наркомании стало едва ли не обязательной их частью наряду с предложениями о решении вопросов по задержкам зарплат, низким пенсиям, дорогому медицинскому обслуживанию и образованию. В то же время почти все кандидаты ограничивались констатацией того факта, что наркомания «распространяется ужасными темпами» и от нее «нужно защищать наших детей». Программы не содержат планов конкретных действий политиков, а демонстрируют скорее типичную спекуляцию политиков на данной проблеме. «Такие страшные недуги, как СПИД и наркомания, распространяются ужасающими темпами» - цитата из предвыборной программы кандидата в депутаты Законодательного собрания области С. Дедюхина. «Надо остановить рост преступности и наркомании» - из предвыборной программы кандидата в Законодательное собрание области В. Подложнюка. Таким образом, схема деятельности данного антинаркотического актора может быть представлена в следующем виде (см. схему 5):

Схема 5. Схема антинаркотической деятельности кандидатов на выборные должности

Еще одним актором, непосредственным образом включенным в антинаркотическую политику, на протяжении всех 1990-х годов являлся областной наркологический диспансер - главный антинаркотический субъект в области лечения наркомании. Низкая публичная активность руководства диспансера до 2000 г. объясняется тем, что тогдашний директор - Ковалев - был человеком, далеким от политических игр, что затрудняло получение средств для развития диспансера из областного бюджета (федеральное финансирование

по линии министерства здравоохранения, как известно, было недостаточным). Относительно стабильное положение Ковалева в сфере антинаркотической политики (как политически нейтральная фигура он вполне устраивал Ю. Горячева) вело к незаинтересованности руководства диспансера в привлечении внимания к себе, своей работе и проблеме наркомании в целом. Ситуация кардинальным образом меняется после перевыборов губернатора области. Смена политического режима в 2000 г. повлекла за собой смену не только рабочего состава областной администрации, но и затронула сферу наркологии. Основной тенденцией в трансформации сферы оказания медицинской помощи больным наркоманией в Ульяновске можно назвать ее коммерционализацию. В начале 2001 г. новые областные власти увольняют директора наркодиспансера Ковалева и приглашают на эту должность нарколога военного округа в Самаре В.Б. Токаренко. Поводом для смены руководства диспансера послужили всплывшие негативные факты функционирования наркодиспансера, а именно: замалчивание смертей, негуманные методы лечения, закоснелость руководства, неразвитость учреждений наркологической сферы в сравнении с другими областями.

«Шесть лет бывший главный врач просидел в этом кабинете и не получил средств на ремонт наркологического диспансера... Он взял работающий наркодиспансер, половину закрыл на капитальный ремонт, порушил то, что функционировало, а потом выяснилось, что у них нет денег. В результате 6 лет диспансер был закрыт. ... Фактически состояние, в котором я застал наркологическую службу в Ульяновской области - это состояние глубокого упадка, развала и отсутствия каких-то ресурсов и резервов. Из 265 коек реально развернуты на данный момент только 197, а надо больше 300, чтобы обеспечить минимальную потребность... Реабилитационного отделения в наркодиспансере не было, и нет. У меня за последние 3 месяца в диспансере не умер ни один больной, до этого умирало по 7-11 человек каждый день» (Директор областного наркологического диспансера в 2000- 2002 гг.., Ульяновск, Интервью № 21, см. приложение).

Приход В.Б. Токаренко на должность директора наркодиспансера совпал со временем написания новой областной антинаркотической программы на 2001- 2002 годы. Именно ему и было поручено ее составление. В результате основным субъектом антинаркотической деятельности в регионе в соответствии с этой программой стал наркодиспансер. Интересно, что самым большим разделом в программе была заявлена профилактика наркомании, а финансирование этого раздела составляло всего 1,7% всей программы. Все остальные средства должны были идти на ремонт областного наркодиспансера и на создание подобного учреждения в г. Димитровграде.

Довольно быстро были проведены кадровые изменения рабочего состава наркодиспансера, куда пригласили многих специалистов из Самары. Началась бурная работа по реорганизации диспансера и созданию при нем реабилитационного центра на 50 коек. До 2000 г. услуги по наркологическому лечению оказывались населению бесплатно, а расходы покрывались из государственного бюджета. Диспансер находился в государственной собственности и функционировал по законам нерыночной, советской экономики. План нового директора по реорганизации диспансера включал в себя введение рыночных, коммерческих элементов, т.е. использование принципов как государственной, так и частной медицины (в частности, им предлагалось оказывать ряд услуг за деньги). «Я предлагаю открыть реабилитационный центр, и за счет средств, поступающих от лечения и реабилитации больных наркоманией из других регионов, проводить реабилитацию больных наркоманией в Ульяновске. ... Если все получится и все будет как надо, то у нас будут свои средства, чтобы реализовать эту программу своими силами, не заглядывая в карман бюджету, ... мы готовы к тому, чтобы проводить реабилитацию больных наркоманией в достаточно больших масштабах» (Директор областного наркологического диспансера в 2000- 2002 гг., Ульяновск, Интервью № 21, см. приложение).

Однако действия нового руководителя подверглись резкой критике со стороны иных антинаркотических акторов.

«Но у него все платно, при первой встрече открылось все его лицо. Он сразу сказал: «Я в Самаре получал 20000 ежемесячно, я сейчас без зарплаты». Понятно, он будет любыми путями делать все, чтобы ему был хотя бы такой же доход...» (Лидер общественной организации «Матери против наркотиков»., Ульяновск, Интервью № 24, см. приложение).

«Сейчас там, по моим данным, творится полнейший разброд. Там нет убежденного главного врача, нет политики.... По-моему, они сейчас даже не занимаются лечением наркоманов, потому что некогда, все доктора ударились в частную практику, то есть используют средства наркодиспансера для того, чтобы выезжать, тут свои цели. Я могу сказать, что наркоманы у нас никому не нужны» (Частный нарколог, Ульяновск, Интервью № 26, см. приложение).

Общая линия коммерционализации сферы лечения наркомании вполне устраивала новое областное руководство. Однако последующее буквально через несколько месяцев напряжение отношений между областными властями и

руководством наркодиспансера указывает на взаимный «кризис доверия»: желание реализовать собственные интересы с обеих сторон и невозможность компромисса привели к осложнениям отношений.

«Я предложил ситуацию следующую: мы готовы самофинансироваться, только не мешайте» (Директор областного наркологического диспансера в 2000-2002 гг., Ульяновск, Интервью № 21, см. приложение).

В апреле 2002 года областной администрацией была инициирована проверка, «обнаружившая» серьезные пробелы в организации работы. На сайте областной администрации появилась информация о выявленных в результате проведенной проверки недостатках в деятельности лечебного учреждения (Комиссия Департамента здравоохранения, которая проводила проверку, признала работу наркодиспансера неудовлетворительной)⁴⁹.

Начался длительный поиск «своего» человека на этот пост. Сложность процесса подбора «нужного» человека и поиска компромисса между новой властью и новым руководством диспансера иллюстрируется тем фактом, что за 3 года сменилось 6 (!) директоров; при этом неугодных претендентов «выживали» с доходного места постперестроечными методами (работники наркодиспансера в частных беседах рассказывали о многочисленных случаях угроз и насилия). Истинные причины возникшего с 2000 г. хаоса вокруг руководства областным наркодиспансером, вероятнее всего, коренятся в стремлении властей иметь свою долю в столь немалом бизнесе.

Схематически активность данного антинаркотического актора выглядит следующим образом (см. схему 6):

Схема 6. Схема антинаркотической деятельности областного наркодиспансера

⁴⁹ В частности, упоминалось о том, что за период с апреля по июль 2002 года в областном наркодиспансере должен был быть разработан и реализован план мероприятий по ликвидации обнаруженных комиссией недостатков. Однако, как указывалось, работники медучреждения даже не были ознакомлены директором диспансера с актом проверки комиссии. Также говорилось о непроработанности программы профилактических мероприятий наркологических заболеваний в Ульяновской области (отсутствует план мероприятий с указанием конкретных дат, слабо ведется статистический анализ данных, проверка делопроизводства, есть и другие недостатки работы). См.: Пресс-центр администрации Ульяновской области, 11.07.2002. - http://obladm.ulntc.ru/news/news.html?cmd=news&id=2102.

---

В сравнении с другими регионами, антинаркотическая деятельность в Ульяновской области

отличается слабой развитостью частных медико-реабилитационных центров и служб. Федеральный закон «О наркотических средствах и психотропных веществах» 1998 г. закрепил возможность лечения наркомании только в государственных центрах, предоставив частным клиникам лишь область медико-социальной реабилитации. В разных регионах термин «медико-социальная реабилитация» понимался по-разному, и во многих областях реабилитационные центры занимались, в том числе, лечением наркомании. В Ульяновской области частное лечение наркомании существовало под прикрытием «лечения алкоголизма». Естественно, что никакого контроля со стороны государства за качеством оказываемых таким образом услуг не было. Государственная монополизация сферы лечения загоняла подобные центры в подполье.

С приходом новой власти ситуация с частным медицинским сектором еще более усложнилась.

«А сейчас власть поменялась, пришел Шаманов. Мы подумали, что будет лучше. Оказалось, что не совсем так. Он решил контролировать все сам. ... Это бизнес все, это чистой воды деньги. Есть такой аспект - продажа наркотиков, есть лечение зависимости. И то, и другое очень большие деньги. И поэтому еластъ имущим выгодно контролировать структуры, которые занимаются вот этим бизнесом. <Они решили> все это лечение только в муниципальных структурах сделать. Так, чтобы все доходы от этого бизнеса шли только в бюджет города или области или лично кому-то в карман» (Частный нарколог, Ульяновск, Интервью № 26, см. приложение).

Поскольку новый директор наркодиспансера проводил в жизнь политику монополизации антинаркотической медицинской деятельности, это привело к осложнению отношений областных властей с иными (частными, общественными) структурами в сфере лечения и реабилитации наркозависимости. «Раньше у нас была лицензия. Мы официально лечили алкоголиков, а занимались наркоманами. Об этом знали в Облздраве, но нас не трогали. Сменилась власть, в Облздраве состав начал изменяться: кто-то решил, видимо, погреть напоследок руки. И просто за продление лицензии заломили очень большую сумму, которую мы не в состоянии были выплатить» (Частный нарколог, Ульяновск, Интервью № 26, см. приложение).

Сейчас работа отдельных частных наркологов продолжается, но нелегально (например, даются рекламные объявления на столбах с указанием лишь номера контактного телефона). Таким образом, данный субъект является примером неудачного вхождения на рынок антинаркотических услуг, обусловленный спецификой социально-политического контекста региона. Поскольку в Ульяновской области не существовало медицинского реабилитационного центра для наркоманов, к концу 1990-х годов возникла необходимость его создания. Среди наркологов, психологов и врачей городских поликлиник существовало несколько групп, стремящихся заполнить эту новую для обла

сти нишу медицинских услуг. Одна из таких групп на протяжении двух лет (1999-2000 гг.) активно продвигала свои интересы при помощи «медицинского лобби» в Городской думе. Данные силы представляли собой оппозицию областному наркодиспансеру, поскольку находились в конфликтных отношениях с его руководством. Их предложения по созданию реабилитационного городского центра периодически рассматривались на заседаниях Городской думы, но были отклонены. Реализация этой идеи потребовала бы значительных материальных и профессиональных затрат, а соответствующих ресурсов на тот момент в области не было. Но поскольку в городской программе предусматривалось выделение небольших средств на реабилитационный центр, было принято решение создать его на основе уже существующей структуры, частично профинансировав его развитие. Таким образом, в борьбе за реабилитационный центр победу одержала другая группа, чьи интересы более успешно удалось пролоббировать в Городской думе⁵⁰.

Схема данных антинаркотических акторов выглядит следующим образом (см. схему 7):

Схема 7. Схема антинаркотической деятельности медицинских групп

Проблема неразвитости общественных организаций в сфере противодействия распространению наркотизма - еще одна специфическая особенность Ульяновской области. Из общественных организаций в Ульяновске наиболее известна организация «Матери против наркотиков», которая занимается реабилитацией наркоманов по системе «12 шагов» обществ «Анонимные алкоголики» и «Анонимные наркоманы». До 2000 г. у этой организации был негласный договор с руководством наркодиспансера о прохождении реабилитации после лечения. Несмотря на это, руководство данной общественной организации крайне негативно оценивало действия региональных властей в сфере противодействия наркомании.

⁵⁰ В целом, можно сказать, что благодаря небольшой численности Городской думы и Федерального собрания области практически каждый депутат представляет интересы определенной группы.

«... эта проблема <наркомании> в общем-то не решается общественной организацией, она может что-то там поддержать, что-то там провозгласить, но решение-то все равно должно быть на каком-то высоком уровне. А его нет, решения-то никакого. ... А в стадии оформления нам, к сожалению, никто не помогает. Вот мы то туда пойдем, то сюда пойдем, везде резина, везде резина. Везде никто не отказывает, но и ничего не делает нам» (Лидер общественной организации «Матери против наркотиков», Ульяновск, Интервью № 24, см. приложение).

Напряженность отношений между организацией «Матери против наркотиков» и властями сказывалась и на том, что в региональной антинаркотической программе деятельность ульяновских общественных организаций никак не была обозначена. Перевыборы губернатора и формирование новой команды администрации практически не изменили положение этого актора в общей картине антинаркотической деятельности в регионе.

«Горячев ушел, и все решение кануло в лету. Но потом пришел новый руководитель <области>, у нас были какие-то новые планы... У него там степень какал-mo научная. Ну все, думаю, наша проблема будет ясна, тут же начнется продвижение. Опять Ульяновск занят, проблемы <наркомании> нет». (Лидер общественной организации «Матери против наркотиков», Ульяновск, Интервью № 24, см. приложение).

После 2000 г. также нарушились отношения наркодиспансера с организацией «Матери против наркотиков», поскольку новый директор разрабатывал план открытия реабилитационного центра в рамках областного наркодиспансера.

«Письмо мы написали Шаманову. Шаманов его отфутболил Курочке <заместитель по социальной работе>, Курочка отфутболил его в 06- лздравотдел, Облздравотдел сказал: «О, это не наше, это наркологу или в санэпидемстанцию». После этого приехал Токаренко к нашим ребятам <в группу «12 шагов»>. Два часа он их исповедывал, смотрел их руки, разговаривал с ними, что-то там говорил, но ему главное деньги. ... И Токаренко в общем-то сказал, что я вам буду помогать. Денег не дал, но «буду помогать». Наверное, он будет рассказывать, как нам хорошо, может и это поможет» (Лидер общественной организации «Матери против наркотиков», Ульяновск, Интервью № 24, см. приложение).

Таким образом, низкая степень представленности антинаркотических НКО в Ульяновской области и сложности установления отношений с другими (государственными и негосударственными) структурами и организациями предопределили специфику антинаркотической активности данного актора. Схематически его можно представить следующим образом (см. схему 8).

Пытаясь максимально полно отразить картину антинаркотической деятельности в Ульяновской области в конце 1990-х, необходимо упомянуть о еще одном акторе, не прописанном ни в одной антинаркотической программе, но порой играющем значительную роль в борьбе с распространением наркотиков, а именно, о криминальных и полукриминальных группах. Можно предположить, что поскольку подростки и молодежь составляют резерв и основную «боеспособную» часть преступных группировок, то криминальные структуры вполне можно рассматривать в качестве социального субъекта, включенного в проблемное поле молодежной наркомании. При этом нежелание открытых выступлений, в том числе и в прессе, делает его самым невидимым из существующих субъектов. Отношение этого актора к проблеме наркомании нашло даже свое отражение в содержании ряда региональных медиа-посланий. «По воровским занятиям «ширяться», глотать «колеса» не возбраняется. Почти все воры в законе, сидевшие в зоне авторитеты сами употребляют наркотики и подчиненным разрешают»⁵¹. Однако, «...братки, ориентированные на спортивных авторитетов, «ширево», «герик» и «колеса» на дух не переносят. Для спортсменов наркоманы - это «чуханы, уроды, хуже педерастов...»⁵². Для представителей этих групп наркомания не приемлема: «видеть, как сажают на иглу совсем сопливых мальчишек и девчонок, бояться, что на их месте завтра может оказаться собственный отпрыск, авторитетам тоже невмоготу...»⁵³. В целом, это отражает традиционное двойственное отношение криминального мира к наркотикам: попустительски-разрешитель- ное к «легким» наркотикам, с одной стороны, и негативное к употреблению

⁵¹                                        Попов А. Братки объявили войну наркоте! //Симбирские губернские ведомости, 1999, №172-173, 5 ноября, с.1.

⁵²                                        Там же, с.1.

Схема 8. Схема антинаркотической деятельности общественной организации «Матери против наркотиков»

⁵³                                        Попов А. Братки готовы бороться с «дурью», но опасаются козней наркомафии // Симбирские губернские ведомости, 1999, №174, 10 ноября, с.1-2.

направления указывают на то, что «определяя ситуации, общественность реагирует не столько на реальность, сколько на свое восприятие реальности»⁰⁵, решающую роль в формировании образа этой реальности играют СМИ: они обеспечивают «видимость» потенциальных проблем. Именно благодаря региональным СМИ наркомания в Ульяновске не только приобрела характер «видимости», но и была признана в качестве легитимной и общественно значимой проблемы.

С одной стороны, региональная пресса транслировала интересы тех или иных антинаркотических акторов, а с другой - часто использовала тему наркомании для поднятия популярности и рейтинга среди населения. И если описывать региональные антинаркотические реакции в терминах наркопаники, то, пожалуй, единственным актором, пытавшимся ее спровоцировать (не всегда и не до конца осознанно), можно назвать ульяновские масс-медиа. В целом, по сравнению с самарскими или нижегородскими газетами, ульяновские СМИ были намного более склонны к сенсационности, скандальности и использованию стиля и методов «желтой прессы».

Лишь в газетах Ульяновска встречались так называемые «страшилки» о наркоманах и угрозе,

которую они представляют для общества: «уколовшись, наркоман втыкает шприц в песок <на Центральном пляже> острием вверх» («Молодежная газета», 25.05.01), «больные ВИЧ специально заражают своей кровью семечки у торгующих бабушек» («Молодежная газета», 18.05.01). Только в ульяновских газетах есть публикации об известных людях настоящего и прошлого, чья жизнь была каким-то образом связана с наркотиками: «...при исследовании трубок Шекспира ученые сделали вывод, что писатель курил гашиш, и что некоторые произведения написаны в состоянии наркотического опьянения» («Молодежная газета», 12.03.01). В других публикациях упоминаются Мерлин Монро и известные эстрадные поп-исполнители. При этом заголовки статей нередко напоминали названия фильмов ужасов - «В щупальцах спрута», «Наркота - болото смерти», «Героин пожирает детей», «Белая смерть не хочет отпускать» и т.д. Таким образом, ульяновские печатные медиа использовали проблему наркомании как повод для скандальных, развлекательных и эпатирующих публикаций, привлечения внимания к изданию и росту тиражей. Ниже дана схема антинаркотической активности этого актора (см. схему 10):

Анализ основных субъектов в сфере антинаркотической деятельности в регионе и их активности в конце 1990-х годов показал: начало антинаркотической деятельности в Ульяновске в конце 1990-х не было результатом сложившейся идеи о ее необходимости у различных субъектов региональной политики, а носило характер вынужденного реагирования постфактум. «Есть мероприятия, которые проводятся... Но они больше представительные, научные... те, что проводит университет и ряд вузов. Однако стройной системы <антинаркотической деятельности> не наблюдается. Я думаю, что, кроме финансовой причины, не пришло еще осознание проблемы... Я боюсь, что прошлый год - это просто кампанейщина была очередная... Полтора года назад все будоражилось, и что-то пытались сделать в пожарном порядке: писали программу, проводили мероприятия, а потом вот просто... Тема наркомании очень актуальна для города, но она не имеет ...общественного накала» (Председатель Городской думы, Заместитель председателя Гороно, Ульяновск, Интервью № 12, см. приложение).

Схема 10. Схема антинаркотической деятельности региональных СМИ

На основании описанных антинаркотических действий в регионе вряд ли можно говорить об антинаркотической политике в Ульяновской области в 1990-е годы. Скорее это были отдельные субъекты, пытающиеся в своих интересах заниматься антинаркотической деятельностью. Из представленных выше схем видно, что, привлекая внимание к проблеме наркомании, они делали это с целью получения собственной выгоды (упрочнение положения, получение дополнительных ресурсов, в том числе в период предвыборных кампаний и т.д.). В большинстве случаев основным вопросом при этом было получение дополнительного финансирования из федеральных, областных или иных (хозрасчетных) источников. В иных случаях проблема наркомании просто использовалась для раскрутки своего собственного бизнеса на более льготных условиях.

«Вот зарегистрировалась сейчас организация «Областной Комитет социальной защиты». Они приходили, рассказывали, что, мол, мы будем заниматься наркоманией. Я их спрашиваю: «Ребят, ну, а вы-то с этого что будете иметь? До тех пор, пока вы не скажете, какой у вас интерес, ну, я просто не поверю, что вот вы будете работать с утра до ночи, и всё это отдавать на борьбу с наркоманией, ну, не такая я уж наивная». А они говорят: «Ну, мы за льготами обратимся, мы торговлей будем заниматься». Они зарегистрировались, ни о какой их работе по борьбе с наркоманией я не слышала». (Заместитель председателя Законодательного собрания Ульяновской области, Ульяновск, Интервью № 11, см. приложение).

Несмотря на смену политического режима в регионе, приход к власти «демократов»,

большую внутреннюю и внешнюю открытость области, данная тенденция манипулирования проблемой наркомании сохранялась. Более того, эта тема стала использоваться даже теми субъектами, которые ранее этого делать не решались. Так, одна из ульяновских газет писала об обращении директоров школ и гимназий Ульяновска к депутатам Городской думы и мэру по вопросу повышения заработной платы директорам. Это требование аргументировалось, помимо прочего, еще и тем, «что криминальная среда и наркомания, окружающие школы, повышают ответственность директоров за здоровье детей»⁵⁸.

Подводя итог данной главе, можно отметить следующее. «Наркопаника», «борьба с наркоманией», антинаркотическая активность - термины, характеризующие периоды общественного и государственного беспокойства относительно распространения наркотиков в обществе и их немедицинского использования. Антинаркотические реакции - не просто ответы на людей, столкнувшихся с наркотиками; это сложный культурный и политический феномен, который должен рассматриваться комплексно во всей совокупности социальных связей. Именно конструкционистский подход, на наш взгляд, позволяет наиболее полно описать систему социального реагирования на проблему наркомании, в том числе в отдельно взятом российском регионе. В рамках этого теоретического направления социальные проблемы исследуются не как условия, а как деятельность групп, выражающих недовольство и выдвигающих утверждения-требования относительно предполагаемых условий. Соответственно, главной задачей социолога становится объяснение деятельности по их выдвижению и результатов этой деятельности. Конструкционистский подход с его акцентом на субъективной природе социальной проблемы оказывается крайне плодотворным для анализа реакции на проблему наркомании еще и потому, что довольно сложно говорить об объективной составляющей этого феномена. Данные наркологических диспансеров также не могут служить основанием для объективного определения количе-

⁵⁸ Галишников Н. Директора школ требуют повышения зарплаты... себе // Народная газета, 2001,4 апреля.

ства наркозависимых. Это происходит, во-первых, из-за недоступности данных о количестве людей, употребляющих наркотики (и самого характера употребления), а во-вторых, из-за субъективной природы медицинских наркологических данных. Более подробно эта проблема будет освещена в следующей главе.

Немаловажным является не только выделение основных антинаркотических акторов Ульяновска и описание главных мотивов и направлений их активности, но и рассмотрение их деятельности с учетом социально-политических процессов, происходивших в регионе в 1990-е годы. С одной стороны, социальные реакции в сфере противодействия наркомании в Ульяновске были связаны с общефедеральными тенденциями трансформации антинаркотической политики. В частности, отсутствие единого центра, координирующего все виды антинаркотических практик на государственном уровне, сказалось на отсутствии работающей системы передачи полномочий на региональные уровни. На протяжении1990-х годов в России не было выработано общее, поддерживаемое и регулируемое государством согласие относительно смысла, причин и последствий наркотизации. Выработка единых решений и передача полномочий по их выполнению в регионы была затруднена тем, что на всех уровнях (государственно-законодательном, региональном, областном, городском) не существовало признанного и авторитетного центра антинаркотической деятельности. Властные ресурсы оказывались децентрализованными, распределение бюджетных средств под антинаркотические программы в большей степени зависело от «веса» лобби той или иной местной группы, а не от реальных приоритетов. С другой стороны, именно социально-политический региональный контекст предопределил форму и окраску основных типов антинаркотического реагирования в Ульяновске. Рассмотрение реакции государственных органов, общественных структур и населения Ульяновской области на проблему распространения наркомании с точки зрения теории конструкционизма позволяет нам утверждать о намеренном замалчивании и нивелировании региональными властями данной проблемы. И если власти были не заинтересованы в разворачивании и освещении своей антинаркотической деятельности, то акторы, заинтересованные в привлечении внимания к данной проблеме, как правило, не обладали необходимыми для этого ресурсами и социальной базой.

1999-2000-е годы были периодом наиболее активного противостояния «новой» элиты,

сосредоточенной вокруг городских властей и мэра Ульяновска, «старой» политической/управленческой команде. Рассматривая проблему антинаркотической деятельности с точки зрения конструкционистской позиции, можно было бы выдвинуть гипотезу, что проблема наркомании в регионе, наряду с другими социальными проблемами, за год до выборов губернатора могла активно использоваться оппозицией в политических целях смены власти. В частности, можно было бы предположить наличие взаимосвязи возникших в 1999 г. элементов наркопаники, выразившихся в резкой обеспокоенности масс-медиа и общественности проблемой распространения наркотиков и наркомании в регионе, и смены политического режима в 2000 г. Однако после тщательного изучения ситуации данная гипотеза не подтвердилась. Анализ публикаций в оппозиционных масс-медиа также опроверг это предположение: в 1999-2000 годах не отмечалось роста антигорячевских публикаций на тему «борьба с наркоманией». Можно предположить, что эта ситуация связана с общим социально-политическим положением в регионе. Не будучи одной из главных решаемых администрацией задач (на фоне актуальных сельскохозяйственных проблем и внутриполитических конфликтов), наркомания не могла использоваться оппозиционерами как проблема, подрывающая позиции областной администрации. Помимо того, критика действий (или бездействия) властей в области борьбы с наркоманией предполагает выдвижение альтернативных («верных», «правильных») стратегий решения проблемы, которые также не были выработаны представителями оппозиции. Возможное объяснение этого феномена кроется в специфике борьбы сторонников и противников демократических политических и экономических реформ в регионе. Лозунг прогорячевских сил «Мягкое вхождение в рынок - меньше социальных проблем!» предполагал искажение (уменьшение) реальной картины наркотизации, сама суть которой связывалась ими с демократизацией и либерализацией общества и страны. Однако осознание связи быстро разворачивающихся социальных реформ с ростом преступности и наркотизации также вело оппозиционеров к низкой заинтересованности в привлечении общественного внимания к этой проблеме и «ретушированию» правдивой информации.

Может быть, с этим и связано сохранение низкой заинтересованности местных властей в решении данной проблемы, несмотря на кардинальную смену региональных политических элит. Необходимость решения более насущных для региона проблем отодвигала наркоманию на периферию региональной политики в 2000-х годах. Рейтинг властей напрямую зависел от решения общих для области жилищно-коммунальных вопросов. Помимо того, данные наркодиспансера свидетельствовали о снижении темпов роста употребления наркотиков. Похоже, что власти, не привлекая внимания к данной проблеме, выбрали стратегию ожиданий (когда проблема как-то разрешится сама собой).

Коммерциализация основных секторов социальной политики в этом пространстве привела к жесткой борьбе за монополию на рынке «антинаркотических услуг». При этом эта борьба велась как между, так и внутри двух систем: рынка распространения наркотиков (доставка, продажа - криминальные сети и криминальный бизнес) и рынка антинаркотических услуг (профилактика, лечение и реабилитация наркозависимости). Мотивы этой борьбы могут быть разные. Явный или скрытый смысл их достаточно очевиден: в отсутствии четкой государственной политики борьба идет за единоличное владение информационными, административными, кадровыми и, конечно, материальными ресурсами, то есть за монополию на рынке «антинаркотических услуг».

Глава 3 Антинаркотическая политика в постсоветской России: конструкционистский подход к проблеме

Анализ социальных реакций на проблему наркотизма в одном из российских регионов еще раз подтвердил выводы американских социологов о том, что в основе борьбы различных социальных акторов за определение наркотизма лежит политический конфликт. Данная глава посвящена описанию имевших место в России в 1990-е годы социальных реакций общественности на проблему употребления наркотиков. Придерживаясь конструкционистской теории, попытаемся показать, в какой степени сама проблема наркотизма и наркопаника были «сконструированы» активностью социальных групп в постсоветской России. Поскольку социальные реакции на наркотизм выступают здесь в качестве социальных конструктов, они будут анализироваться в контексте деятельности различных социальных субъектов, включенных в антинаркотическую сферу. Другой аспект анализа - как конструкты (дискурсы) наркотизма отражают интересы этих социальных групп (экономические, политические и др.). В разделе 3.1 главным объектом исследования станут «традиционные» государственные антинаркотические акторы: правоохранительные структуры и врачи-наркологи. Будет сказано, почему эти силы заинтересованы в прогибиционистской политике и как их интересы поддерживаются дискурсивно через конструирование выгодного для них образа потребителей наркотиков. Не менее важно показать, как этот дискурсивный уровень влияет на уровень «реальности наркотизма». В разделе 3.2 будут проанализированы процессы возникновения и формирования «альтернативных» дискурсов наркотизма, презентирующих их субъектов и пространство дискурсивной борьбы между «традиционными» и новыми антинаркотическими акторами, а также роль, которую НКО играют в формировании официального государственного антинаркотического права. В разделе 3.3 анализу подвергнется социальный процесс, благодаря которому стала возможной консолидация й укрепление государственных антинаркотических структур в начале 2000-х годов в России. Будет показано, как происходило формирование правовых отношений в антинаркотической сфере в эти годы и к каким социальным и институциональным трансформациям это привело.

3.1. «Традиционные» субъекты российской антинаркотической политики

3.1.1. Антинаркотическая политика 1990-х: общий контекст происходивших изменений

В разных странах на протяжении XX века проблема наркомании проходила через своеобразные циклы роста и затухания общественного беспокойства. Конец 1990-х годов в России характеризовался как период «кризиса» или «нарастающей угрозы» наркомании. Чувство обеспокоенности проблемой употребления наркотиков наблюдалось уже с начала 1990-х. Однако в 1997-1998 гг. отмечался резкий всплеск внимания к проблеме наркомании, выражавшийся в повышении интереса к проблеме в средствах массовой информации и со стороны различных государственных органов и структур. Проблема распространения наркотиков, факты купли-продажи, употребления, наркозависимости и сложностей лечения неожиданно оказались в центре общественного внимания и стали волновать российское общество как никогда прежде. Это выражалось, прежде всего, в широком обсуждении этой проблемы в СМИ. Во второй половине 1990-х проблема наркомании также находится в центре внимания политиков, представителей государственных и негосударственных структур, ответственных за противодействие наркомании. Резко возрастает количество круглых столов, заседаний комиссий Государственной думы и т.д. «В том созыве не обсуждались вопросы <наркомании> даже. ... почему-то мы к этому даже не были готовы, никто об этом не думал, что такая страшная беда придет в нашу страну. Вот в том созыве мы начали уже этим заниматься последний год только. Вот в 1997-98-ом годах уже начали заниматься» (Депутат Государственной думы, консультант Комиссии по борьбе с распространением наркомании, Москва, Интервью № 1, см. приложение).

Именно в эти годы увеличивается количество научных публикаций по проблемам наркомании. Анализ литературы, находящейся в Центральной государственной библиотеке им. В.И. Ленина (г. Москва), показал, что в фондах библиотеки находится 82 книги (сборников, монографий и т.д.) по проблеме наркотизма, изданных в 1990 г., 48 - в 1991 г., 31 - в 1992 г., 23 - в 1993 г., 32 - в 1994 г., 33 - в 1995 г., 40 - в 1996 г., 51 - в 1997 г., 101 - в 1998 г., 121 - в 1999 г., 182 - в 2000 г, 178 - в 2001 г., 152 - в 2002 г. Возникает вопрос: что спровоцировало повышение интереса к проблеме наркомании именно в эти годы? Явилось ли это следствием ряда объективных факторов, т.е. стало ли употребление наркотиков более угрожающим, опасным, чем ранее? Появились ли в эти годы более опасные наркотики? Увеличилась ли смертность в результате передозировки наркотиками? Как показывают официальные данные Министерства здравоохранения, с середины 1980-х до 1991 г. не наблюдалось заметного роста наркоманий и токсикоманий (см. таблицу 9).

Однако и тогда высказывалось мнение, что реальное число наркоманов в России в 5-10 раз превышает показатели состоящих на учете, то есть от 150 до 300 тысяч человек. Эксперты ВОЗ для подсчета истиного числа злоупотребляющих наркотиками людей рекомендуют использовать коэффициент от 20 до 50 (умножать число зарегистрированных наркозависимых на этот коэффициент).

Таблица 9. Число больных наркоманиями, состоящих на учете в медицинских учреждениях России (на 100 тысяч)

Год	Число состоящих на учете больных наркоманиями (на 100 тыс. чел)
1982	11,3
1983	10,5
1984	10
1985	10,1
1986	11,3
1987	14,1
1988	16,9
1989	17,9
1990	19
1991	20,4
1992	21,9

Первая волна резкого роста злоупотребления наркотическими веществами в России

была зафиксирована в 1993 г. Именно в 1993-1995 годах отмечался наиболее бурный рост заболеваемости наркоманиями среди подростков; при этом несколько снизилась заболеваемость токсикоманиями. По данным НИИ психиатрии, за четыре года (с 1994 г. по 1997 г.) произошел рост на 46,6% суммарного числа зарегистрированных больных наркоманиями, токсикоманией и злоупотребляющими наркотическими и психотропными веществами. Министр здравоохранения России Ю.Л. Шевченко в выступлении на «Парламентском часе» в Госдуме 17 октября 2001 г. сообщил о том, что «эпидемический характер распространения наркомании в стране начался именно с 1995 г., когда ежегодно стало выявляться по 50-70 тысяч наркоманов». Примерно в 1997 г. в России ситуация несколько стабилизировалась: рост впервые поставленных на учет с диагнозом наркомания хотя и продолжался, но темпы роста замедлились; замедлились также темпы увеличения показателей общего количества злоупотребляющих наркотиками людей в России. Это подтверждают данные НИИ наркологии: темп прироста показателя заболеваемости в каждом последующем году по отношению к предыдущему, после значительного возрастания в 1993-1995 гг., в последующие годы имел тенденцию к замедлению (см. таблицу 10 и диаграмму 15).

Таблица 10. Темпы прироста заболеваемости в каждом последующем году по отношению к предыдущему (в процентах) в 1990-е годы в России

Год	Число впервые выявленных больных наркоманиями (на 100 тысяч)	Темпы прироста в % по отношению к предыдущему году
1991	3,9	-
1992	3,5	-10
1993	6,4	74
1994	9,5	48
1995	15,5	63
1996	20,7	34
1997	28,4	37
1998	35,4	25
1999	41,8	18
2000	50,6	21
2001	43,1	-15

Диаграмма 15. Темпы прироста заболеваемости в каждом последующем году по отношению к предыдущему (в процентах) в 1990-х годах в России

Таким образом, повышение внимания и обеспокоенности основных субъектов политики - государственных структур власти, политиков, СМИ, общественных движений и т.д. - относительно темпов и особенностей злоупотребления наркотическими веществами в России в 1996-1997 гг. не совпадали по времени с реальными тенденциями роста наркотизма; внимание к проблеме стало привлекаться тогда, когда произошел некоторый спад динамики роста проблемы. С одной стороны, это несовпадение можно объяснить рядом факторов объективного характера. Несмотря на демократизационные процессы, цифры медицинской статистики не были достоянием широкой общественности. Помимо того, зависимость от наркотических веществ в большинстве случаев наступает, как правило, по прошествии некоторого промежутка времени, после которого потребитель попадает в поле зрения наркологов. Общая инерция общества действовала и в направлении сокрытия данных о смерти в результате употребления наркотиков. Что касается парламентариев и политиков, то, по их словам, информация «из первых уст» (от родителей, учителей и социальных работников) о росте употребления наркотиков молодежью стала доходить к ним к середине 1990-х.

«В 1991-м, 92-м, 93-м пока никто не осознал еще, что происходит-то... Это уже, когда начались звонки серьезные, уже вот где-то уже в 1996-м году, 95-й, 96-й год, что проблема растет, растет количество наркоманов... Ну, вроде бы вот страна вошла в новые условия, в новый режим, демократия, никто пока как-то на это и внимания, в общем-то, не обращал, на эту проблему- то, серьезно. А когда уже звонки-то серьезно начали, что пошли смерти от передоза. Бесконечные смерти от передоза. ...И поэтому пока все осознавали... Родители узнают толъко, что их сын - наркоман, или дочь, через 3-4 года. Вот как раз период идет. Вы помните, такой момент был - вот умер, вот умер, сердечная недостаточность, то, другое, третье. Ведь родители обычно об этом не говорят. Всё это считали как-то, это новое, нельзя об этом говорить, всё это закрыто было всё равно, родители об этом не говорили! Вот. Боялись этого как-то и не понимали» (Депутат Государственной думы, консультант Комиссии по борьбе с распространением наркомании, Интервью № 1, см. приложение).

Однако, несмотря на наличие объективных факторов «отодвигания» во времени реакции на проблему от ее фактического роста, для нас не менее важна субъективная составляющая этой дистанции. Сами по себе цифры и данные не были бы значимы и в случае дальнейшего игнорирования обществом (точнее, определенными социальными силами) проблемы. Цифры медицинской и правоохранительной статистики существовали всегда, но можно предположить, что до середины 1990-х у некоторых групп просто не было потребности в «оперировании» этими цифрами и их использовании.

Для ученых, занимающихся анализом социальных проблем с точки зрения конструкционистской теории, неадекватность (диспропорциональность) общественной обеспокоенности наркоугрозой является одним из факторов, на основании которого можно говорить о «моральной панике» вокруг проблемы наркотизма. Следует отметить, что многие ученые критикуют понятие «моральной паники» и лежащую в ее основе «диспропорциональность» между самим явлением, его потенциальной опасностью и реакцией на него, поскольку считают, что не может быть объективных данных о реальности, а потому не может быть и пропорциональности/диспропорциональности. Так, радикальные конструктивисты считают, что все знания о реальности относительны и в равной степени субъективны. В результате, по их мнению, не может быть чего-то такого, как «паника», поскольку мы не можем определить серьезность объективной угрозы и измерить субъективное беспокойство относительно этой угрозы. Пожалуй, трудно не согласиться с тем, что определение и оценки объективной составляющей любой социальной проблемы относительны, особенно в случае с наркотизмом. Все заключения, основывающиеся на данных (будь то сведения ученых или врачей), с определенной точки зрения являются социальными конструктами.

Вместе с тем, признавая относительность объективных данных о степени распространения потребления наркотических веществ, мы можем использовать эти цифры как одну из составляющих анализа реакции общества на проблему наркотизма. Поскольку в случае с употреблением наркотиков задача определения общественной угрозы оказывается довольно трудновыполнимой, сам по себе факт привлечения внимания к проблеме наркотизма в тот момент, когда официальные данные здравоохранения (единственно возможный источник относительно объективного «замера» параметров проблемы) показывали снижение актуальности вопроса, не может не вызывать интереса. Некоторые ученые уже писали о наличии в российском обществе «моральной паники» по поводу наркотиков и людей, их потребляющих. Если предположить, что она действительно имела место, то возникает вопрос: почему она возникла и почему именно в те годы? Ведь помимо проблемы распространения наркотиков, в конце 1990-х в России существовала масса других, не менее важных (а часто намного более значимых и актуальных) проблем. Почему же именно в эти годы так возрос страх перед угрозой, которая распространялась уже не столь быстрыми темпами (судя по росту наркозависимых), чем несколько лет назад? Для ответа на эти вопросы необходимо, на наш взгляд, применить теорию конструкционизма к анализу происходящих в 1990-е годы в России социальных процессов. Следуя логике конструкционизма, объективное условие само по себе не создает социальную проблему, поэтому необходимо изучать ценностные оценки и компоненты этого феномена, политического по своей сути. Для анализа несоответствия реакции на наркотизм цифрам медицинской статистики необходимо поставить несколько вопросов: кто именно выразил беспокойство в середине 1990-х, послужившее в дальнейшем началом обострения общественного интереса к проблеме? Почему именно в это время и почему именно относительно проблемы наркомании? В чьих интересах было привлечение внимания к проблеме? Какова была роль различных субъектов, включенных в антинаркотическую деятельность, в этом процессе? Необходимо, следовательно, изучить роль интересов, ресурсов и легальности социальных сил на политической арене в процессе «открытия» социальной проблемы наркотизма. В любой наркопанике или во время разработки и принятия антинаркотических законов всегда имеет место столкновение профессиональных интересов разных групп, спорящих за то, что Дж. Гусфельд назвал «правом» на проблему: это «способность создавать и влиять на общественное определение проблемы» и формулировать, таким образом, антинаркотические меры. Исследования американских социологов, о которых упоминалось во введении, показали, что символические битвы за определение сути проблемы наркотизма ведутся между основными антинаркотическими акторами. Таким образом, для анализа причин привлечения общественного внимания к проблеме наркомании во второй половине 1990-х необходимо рассмотреть существовавшие на российской антинаркотической сцене заинтересованные группы, историю возникновения и активизации их деятельности, доступные им возможности убеждения и ресурсы.

Медиа, «моральные интерпренеры» (возмутители спокойствия) и профессиональные группы обычно взаимодействуют таким образом, чтобы показать «правду» о наркопроблеме. Но само по себе это взаимодействие не приводит к наркопанике или принятию антинаркотических законов. Внутри этих взаимодействий лежат конфликты (экономические, политические, культурные, классовые, этнические) или их комбинация. Именно эти конфликты и создают контекст, в котором определенные социальные силы в своих утверждениях-требованиях конструируют социальные группы потребителей наркотиков как угрожающие общественному спокойствию. При этом «моральные интерпренеры» помимо властно-административных, материальных и иных видов ресурсов используют символико-риторические возможности «доказательства» своего взгляда на проблему. Поэтому столь же необходим анализ антинаркотической риторики различных социальных групп, включенных в антинаркотическую сферу и конструируемых ими дискурсов наркотизма. Также следует учитывать особенности социально-политических и экономических изменений в обществе как фон для трансформации социальной антинаркотической реакции.

моральные интерпренеры

В качестве одного из основных элементов «моральной паники» ученые выделяют «моральных интерпренеров». В большинстве случаев такими интерпренерами являются политические элиты и представители профессиональных групп. В случае с наркотизмом среди профессиональных групп можно

выделить правоохранительные структуры, занимающиеся борьбой с распространением наркотиков, врачей-наркологов, призванных лечить наркозависимых, и те государственные и негосударственные организации, которые занимаются профилактикой и реабилитацией наркозависимостей. Для объяснения особенностей реакции («моральной паники») на проблему нарко- тизма в России конца 1990-х рассмотрим основных действующих на антинаркотической сцене акторов (см. схему 11):

Схема 11. Схема для описания активности разных акторов антинаркотической сфере в России

Ученые-конструкционисты показали, что антинаркотические законы отражают идеи, представления, идеологии, интересы и требования более властных и влиятельных групп и категорий населения. Распространение и принятие определенного взгляда на мораль (в соответствии с которым определяется социальная группа, подвергающаяся криминализации) выражаются в Уголовном кодексе и представляют собой символическую победу одной социальной группы над другой. Политики, члены парламента и Госдумы - люди, легитимно представляющие интересы всего общества. Репрезентационный характер их деятельности позволяет им не только влиять на распределение ресурсов, но и определять общественные нормы морали и те действия, которые их нарушают и противоречат им. В целом, можно сказать, что существуют диалектические отношения между общественным мнением и вниманием политиков к определенным социальным проблемам. С одной стороны, политики чувствуют общественное беспокойство и общественный интерес относительно того или иного условия и эксплуатируют его. С другой стороны, привлекая внимание к определенной проблеме, политики способны еще более обострять

общественное беспокойство. Таким образом, «политики становятся так же значимы, как и сами наркосодержащие вещества».

Российские политики в середине 1990-х годов определяли употребление наркотиков как угрозу,

относительно которой «что-то нужно делать!». Во второй половине 1990-х появились призывы некоторых политиков ужесточить антинаркотическое законодательство вплоть до смертной казни за некоторые виды преступлений, связанных с наркотиками. Так, член Совета Федерации и мэр Москвы Ю. Лужков в конце 1998 года представил в Государственную думу законопроект о дополнении УК РФ статьей 230.1 об ответственности за потребление запрещенных веществ в виде лишения свободы на срок до одного года. С подобными предложениями восстановить уголовную ответственность за немедицинское потребление наркотических средств выступали также бывший генпрокурор Ю. Скуратов и Комитет Государственной думы по охране здоровья. Губернатор Омской области Л. Полежаев в 1999 г. инициировал в своем регионе сбор подписей за проведение всероссийского референдума о введении смертной казни за незаконное производство и распространение наркотиков. Выступая в Совете Федерации, он сообщил, что в Омской области за введение смертной казни «за производство и распространение наркотиков» высказались 443 тыс. из 500 тыс. опрошенных граждан. Бывший губернатор Тюменской области Л. Рокецкий также одним из первых среди региональных лидеров обратился с инициативой к президенту В. Путину ужесточить наказание за распространение и продажу наркотиков. Губернатор Свердловской области Э. Россель предложил жителям своего региона антинаркотические меры весьма радикального толка: крушить дома наркоторговцев, а их самих приговаривать к смертной казни. В аналитическом докладе Совета по внешней и оборонной политике при Совете Безопасности в 2001 г. также упоминается о том, что депутаты Тольяттинской городской думы направили президенту РФ В. Путину письмо, в котором они требовали ввести смертную казнь за распространение наркотиков. В начале октября 2002 г. Московская городская дума выступила с законопроектом, направленным на ужесточение политики в отношении наркоманов и предусматривающим увеличение возраста, при котором от наркомании можно лечить принудительно (согласно действующему Закону «О наркотических средствах и психотропных веществах» предусмотрено принудительное лечение детей до 15 лет по просьбе их родителей и опекунов).

«Правовая база трансформируется с большим опозданием, и сегодня законы слишком либеральны. К организаторам наркобизнеса (подчеркиваю, наркобизнеса) должна применяться высшая мера наказания» (Член Совета Федерации от Ульяновской области, Москва, Интервью № 2, см. приложение).

Можно предположить, что подобные выступления политиков являются не столько следствием их личной позиции или отражением фактического состояния дел, сколько попыткой выполнить некий социальный заказ. Их публичные выступления конца 1990-х, с одной стороны, свидетельствовали о намечавшемся в это время в российском обществе росте массовой обеспокоенности проблемой распространения наркотиков и наркомании и являлись отражением этой тенденции.

«С 1999 г. в Думу поступило И проектов законов, направленных на усиление уголовной ответственности, в основном. Проекты законов приходят только от субъектов законодательной инициативы: это или Законодательное собрание регионов или это губернатор. ... Что народ желает? Народ желает усилить уголовную ответственность вплоть до смертной казни распространителям» (Депутат Государственной думы, консультант Комиссии по борьбе с распространением наркомании, Москва, Интервью № 1, см. приложение).

С другой стороны, сами политики могли стать фактором этого роста через использование проблемы в своих личных политических интересах. Так, Рей- нарман пишет, что во всех наркопаниках у политических интерпренеров есть свои личные (в том числе и финансовые) интересы, которые имеют мало общего с борьбой с наркоманией. Для политических элит наркотики - очень удобное функциональное «зло», поскольку они позволяют им отвлечь внимание от других, более систематических, источников общественных проблем, за которые они могли бы нести ответственность. По мнению исследователя, проявление жесткости по отношению к наркотикам в американской политической культуре позволяет лидерам сохранять твердые позиции, не рискуя при этом потерять голоса или доверие избирателей.

Исследователи, изучавшие наркопанику в США в конце 1980-х - начале 1990-х годов,

пришли к выводу о том, что проблема наркомании является своеобразным «козлом отпущения», позволяющим отвлечь внимание общественности от более значимых проблем: экономического неравенства, несправедливости, недостатка значимых структурных возможностей для молодежи. «Апеллирование к проблеме наркомании, - писали Левин и Рейнарман, - позволяет консервативным политикам демонстрировать свою приверженность политике «закона и порядка»; это также позволяет им демонстрировать заботу о социальных проблемах без особых затрат со своей стороны в деле помощи людям». Они также показали, что конструирование наркомании как главной проблемы конца 1980-х в США служило политическим целям людей, находящихся у власти.

Привлечение российскими политиками внимания общественности к проблеме наркомании в том числе могло быть связано с выборами в Государственную думу и Совет Федерации в декабре 1999 г., когда представители политических элит использовали проблему наркомании для придания своим предвыборным кампаниям большей значимости и актуальности в глазах избирателей. «Политические партии тоже используют эту проблему в своих предвыборных целях в большей степени, нежели в серьезном решении этой проблемы», - было заявлено на парламентских слушаниях «Наркомания в России среди детей и молодежи», состоявшихся 3 ноября 1998 г. в Государственной думе¹⁸. Дело в том, что заниматься финансированием программ лечения и реабилитации, а также вводить этот пункт в лозунги предвыборных кампаний политически невыгодно, так как публика, на которую эти программы и лозунги нацелены, мало что может дать политикам в избирательном плане. Большая же часть избирателей желает услышать от кандидата о намерениях жестко бороться с этой проблемой. Таким образом, именно возможность использования проблемы наркомании и наркотизма в целях «зарабатывания очков» делает политиков столь чувствительными к данной проблеме. В результате их активность и усилия по привлечению внимания к этому вопросу не всегда соответствуют размерам проблемы и способны привести к возникновению наркопаники. Далее попытаемся рассмотреть, в какой степени медицинские антинаркотические акторы, правоохранительные структуры и представители социальных наук используют ту же стратегию в конструировании наркопаники.

3.1.2. Правоохранительные органы и криминализация наркотизма

Одним из главных субъектов антинаркотической политики являются правоохранительные органы, поскольку именно им традиционно принадлежала ведущая роль ,в сфере противодействия распространению наркотизма. Ведущим для данного субъекта является дискурс криминализации, согласно которому проблема наркотизма и наркомании понимается как проблема преступности; при этом подчеркивается имманентная связь потребления наркотиков и совершения преступлений. Кроме того, отмечается двусторонняя связь этих явлений: с одной стороны, наркоманы совершают значительную часть преступлений, с другой - преступники рано или поздно начинают тратить заработанные нечестным путем деньги на наркотики и их употребление. Так, например, потребители наркотиков представлены в этом дискурсе как «карманные и квартирные воры, уличные грабители, убийцы, которые идут на тяжкие преступления ради получения средств для наркотиков» (из выступления заместителя начальника управления по борьбе с незаконным оборотом наркотиков МВД России генерал-майора милиции В. Шушакова). Как было отмечено в докладе Совета Безопасности России в 1997 г., «из 10 имущественных преступлений практически каждые шесть совершаются наркоманами». По данным ГУВД Москвы, 70% подобных преступлений совершается в Москве наркоманами, чтобы добыть деньги²⁰.

«Процентов 70-80 квартирных краж, которые совершаются в районе, совершаются наркоманами. Они живут с родителями, нигде не работают, из дома все повытаскивали, а куда деваться? И идут другие квартиры обворовывать. ... Совершаются убийства опять же наркоманами из тех же самых побуждений, чтобы добыть деньги на приобретение. <Наркомания> дает и дальнейший стимул к развитию других корыстно-насильственных преступлений: грабежи, разбои, квартирные кражи, кражи автотранспорта, магнитол - это все основания для категорий преступления именно лиц, совершающих эти преступления - это наркоманы» (Заместитель прокурора Заволжского района г. Ульяновска, Интервью № 16, см. приложение).

Причинно-следственная связь между проблемой употребления наркотиков и проблемой преступности

При этом подчеркивается именно причинно-следственная связь между проблемой употребления наркотиков и проблемой преступности. «Наркомания по-прежнему крайне негативно влияет на развитие криминогенной обстановки в стране», - было заявлено в Аналитическом докладе совета по внешней и оборонной политике (СВОП) при Совете Безопасности РФ. Несмотря на то, что многие наркоманы нарушали закон и до формирования зависимости и останутся правонарушителями даже в случае успешного излечения от нее, у представителей правоохранительных органов нет сомнений в том, что наркозависимость является причиной значительного роста преступлений двух видов - воровства и сбыта наркотиков. Если потребление наркотиков является условием, которое толкает подростка на совершение преступления, то наркоман - это преступник, который должен быть наказан по закону. Следовательно, силовые структуры заинтересованы во внедрении в общественное сознание (и, соответственно, в сознание правительственных структур) такой модели понимания проблемы наркотизма. В случае признания причинно-следственной связи между наркотизмом и преступлениями основные средства будут направляться на противодействие распространению наркотиков, а значит, силовым структурам и ведомствам. Нильс Кристи в своей работе «Борьба с преступностью как индустрия. Вперед, к Гулагу западного образца» показал, каким образом правоохранительные органы работают сами на себя, обеспечивая средства для ведения «перманентной борьбы с преступностью». Очень показательным здесь может быть выступление министра внутренних дел Б.В. Грызлова на «Правительственном часе» в Госдуме 17 октября 2001 г. Он, в частности, говорил о недостаточном использовании имеющейся правовой базы в борьбе с наркоманией: аргументируя свою идею о преждевременности введения смертной казни за некоторые наркопреступления, Грызлов указывал на необходимость максимального использования всех возможностей действующих статей Уголовного кодекса и иных нормативных актов. «В 1998-2000 гг. из общего числа осужденных за совершение наркопреступлений около половины приговорены к наказаниям, не связанным с лишением свободы. В прошлом году к максимальному наказанию за совершение тяжких преступлений осуждены лишь 0,5% от общего числа лиц данной категории», - заявил он. Среди аргументов, приводимых представителями правоохранительных органов в защиту своего нарко дискурса, наиболее распространен тезис о латентности наркопреступности, отсылающий к идее о ее огромных размерах, а значит, и о размерах наркоугрозы. В частности, указывается, что конфискованные правоохранительными органами наркотики редко превышают 5%-й рубеж²⁴, и выявляется не более 10% совершенных наркопреступлений. Риторика драматизации криминальных аспектов потребления наркотиков используется представителями правоохранительных органов для утверждения требований укрепления положения и ресурсной базы данного субъекта. Например, как сообщалось в аналитическом докладе Совета Безопасности, «сегодня очевидна необходимость оперативного решения вопроса об укреплении на всех уровнях подразделений МВД, занимающихся борьбой с незаконным оборотом наркотиков». Представитель Главного управления внутренних дел Правительства Москвы отмечает: «Национальные интересы РФ в сфере борьбы с преступностью и незаконным оборотом наркотиков требуют... усиления роли государства в качестве гаранта национальной безопасности, создания необходимой для этого эффективной правовой базы и механизма ее применения, укрепления всей системы правоохранительных органов». Однако криминализация проблемы наркомании не просто способствует выбиванию государственных средств для увеличения финансирования этих структур. Пытаясь навязать обществу силовое решение проблемы, правоохранительные органы тем самым стремятся сделать ее своей, показать легитимность «силового» решения, т.е. определить социальную ситуацию так, чтобы стало очевидным, естественным и само собой разумеющимся, что наркомания - это прежде всего одна из проблем преступности, а раз так, то именно силовым органам надо отдать приоритет в антинаркотической борьбе. Именно поэтому неразрывная связь наркомании и преступности настойчиво вводится в официальный дискурс проблемы. Эксперты различного уровня в своих выступлениях говорят о наркотизации России как о причине роста преступности в целом. Данный дискурс воспроизводится и представителями иных профессиональных групп, прежде всего учеными. «Наркомания неизбежно связана с бандитизмом, убийствами, изнасилованиями, нанесением тяжких телесных повреждений», - пишут социологи, занимающиеся исследованием проблемы наркомании²⁸.

Однако у криминального дискурса наркотизма в его российском варианте есть еще одна специфика - рассмотрение роста незаконного оборота наркотиков как внешней угрозы для России. При этом активно задействуются механизмы социального конструирования «образа врага», под которым в разных контекстах может быть та или иная социальная группа (национальная, этническая, социокультурная): «На сегодняшний день... против нашей страны идет наркоагрессия. Это - спланированная акция... Это идет третья мировая война, которую мы явно уже начинаем проигрывать... Чечню здесь можно рассматривать как частный элемент вот этой вот атаки на страну. ...Контртеррористическая операция, проводимая в Чечне, напрямую связана с афганским терроризмом. Откуда боевики берут деньги для закупки вооружения, для оплаты услуг наемников? Эти деньги пахнут героином. ... И коль скоро существует агрессия, должны быть адекватные меры», - было заявлено на заседании круглого стола Государственной думы РФ в ноябре 2000 г.Конструирование определенных этнических групп как «ответственных» за распространение наркотиков является характерной чертой криминального дискурса наркотизма конца 1990-х в России. Так, в Аналитическом докладе Совета Безопасности России в 1997 г. указывалось, что в Москве и Подмосковье азербайджанцы контролируют практически 100% торговли героином и метадоном, а также значительную часть рынка марихуаны. Сообщалось и о том, что самые крупные общины, занятые наркобизнесом в России, - афганская, китайская и вьетнамская³⁰. «...Системы распространения наркотиков часто заняты продавцами и потребителями-продавцами из этнических общин, из которых наиболее заметны цыгане, кавказцы, а также таджики и афганцы», - пишут Г. Драган и Б. Калачев. «Упорно сопротивляясь интеграции в общество, значительная часть из более чем 150 тыс. цыган, проживающих в Российской Федерации (данные 1987 г.), занимаются незаконной или полулегальной деятельностью. Многие из них включились в розничную торговлю наркотиками и в настоящее время продают их на окраинах большинства российских городов и поселков», - указывает JI. Паоли. Упоминалось также о выявлении на территории России свыше 40 наркогруппировок, состоящих из почти 300 представителей чеченской национальности. В данном случае обращается внимание на этническую принадлежность членов группировок, несмотря на то, что их доля в общем количестве выявленных наркогруппировок составляет всего 1%. Кроме того, по данным исследователей, в большинстве случаев преступные формирования на территории России являются смешанными по национальному признаку. Большая же часть людей, вовлеченных в незаконный оборот наркотиков, являются гражданами Российской Федерации.

Тенденция акцентуации роли национальных и этнических групп в распространении наркотиков

В целом, тенденция акцентуации роли национальных и этнических групп в распространении наркотиков служит основой для стигматизации представителей данных групп и усиливает негативное отношение населения к этническим меньшинствам, проживающим в различных регионах России. Проблема наркомании является ярким примером того, как власть правоохранительных органов реализуется за счет приписываемого им права использования системы изоляции. Как писал М. Фуко, «карательная система - это форма, где власть в наиболее явном обличье показывает себя в качестве власти». Поскольку исторически аппарат наказания формировался как своего рода «приспособление по сортировке нормальных от ненормальных»³⁵, именно правоохранительным органам сегодня принадлежит роль арбитра при определении «нормы» и «патологии» в сфере наркотизма, а также символическая и реальная власть и право контролировать и реализовывать такую сортировку. Именно они знают, как выглядит «человек нормальный» и какие меры следует применить к наркоману (силовые, лечебные и др.), чтобы вернуть его к «норме».

Теперь рассмотрим, каким образом статус правоохранительных органов как одного из ключевых субъектов антинаркотической политики отразился на процессе принятия законов, направленных на борьбу с наркоманией. При этом хотелось бы еще раз вернуться к анализу изменения российского антинаркотического законодательства, описанного во второй главе, и рассмотреть его с точки зрения конструирования правоохранительными структурами потребителей наркотиков как группы, представляющей угрозу для общества. Как было замечено во введении при описании исследований западных ученых, привлечение внимания к проблеме наркотизма, как правило, связано с контролем над поведением маргинализированных групп. Соответственно, антинаркотические законы принимаются (по крайней мере отчасти), потому что отражают идеи, представления, идеологии, интересы и требования властных и влиятельных групп и категорий населения. Действительно, криминализация - открытое выражение власти, т.к. закрепляет проблему «кто кого криминализирует»³⁶. Распространение и принятие определенного взгляда на мораль (в соответствии с которым определяется социальная группа, подвергающаяся криминализации) выражается в Уголовном кодексе и представляет собой победу одной группы или категории над другой. Следуя логике конструкционистов, можно предположить, что первые попытки законодательного решения этой проблемы в середине 1920-х годов могут быть объяснены резким ростом употребления наркотических веществ представителями криминальных групп, проститутками (случаи употребления наркотиков красноармейцами и рабочими не подвергались огласке). В 1950-е годы вновь образовалась тесная связь между употреблением наркотических веществ и криминальными кругами, наркотики стали распространяться в тюрьмах; соответственно, они стали восприниматься в качестве элемента криминальных субкультур. В середине 1960-х годов употребление наркотиков стало ассоциироваться с западными молодежными движениями, что само по себе представляло угрозу идеологии советского общества. Последующее за этим ужесточение антинаркотической политики отразилось в УК 1960 г., в котором увеличилось количество соответствующих статей. В период «развитого социализма» употребление наркотиков связывалось с «паразитирующими элементами, не желающими жить по законам социалистического общества» и представляющими значительную угрозу для социума. Дальнейшая криминализация действий с наркотиками и их употребление является логическим продолжением политики «борьбы с наркоманией» и исключения из общества «социально опасных элементов».

Последующее изменение антинаркотического законодательства

также во многом определялось правоохранительными силами. Так, Министерство внутренних дел и Министерство здравоохранения были основными участниками обсуждения и разработки первого антинаркотического целевого Федерального закона 1998 г. «О наркотических средствах и психотропных веществах». Именно между данными ведомствами и происходил своеобразный «раздел сфер влияния». Перед принятием этого закона сложилась ситуация противостояния между законопроектами, предложенными НИИ наркологии и МВД. В результате победил вариант законопроекта МВД, что выразилось в содержании закона и сказалось на кадровых перестановках внутри Министерства здравоохранения (так, был снят с должности директор НИИ наркологии): «...в 1998 году был принят закон, но не наш, а по другому законопроекту. У нас был свой закон, и мы его пытались пробивать. И у нас даже были очень крупные силы ЗА НАМИ, как нам казалось. Но потом оказалось, что этот, закон не воспринят... и нам была объявлена война, и были приняты репрессивные меры, и наш директор Института наркологии из-за этого тогда полетел» (Сотрудник организационно-методического отдела НИИ наркологии, Москва, Интервью № 5, см. приложение).

В результате, как утверждают специалисты, «... этот закон не учитывает нарождающейся частный наркологический сектор» (Сотрудник отделения детской и подростковой наркологии НИИ наркологии Минздрава России, Москва, Интервью № 4, см. приложение).

Один из основных авторов закона, заместитель руководителя аппарата Комитета Госдумы по охране здоровья Б. Максимов вынужден был публично признать, что при подготовке законопроекта «МВД выкручивало разработчикам руки». Наличие властных ресурсов, таким образом, позволило МВД принять такой вариант закона, который, по мнению директора альянса «Новая наркополитика» JI. Левинсона, стал политическим обоснованием происходящих в стране наркорепрессий.

Кроме того, в конце 1990-х годов Госдумой был отвергнут законопроект, предусматривающий создание единого Федерального органа по борьбе с немедицинским потреблением и незаконным оборотом наркотических средств, что могло произойти по причине межведомственного противоборства (между Минздравом и МВД) за сферы влияния в антинаркотической деятельности. Создание в конце 2002 г. единого федерального центра в сфере антинаркотической политики именно в рамках МВД стало возможным только после значительной консолидации силовых структур и усиления их веса после избрания В. Путина Президентом России.

Дискурсивная криминализация наркопотребления в конце 1990-х привела к принятию ряда существенных «выгодных» правоохранительным органам поправок к существующим законам. Так, в 1997 г. Постоянным комитетом по контролю наркотических веществ под влиянием МВД были существенно снижены размеры количеств наркотических средств, обнаружение которых являлось достаточным для возбуждения уголовного дела. В результате в 1997- 1998 гг. было возбуждено огромное количество уголовных дел, с расследованием которых уже к середине 1997 г. перестали справляться следственные подразделения. Доля наркопреступлений в общем массиве преступлений возросла более чем в 2 раза - с 3,7 % в 1996 г. до 8 % в 1997 г. При этом упал показатель доли выявленных преступлений, связанных со сбытом наркотиков, хотя именно этот показатель характеризует эффективность работы правоохранительных органов. Согласно текстам стенограммы круглого стола «Коррупция - основная составляющая незаконного оборота наркотиков в России», проходившего в Государственной думе РФ 22 ноября 2000 г., «в 1997 г. в России за приобретение и хранение наркотиков без цели сбыта было осуждено 63 458 человек, в 1998 г. - 83 253, в 1999 г. - 91 763 человек, при этом доля осужденных торговцев наркотиками стремительно падает». Согласно JI. Левинсону, ответственному секретарю Постоянной палаты по правам человека Политического консультативного совета при Президенте России, в 1998 г. потребители (или лица, не имеющие отношения к распространению) составляли около 70 % от общего числа осужденных за незаконный оборот наркотиков. Это число не включало в себя изготовителей (изготовляющих для себя) и потребителей-перевозчиков, составляющих еще примерно 20 %. Данная тенденция продолжает сохраняться и сегодня, поскольку общество продолжает жить по тем же законам, что были приняты в середине-конце 1990-х. При этом в следственных изоляторах Москвы преобладают именно люди, арестованные по 228-й статье. При этом мерой их пресечения является нахождение под стражей, а не подписка о невыезде. По нескольку месяцев они проводят в следственных изоляторах, состояние которых сегодня оценивается как ужасное.

Следовательно, согласно действующему сегодня в России Уголовному кодексу, уголовные меры применяются в основном к лицам либо страдающим наркоманией, либо периодически употребляющим наркотики, тогда как основной целью борьбы, по мнению самих же правоохранительных органов, является пресечение организованного распространения наркотиков.

1.3.       Государственная медицина и медикализация наркотизма

Если стратегии работников правоохранительных органов в основном сводятся к криминализации проблемы наркотизма, то для агентов медицинского поля

и,  прежде всего, наркологов, характерна медикализация этой проблемы. В глазах врачей значительную часть многозначного феномена наркотизма занимает наркомания, то есть психическая и физическая зависимость от наркотика⁴³. Употребление наркотиков в немедицинских целях (неважно каких, когда и как) автоматически приравнивается к злоупотреблению ими. Очевидно, что внедрение в массовое сознание модели, согласно которой наркотизм - это, в первую очередь, болезнь, способствует доминированию другого мировоззрения - медицинского. Медицинские работники напрямую заинтересованы в таком понимании наркомании: ведь если наркотизм - это болезнь, то победить ее могут только те, кто знает, как ее лечить, то есть специалисты-наркологи.

Стремление медикализировать проблему наркотизма (т.е. представить ее в рамках медицинской сферы) также может быть рассмотрено с двух точек зрения: с одной стороны, в связи со скрытым желанием получения экономических дивидендов, а с другой - как еще одна форма символического доминирования медицинского актора в сфере наркотизма. Данные о росте наркомании, а также утверждения об эпидемическом характере ее распространения приводились медиками в качестве наиболее веских аргументов для требований улучшения состояния наркологической службы. Так, министр здравоохранения в 2001 г. заявлял о том, что существующий объем государственного финансирования сферы наркологии недостаточен для эффективного решения проблемы наркотизма: «За 1999- 2000 годы в стране было создано 70 отделений интенсивного лечения в больницах. За три года удалось создать в субъектах Федерации за счет бюджетных средств 25 реабилитационных центров на 1000 мест. На частной основе создан 31 такой центр. Заметен некоторый перелом, но пока это не решает даже чисто медицинскую проблему».

Следует отметить, что на фоне развала антинаркотической системы в первой половине 1990-х, после 1998-1999 гг., сфера наркологии стала получать значительно большие государственные ассигнования как из федерального, так и из региональных бюджетов. По словам главного детского нарколога Минздрава РФ А.В. Надеждина, в последние годы значительно улучшилось состояние наркологических единиц в регионах: больницы отстраиваются, коечный фонд увеличился за последние пять лет на достаточно значимое количество, многие наркологические службы в рамках Федеральной программы переехали в новые здания⁴⁵. Это, бесспорно, было связано с существенным привлечением внимания общества к проблеме наркомании и необходимости ее решения, в том числе и при активном участии медиков- наркологов.

Проблема медикализации употребления наркотиков также тесно связана с проблемой коммерционализации наркологического сектора. В 1990-х годах стало возможным открывать новые негосударственные (коммерческие) наркологические центры, которые практиковали альтернативные государственной наркологии методы и способы лечения и помощи наркоманам: «...наблюдаются некоторые подвижки за последние годы, потому что наркологи стали понимать, что один и тот же набор таблеток давать дальше уже невозможно, и для того, чтобы как-то зарабатывать, надо развиваться. Вот я бы сказал, что это, наверное, главное, что произошло и что сдвинулось <за 90-е годы>. В медицинской среде появился интерес, появилось понимание того, что без психологических методик, без понятия воспитания сделать собственно ничего нельзя. Именно, чтобы зарабатывать» (Главный врач наркологической больницы, Москва, Интервью № 6, см. приложение).

«Это бизнес все, это чистой воды деньги. Есть такой аспект - продажа наркотиков, есть лечение зависимости. И то, и другое - очень большие деньги. То есть на продаже наркотиков люди зарабатывают, на лечении люди тоже зарабатывают, причем я бы не сказал, что меньше» (Частный нарколог, Ульяновск, Интервью № 26, см. приложение).

Сверхприбыль, получаемая от лечения наркотической зависимости,

привела к росту предложений на этом рынке, а ситуация жесткой конкуренции за потребителя - к возникновению все новых методов и способов «эффективного (быстрого, безболезненного и т.д.) лечения». При этом рост предложений на рынке лечения и реабилитации происходил в 1990-е годы в России на фоне отсутствия четкого законодательства в этой области, неясности критериев определения эффективности и лицензирования этой деятельности. Как показал опрос экспертов, проведенный НИЦ «Регион», представители государственной и коммерческой систем наркологии критиковали прежде всего друг друга. Так, критике со стороны негосударственных организаций подвергались: применение устаревших, неэффективных методов лечения наркозависимости, «давящая» обстановка и тяжелая психологическая атмосфера государственных наркологических диспансеров, крайне негативное отношение к людям, которым оказывается наркологическая помощь. «... приходит к ним наркоман, к нему относятся как к животному...» (Частный нарколог, Ульяновск, Интервью № 26, см. приложение).

«Там за большие деньги больным предоставляют особые условия, люксоеая палата и особый уход, а теми, у кого нет денег, никто заниматься не хочет. В наркодиспансере царит сплошное унижение, человек там перестает чувствовать себя человеком... Вы бывали там? Вы зайдите... Это надо видеть. Даже если там все оденут в позолоту, отношение там к детям все равно такое останется» (Заместитель директора детской городской поликлиники, Ульяновск, Интервью № 22, см. приложение).

С другой стороны, представители государственных учреждений критиковали негосударственные клиники за непрофессионализм, «отмывание» и «выколачивание» денег.

«... мне всё труднее и труднее объяснить пациенту, чем он страдает и как надо лечиться, потому что вокруг существует огромное количество простых ответов: «за один день полностью избавит от зависимости, отдав всего 1,5-2 тыс. долларов». И мне всё сложнее становится работать, всё сложнее и сложнее» (Главный врач наркологической больницы, Москва, Интервью № 6, см. приложение).

В то же время, было обнаружено, что эти системы плотно взаимодействуют между собой; они в каком-то смысле «срослись», арендуя друг у друга поме-

Стремление медикализировать проблему наркотизма

(т.е. представить ее в рамках медицинской сферы) также может быть рассмотрено с двух точек зрения: с одной стороны, в связи со скрытым желанием получения экономических дивидендов, а с другой - как еще одна форма символического доминирования медицинского актора в сфере наркотизма. Данные о росте наркомании, а также утверждения об эпидемическом характере ее распространения приводились медиками в качестве наиболее веских аргументов для требований улучшения состояния наркологической службы. Так, министр здравоохранения в 2001 г. заявлял о том, что существующий объем государственного финансирования сферы наркологии недостаточен для эффективного решения проблемы наркотизма: «За 1999- 2000 годы в стране было создано 70 отделений интенсивного лечения в больницах. За три года удалось создать в субъектах Федерации за счет бюджетных средств 25 реабилитационных центров на 1000 мест. На частной основе создан 31 такой центр. Заметен некоторый перелом, но пока это не решает даже чисто медицинскую проблему».

Следует отметить, что на фоне развала антинаркотической системы в первой половине 1990-х, после 1998-1999 гг., сфера наркологии стала получать значительно большие государственные ассигнования как из федерального, так и из региональных бюджетов. По словам главного детского нарколога Минздрава РФ А.В. Надеждина, в последние годы значительно улучшилось состояние наркологических единиц в регионах: больницы отстраиваются, коечный фонд увеличился за последние пять лет на достаточно значимое количество, многие наркологические службы в рамках Федеральной программы переехали в новые здания. Это, бесспорно, было связано с существенным привлечением внимания общества к проблеме наркомании и необходимости ее решения, в том числе и при активном участии медиков- наркологов.

Проблема коммерционализации наркологического сектора

Проблема медикализации употребления наркотиков также тесно связана с проблемой коммерционализации наркологического сектора. В 1990-х годах стало возможным открывать новые негосударственные (коммерческие) наркологические центры, которые практиковали альтернативные государственной наркологии методы и способы лечения и помощи наркоманам: «...наблюдаются некоторые подвижки за последние годы, потому что наркологи стали понимать, что один и тот же набор таблеток давать дальше уже невозможно, и для того, чтобы как-то зарабатывать, надо развиваться. Вот я бы сказал, что это, наверное, главное, что произошло и что сдвинулось <за 90-е годы>. В медицинской среде появился интерес, появилось понимание того, что без психологических методик, без понятия воспитания сделать собственно ничего нельзя. Именно, чтобы зарабаты-

ватъ» (Главный врач наркологической больницы, Москва, Интервью № 6, см. приложение).

«Это бизнес все, это чистой воды деньги. Есть такой аспект - продажа наркотиков, есть лечение зависимости. И то, и другое - очень большие деньги. То есть на продаже наркотиков люби зарабатывают, на лечении люди тоже зарабатывают, причем я бы не сказал, что меньше» (Частный нарколог, Ульяновск, Интервью № 26, см. приложение).

Сверхприбыль, получаемая от лечения наркотической зависимости, привела к росту предложений на этом рынке, а ситуация жесткой конкуренции за потребителя - к возникновению все новых методов и способов «эффективного (быстрого, безболезненного и т.д.) лечения». При этом рост предложений на рынке лечения и реабилитации происходил в 1990-е годы в России на фоне отсутствия четкого законодательства в этой области, неясности критериев определения эффективности и лицензирования этой деятельности. Как показал опрос экспертов, проведенный НИЦ «Регион», представители государственной и коммерческой систем наркологии критиковали прежде всего друг друга. Так, критике со стороны негосударственных организаций подвергались: применение устаревших, неэффективных методов лечения наркозависимости, «давящая» обстановка и тяжелая психологическая атмосфера государственных наркологических диспансеров, крайне негативное отношение к людям, которым оказывается наркологическая помощь. «... приходит к ним наркоман, к нему относятся как к животному...» (Частный нарколог, Ульяновск, Интервью № 26, см. приложение).

«Там за большие деньги больным предоставляют особые условия, люксовая палата и особый уход, а теми, у кого нет денег, никто заниматься не хочет. В наркодиспансере царит сплошное унижение, человек там перестает чувствовать себя человеком... Вы бывали там? Вы зайдите... Это надо видеть. Даже если там все оденут в позолоту, отношение там к детям все равно такое останется» (Заместитель директора детской городской поликлиники, Ульяновск, Интервью № 22, см. приложение).

С другой стороны, представители государственных учреждений критиковали негосударственные клиники за непрофессионализм, «отмывание» и «выколачивание» денег.

«... мне всё труднее и труднее объяснить пациенту, чем он страдает и как надо лечиться, потому что вокруг существует огромное количество простых ответов: «за один день полностью избавит от зависимости, отдав всего 1,5-2 тыс. долларов». И мне всё сложнее становится работать, всё сложнее и сложнее» (Главный врач наркологической больницы, Москва, Интервью № 6, см. приложение).

В то же время, было обнаружено, что эти системы плотно взаимодействуют между собой; они в каком-то смысле «срослись», арендуя друг у друга помещения, технику, используя подчас одни и те же методы лечения и реабилитации, ориентируясь на аналогичную профессиональную литературу. Помимо того, многие наркологи из государственного сектора в 1990-е годы стали параллельно работать в негосударственных, коммерческих центрах или предоставлять частные услуги населению. Как показал опрос экспертов в Ульяновске, именно плохие условия лечения, недостаток оборудования и низкие заработные платы подталкивают врачей к поиску дополнительных источников заработка. По их мнению, «уж пусть лучше они сами этим будут заниматься, чем расплодившиеся в невероятном количестве шарлатаны- целители». Таким образом, благодаря тому, что в регионах в государственных и коммерческих лечебных центрах часто работают одни и те же люди, конкуренция идет не только между государственным и частным наркологическими секторами, но и внутри этих систем⁴⁷.

В результате процесса коммерционализации медицинской наркологической помощи в первой половине 1990-х годов положение государственных наркологических диспансеров было сильно ослаблено новыми частными игроками на этом поле. Реакцией со стороны государственных центров и клиник была попытка усиления позиций представителей государственной наркологии во второй половине 1990-х, что, в частности, проявилось в «дискурсивной депрофессионализации» частного наркологического сектора. Так, в аналитическом докладе Совета по внешней и оборонной политике 2000 г. сообщалось, что «в 1998 г. потребности системы наркологической помощи в целом по стране были удовлетворены лишь на 18%, а в некоторых регионах даже меньше, чем на 10%. В 1998 г. зафиксирован рост числа различного рода центров и клиник частного характера по лечению больных наркоманией. Однако «...этот процесс сопровождается появлением откровенно непрофессиональных структур, которые не в состоянии оказать наркоманам реальную помощь и однозначно ориентированы лишь на выкачивание средств из их родственников»⁴⁸. «Частные фирмы занимаются в основном выведением больных из запоя и купированием наркотической абстиненции, поскольку это финансово выгодно», - пишет главный нарколог Минздрава России В.Ф. Егоров. Таким образом, появление финансовой составляющей и расширение возможностей коммерческого лечения и реабилитации больных наркоманией привело к обострению противоречий между государственным и частным секторами, а также попыткам государства монополизировать наркологические услуги. Интересы данного субъекта отразились в принимаемых в это время антинаркотических законах. Так, Федеральный закон 1998 г. «О наркотических средствах и психотропных веществах» определил новый порядок лечения нар-котической зависимости. Приоритеты в сфере наркологической помощи отныне были закреплены за государственными структурами: законом запрещалось лечение наркомании частными врачами и клиниками (лицензии негосударственным структурам отныне могли выдаваться только на реабилитационную деятельность). Иными словами, победа в «дискурсивной войне» привела к реальному законодательному закреплению доминирующей позиции государственной наркологии.

Это было одним из первых шагов в наступлении государства на частный наркологический сектор, а данный пункт закона носил скорее символическую функцию. Как отмечал Дж. Гусфельд, своей символической составляющей закон меньше ориентирован на изменение поведения; при этом намного более значимо само решение⁵⁰. Данный вывод делается нами постольку, поскольку лечение в коммерческих наркоцентрах продолжалось и после принятия этого закона на вполне официальных основаниях (клиника Маршака⁵¹, Назаралиева и др.).

«-...я говорю: давайте попробуем через генеральную прокуратуру проверить работу этих коммерческих <наркологических> организаций. Взять несколько коммерческих организаций, взять специалистов и посмотреть, чем они занимаются, какими методиками и какими методами они работают. И мне вот говорили об этом, тихо говорили: «Надежда Николаевна, да не лезьте Вы в коммерческие организации. Если недавно моя хорошая знакомая Маршака задела по телевидению о том, что, ну, извините, не совсем честно всё. Ее потом проверками замучили. Поэтому я говорю, здесь не всё безопасно» (Депутат Государственной думы, консультант Комиссии по борьбе с распространением наркомании, Москва, Интервью № 1, см. приложение).

Каким образом негосударственный наркологический сектор отвоевывал свое право на лечение наркозависимостей, сказать довольно трудно, однако можно

⁵¹¹ Гусфельд показал, что законодательные предложения и действия парламентариев имеют как инструментальную, так и символическую функции. Символический аспект принятия закона не связан непосредственно с его выполнением, поскольку его смысл - в значении этого действия для аудитории. Символическое значение действий правительства и парламентариев таким образом - во влиянии на обозначение общественных норм, поскольку их решения часто поддерживают ценности и нормы одной из социальных групп. Закон, следовательно, может рассматриваться как символ общественного признания социальных идеалов и норм, а также как средство прямого социального контроля. Это символическое измерение закона реализуется в заявлениях, публикациях или уведомлениях, вне зависимости от их влияния на последующее поведение. Именно с этой точки зрения Гусфельд рассматривал политику прогибиционизма в США, значение которой он видел не столько в устанавливаемом им запрещении и принуждении, сколько в самом факте его принятия. См: Gusfield, J.R. Moral Passage. The Symbolic Process in Public Designation of Deviance. (In:) Pontell, H.N. (1993) Social Deviance. Readings in Theory and Research. Prentice Hall, Englewood Cliffs, New Jersey, p.200-211.

⁵¹ Методика Маршака признается многими экспертами одной из наиболее эффективных, хотя в целом отношение к ней крайне противоречивое. Лечение в клиниках Маршака считается самым дорогим (от 3000 до 5000 долларов США). Программа, предлагаемая центром Маршака «Кундала», содержит два этапа помощи. На первом этапе проводится дезинтоксикация под наркозом по программе «Детокс», на втором - реабилитация по программе «12 шагов». Цель - прививка новых ценностей жизни. Эти техники относят к религиозной психотерапии с использованием «йоги Кундалини» и различных приемов медитаций. Постулируемая этой формой йоги тонкая энергия используется для моделирования состояний наркотического опьянения. Применяют эти техники после дезинтоксикации, которая понимается не как самоцель, а как вход в конкретную психотерапевтическую программу.

проследить некоторые тенденции этой борьбы. Так, в частности, в конце 2001 г. министр здравоохранения говорил о «всяческой поддержке государством частных наркоклиник - тех, которые действительно стараются лечить, а не просто наживаться на горе людей».

Фактором достижения определенных результатов в «разделе сфер влияния» в лечении наркомании

государственными и негосударственными клиниками может быть назван Указ Министерства здравоохранения РФ от 13.12.2001 № 443 о подготовке и рассмотрении на заседании Правительственной комиссии по противодействию злоупотреблению наркотическими средствами и их незаконному обороту материалов с анализом практики оказания медицинской помощи больным наркоманией в негосударственных лечебных учреждениях, а также проработке вопроса о целесообразности внесения изменений в действующее законодательство относительно наделения указанных учреждений правом на лечение больных наркоманией⁵³.

Таким образом, можно предположить, что в конце 1990-х у государственной наркологии не было ресурсов для перевода всей сферы лечения «на себя», несмотря на желание и попытки перевести полный контроль именно в рамки государственных медицинских органов. К началу 2000-х государственные органы уже были в состоянии осуществлять контроль и регулирование медицинского наркологического сектора; при этом часть коммерческих ааркологических центров пролоббировала свои интересы (можно предположить, что поддержку государства при этом получили именно наиболее коммерчески прибыльные предприятия).

Несмотря на возможность отделения двух пластов медикализации проблемы наркотизма - финансово-материального и символико-дискурсивного, между ними очевидна связь. Чем больше проблема наркомании будет конструиро- заться как болезнь (сложно поддающаяся лечению, неизлечимая, смертельная й т.д.), тем'больше у медиков возможностей использовать свои рабочие места для реализации своей профессиональной деятельности, доказательства своей востребованности. Косвенным подтверждением этой гипотезы может быть выступление министра здравоохранения Ю.Л. Шевченко: «Наркомания - болезнь неизлечимая! ... Общество должно знать: наркомания - болезнь неизлечимая! Как только появилась ломка, появилась явная зависимость, вылечить боль- даго невозможно».

Яедикализация наркотизма, поддерживаемая и развиваемая в первую очередь наркологами, тесно связана с властным аспектом социальных отношений. Зля понимания символической власти врачей-наркологов важно рассмотреть понятие «власть-знание», используемое М. Фуко. Человек во всех заведени- jx типа тюрьмы, больницы, психиатрической или наркологической лечебницы несвободен, он - объект отношений власти. «Власть-знание» - это такое зна ние, которое развивается и обогащается путем сбора информации и наблюдения за людьми как объектами власти. Фуко показывает, что одна из функций всех дисциплинарных институтов современного общества - сбор статистических данных и создание определенных сводов знаний о своих объектах. «Власть-знание» - это власть, существующая и реализующая себя в форме особого знания о людях, - знания, включенного в существование и воспроизводство властных структур. Наркология как вид дисциплинарного института современного общества реализует свою власть в форме знания о способах и механизмах лечения особой «болезни» - употребления наркотических веществ. Власть врача-нарколога в современной культуре реализуется за счет приписываемого ему права манипулировать больным. В теоретической части мы упоминали идеи Фуко о социальных представлениях о психопатологии, сформировавшихся на основе соотнесения с некой «нормой», представлением о человеке «нормальном», который предшествует как данность любому опыту болезни, и которым в случае с наркоманией выступает врач-нарколог. Именно он обладает знаниями о том, каким надо быть человеку, чтобы соответствовать представлениям о «нормальности», и как наркомана («больного») надо лечить, чтобы возвратить его к «норме». Несмотря на прошествие нескольких десятков лет, такое представление сохраняет свою актуальность и для постсоветского российского общества.

«Люди дезориентированы в методах лечения, так как они не понимают, что это такое. Даже специалисты. Поскольку специалист - это не обязательно человек, желающий думать глубоко. Это иллюзия такая, это слово такое - специалист» (Главный врач наркологической больницы, Москва, Интервью № 6, см. приложение).

Сакрализация фигуры врача в современной культуре,

о которой писали многие ученые, была свойственна и советской системе: диагноз, поставленный врачом, приобретал характер абсолютной истины. С другой стороны, по мнению ряда наркологов, система советской наркологии вплоть до 1990-х годов была пристанищем «проштрафившихся» врачей иных специальностей, которые в довольно короткие сроки проходили переквалификацию во врачей-наркологов (так, в область наркологии переводили врачей, демонстрирующих диссидентские взгляды, врачей-алкоголиков, гинекологов-садистов и т.д.). Таким образом, фигура врача приобретает власть, которая дает ей право не только на доступ к телу пациента, но и на изречение научно обоснованной истины. Вместе с тем наркологическая практика в России свидетельствует о том, что власть нередко принадлежит людям с недостаточной квалификацией. Помимо того, вопрос «истины», изрекаемой врачом-нарколо- гом становится еще более проблематичным, если учесть высказывания некоторых специалистов о невысоком уровне знаний современных врачей, о специфических свойствах многих наркотических веществ и последствий их применения. Так, например, А. Данилин пишет о том, что «до сих пор у медиков имеется очень мало информации о галлюциногенах и о последствиях их хронического применения», поскольку «наркотические свойства этого вещества, например, способность вызывать физическую зависимость, являются недоказанными и спорными». Именно поэтому «медики оказываются беспомощными в диалогах с пациентами в попытках ответить на вопрос - чем плох тот или иной наркотик».

С этим связана проблема использования медицинских препаратов для лечения в сфере наркологии. В прошлом большое количество наркотических веществ назначалось для лечения различных расстройств (например, амфетамины использовались при лечении депрессии и ожирения, а ЛСД еще совсем недавно считались официально признанным лекарством, рекомендуемым целым рядом врачей). По мере развития науки появились химические вещества, которые стали прописывать больным при депрессии. Именно официально признанное лечение многих психологических состояний человека антидепрессантами может быть названо одним из основных моментов утверждения и преобладания медикаментозного подхода к лечению наркологических зависимостей. Фармакология постоянно изобретает большое количество новых наркотических соединений. Одной из основных функций Научно-исследовательского института наркологии (НИИ наркологии) при Министерстве здравоохранения РФ является разработка новых медицинских препаратов для лечения наркологических зависимостей, их тестирование, написание методических рекомендаций по их применению с последующим предложением этих методических рекомендаций в региональные и областные структуры наркологического профиля. Таким образом, вокруг лечения зависимости был построен целый конгломерат медицинских практик, которые, несмотря на совершаемый в последние десятилетия «подрыв» медицинских оснований борьбы с наркоманией, продолжали функционировать и развиваться, поскольку представляли собой «государственную наркологию». Часть наркотических препаратов признаны государственными медицинскими органами и одобрены для использования при лечении наркозависимостей (этой функцией обладает Постоянный комитет по наркотикам при Правительстве России), часть остается запрещенными для использования. Вместе с тем, эти легитимные границы постоянно оспариваются частными наркологами.

«То, чем мы занимаемся, на самом деле не признано, хотя я, например, считаю, что это одна из наиболее эффективных методик на сегодняшний день, которые существуют» (Частный нарколог, Ульяновск, Интервью № 26, см. приложение).

Соответственно, критика системы медицинского знания государственной наркологии, которая активизировалась в конце 1990-х, являлась «подрывом» власти наркологии. Таким образом, подрыв символического господства и власти системы государственной наркологии осуществляется внутри самой наркологической сферы: спор ведется, как правило, вокруг использования тех или иных препаратов для лечения и (подспудно) возможностей их контроля. Ярким примером тому может служить метадон, вокруг использования которого не стихают споры наркологов, несмотря на жесткий запрет на него государственных органов. «До сих пор оценка метадоновых программ, широко применяемых в помощи больным героиноманией во многих странах мира, остается неоднозначной в России», - отмечают некоторые авторы. «Все истории об излечении метадоном не более чем мифы, которые выгодно распространять продавцам наркотиков. И самое главное, он запрещен в России законом, все предложения лечить с его помощью - нелегальны и преступны...» (Сотрудник отделения детской и подростковой наркологии НИИ наркологии Минздрава России, Москва, Интервью № 4, см. приложение).

«Метадон - такой же наркотик, к которому происходит достаточно быстрое привыкание, он такой же разрушитель организма человека. Получается, что руками врачей человек еще быстрее загоняется в могилу». Более того, «они вредны, опасны и очень дороги. Поэтому метадоновые программы помочь в решении проблемы наркомании не смогут», - говорил в своем интервью заместитель начальника управления по борьбе с незаконным оборотом наркотиков МВД России генерал-майор милиции В. Шушаков⁵⁸. При этом проблема метадоновых программ рассматривается ее противниками как поиск и попытки лоббирования западными производителями новых рынков сбыта в России⁵⁹. Высказывается также сомнение в возможности контроля над распространением метадона в нашей стране, если он будет легализован. Вместе с тем, ряд отечественных наркологов высказывается за разумное использование метадоновых программ для некоторых категорий наркоманов. К такому выводу, например, пришли многие участники международной конференции «Наркозависимость и медико-социальные последствия: стратегии профилактики и терапии», которая проходила в Казани в марте 2003 г. В отдельных субъектах Российской Федерации предпринимались попытки законодательного решения вопроса о внедрении метадоновых программ на местном уровне, например, в Свердловской области и Республике Татарстан. Однако эти инициативы не были реализованы, поскольку являлись прямым нарушением Федеральных законов «О наркотических средствах и психотропных веществах» и «О лекарственных средствах».

|цтике подвергается и исключительно фармакологический принцип лечения в государственной наркологии. По мнению оппонентов, лечение патологических влечений» (включая наркотическую зависимость) в большин- стве российских медицинских учреждений сводится к выдаче психоактивных препаратов, выполняющих функцию наркотика:

лечение «патологических влечений» в 99 % наших медицинских учрежде- ний будет сведено к выдаче психоактивных препаратов, которые выполнят функцию наркотика - приведут пусть даже и к менее приятному субъективно

, но опьянению. ... Так мы своими «врачующими» руками делаем из детей психических инвалидов. На мой взгляд, культура в лице своей медицины и педагогики способна на это в гораздо большей степени, чем любой наркотик» (Главный врач наркологической больницы, Москва, Интервью № 6, л приложение).

Современное состояние государственных наркологических центров

Помимо того, современное состояние государственных наркологических цен- тpoв (особенно в регионах России) критикуется за несовершенство эффективных методик лечения и отсутствие попыток их совершенствования. Так, по словам Зобина M.Л, главного врача «Медицинского Центра Доктора Зобина», в регионах нет никакого лечения. В лучшем случае, их <наркозависимых> определяют на койку наркологического стационара, где по рутинным схемам начинают «чистить кровь» или загружают нейролептиками в психиатрическом отделении».

В Ульяновском наркодиспансере, например, пользуются методикой «комы» человека на период ломки заставляют спать. Он, скажем, ничего не попит, его ломает, его крутит, а его в наркодиспансере привязывают, и вводят в легкий, но достаточно продолжительный наркоз. У нас в наркодиспонсере драконовские методы, прямо-таки скажем, там летальные исходы в момент комы. То есть этим наркозом нужно управлять грамотно. А если врач не имеет личной заинтересованности... их просто привязывают, закалывают галоперидолом, и он в таком состоянии находится. То есть двигаться не может, потому что мускулатура поперечно-полосатая нахо- :тся в состоянии спазма. И лежит и чувствует, что с ним происходит» (Частный врач-нарколог, Ульяновск, Интервью № 26, см. приложение).

Тем самым, реализация власти врачей над «больным» в российской наркологи осуществляется с помощью психоактивных лекарственных веществ, которые по своим фармакологическим свойствам аналогичны наркотикам и отличают- ся от них только по своему формальному признаку - они разрешены государством для лечения наркомании. Так, например, «...доктор Назара- лев использует для своих попыток модификации поведения наркомана внутривенно антропин, являющийся одним из алкалоидов ядовитых растений. Применяемый в дозах, близких к смертельным, препарат вызывает еще более тяжелое состояние искусственной смерти при ясном сознании», - пишет А. Данилин.

При этом, реализуя свою власть над пациентом, врач-нарколог манипулирует (поскольку имеет такую возможность и «институциональное» право) не только телом, но и сознанием пациента.

«В нашей стране людей, попавших в состояние зависимости от наркотиков, фактически лечат с помощью других, психологических наркотиков, создавая альтернативную психическую зависимость - от медитации, психологической группы (она же коммуна), от врача-кодировщика, использующего принципы «поведенческой инженерии» (Главный врач наркологической больницы, Москва, Интервью № б, см. приложение).

А. Данилин также указывает на тот факт, что при возникновении отдельной наркологической службы в СССР разрабатывались технические приемы модификации человеческого поведения. Так, в начале 1980-х Минздравом СССР был издан приказ об обязательном выполнении «Минимального унифицированного курса лечения больных хроническим алкоголизмом», который представлял собой выработку отрицательного рефлекса на алкоголь посредством следующих действий: врач показывал или давал понюхать водку на фоне введения апоморфина, что вызывало у человека сильную рвоту. Широко использовалось «кодирование», представлявшее собой длительные беседы врачей с группой, вызывавшие высокую степень внушаемости группы, после чего врач отдавал приказ, сопровождающийся шоковой процедурой. По мнению А. Данилина, широко разрекламированное сегодня «кодирование» является просто-напросто осколком, техническим приемом пресловутого «зомбирования».

Таким образом, исследование проблем наркотизма и роли врача-нарколога еще раз подтверждает мысли М. Фуко о том, что место «нормальности» и «болезни», как и любого другого мыслительного конструкта, сформировано общей социокультурной системой. Как показал М. Фуко и многие другие исследователи в рамках конструкционистского направления, отрицательный образ потребителей наркотиков дискурсивно конструируется агентами формального социального контроля, особенно теми социальными силами, которые обладают значительным количеством ресурсов власти и подавления. Неудивительно поэтому, что интересы правоохранительных органов, занимающихся проблемой наркомании и представителей государственной наркологии во многом совпадают; это наиболее отчетливо прослеживается в вопросе о метадоне и возможностях его легализации в России. Эти антинаркотические субъекты способны объединять свои усилия и ресурсы для реализации общих интересов. В результате конструируемый ими образ потребителей наркотиков как главных носителей проблемы также во многом совпадает.

щения, технику, используя подчас одни и те же методы лечения и реабилитации, ориентируясь на аналогичную профессиональную литературу. Помимо того, многие наркологи из государственного сектора в 1990-е годы стали параллельно работать в негосударственных, коммерческих центрах или предоставлять частные услуги населению. Как показал опрос экспертов в Ульяновске, именно плохие условия лечения, недостаток оборудования и низкие заработные платы подталкивают врачей к поиску дополнительных источников заработка. По их мнению, «уж пусть лучше они сами этим будут заниматься, чем расплодившиеся в невероятном количестве шарлатаны- целители»⁴⁶. Таким образом, благодаря тому, что в регионах в государственных и коммерческих лечебных центрах часто работают одни и те же люди, конкуренция идет не только между государственным и частным наркологическими секторами, но и внутри этих систем.

Положение государственных наркологических диспансеров

В результате процесса коммерционализации медицинской наркологической помощи в первой половине 1990-х годов положение государственных наркологических диспансеров было сильно ослаблено новыми частными игроками на этом поле. Реакцией со стороны государственных центров и клиник была попытка усиления позиций представителей государственной наркологии во второй половине 1990-х, что, в частности, проявилось в «дискурсивной депрофессионализации» частного наркологического сектора. Так, в аналитическом докладе Совета по внешней и оборонной политике 2000 г. сообщалось, что «в 1998 г. потребности системы наркологической помощи в целом по стране были удовлетворены лишь на 18%, а в некоторых регионах даже меньше, чем на 10%. В 1998 г. зафиксирован рост числа различного рода центров и клиник частного характера по лечению больных наркоманией. Однако «...этот процесс сопровождается появлением откровенно непрофессиональных структур, которые не в состоянии оказать наркоманам реальную помощь и однозначно ориентированы лишь на выкачивание средств из их родственников». «Частные фирмы занимаются в основном выведением больных из запоя и купированием наркотической абстиненции, поскольку это финансово выгодно», - пишет главный нарколог Минздрава России В.Ф. Егоров⁴⁹. Таким образом, появление финансовой составляющей и расширение возможностей коммерческого лечения и реабилитации больных наркоманией привело к обострению противоречий между государственным и частным секторами, а также попыткам государства монополизировать наркологические услуги. Интересы данного субъекта отразились в принимаемых в это время антинаркотических законах. Так, Федеральный закон 1998 г. «О наркотических средствах и психотропных веществах» определил новый порядок лечения наркотической зависимости. Приоритеты в сфере наркологической помощи отныне были закреплены за государственными структурами: законом запрещалось лечение наркомании частными врачами и клиниками (лицензии негосударственным структурам отныне могли выдаваться только на реабилитационную деятельность). Иными словами, победа в «дискурсивной войне» привела к реальному законодательному закреплению доминирующей позиции государственной наркологии.

Это было одним из первых шагов в наступлении государства на частный наркологический сектор, а данный пункт закона носил скорее символическую функцию. Как отмечал Дж. Гусфельд, своей символической составляющей закон меньше ориентирован на изменение поведения; при этом намного более значимо само решение. Данный вывод делается нами постольку, поскольку лечение в коммерческих наркоцентрах продолжалось и после принятия этого закона на вполне официальных основаниях (клиника Маршака, Назаралиева и др.).

«...я говорю: давайте попробуем через генеральную прокуратуру проверить работу этих коммерческих <наркологических> организаций. Взять несколько коммерческих организаций, взять специалистов и посмотреть, чем они занимаются, какими методиками и какими методами они работают. И мне вот говорили об этом, тихо говорили: «Надежда Николаевна, да не лезьте Вы в коммерческие организации. Если недавно моя хорошая знакомая Маршака задела по телевидению о том, что, ну, извините, не совсем честно всё. Ее потом проверками замучили. Поэтому я говорю, здесь не всё безопасно» (Депутат Государственной думы, консультант Комиссии по борьбе с распространением наркомании, Москва, Интервью № 1, см. приложение).

Каким образом негосударственный наркологический сектор отвоевывал свое право на лечение наркозависимостей, сказать довольно трудно, однако можно «Высшие наши медицинские чиновники в Минздраве, ... те кто реально принимают решения, вот если вы с ними поговорите, вы услышите, что все вот это дерьмо, всех сажать надо, а, в общем, нечего деньги тратить государственные на это всё безобразие, ну, т.е. на лечение, реабилитацию. И с этой точки зрения не изменилось решительно ничего. А неформальная точка зрения в конечном итоге является точкой зрения ведущей. Поскольку если человек так думает, то никакие Советы безопасности по проблемам наркотиков его эту точку зрения не поколеблют. <Чиновник> совершенно четко знает, что всё это ерунда, распущенность, уголовка...» (Главный врач наркологической больницы, Москва, Интервью № 6, см. приложение).

«Точка зрения всех врачей: наркоман - это ублюдок, сволочь, которая ворует, которая убивает. К ним не относятся как к больным людям. Это все отбросы общества. Человек, который не должен жить, существовать. И почему не будут выделяться деньги на это - потому что люди думают, что просто надо от них <наркоманов> избавляться. Встречаются <мне- ния> - давайте к стенке, расстреливать. Пока не коснется их личности...» (Частный нарколог, Ульяновск, Интервью № 26, см. приложение). Идеи М. Фуко о перманентной близости изолятора и психиатрической больницы подтверждаются практикой развития советской наркологии, образование которой в советское время было непосредственно связано с системой трудовых лагерей. Одной из задач последних было использование бесплатной рабочей силы: «Наркологическая служба бывшего Советского Союза основной своей задачей, помимо функций чисто медицинских, и частично социальной защиты, служила резервуаром относительно дешевой рабочей силы для промышленных предприятий, обычно с низким уровнем заработной платы и плохими условиями труда. Ее унитарная структура в сочетании с функционированием на основании достаточно жестких ведомственных инструкций имело следствием организационную негибкость и приводило к «сдвигу» задач, от чисто медицинских к экономическим, что естественно снижало эффективность медицинского воздействия», - пишет главный детский нарколог России А.В. Надеждин.

«Лечение в наркодиспансерах 20 лет назад было построено на так называемой трудовой терапии. Все остальное - образование, модель специалиста - все это возникло уже в 1990-е... Те, кто в советское время лечился в наркодиспансерах, в две смены работали на заводах. Это была карикатурная сталинская система. Этой системе надо было придать вид медицины. Так была создана наркология» (Главный врач наркологической больницы, Москва, Интервью № 6, см. приложение).

Вообще, изоляция «неугодных» субъектов является идеологически удобной и экономически выгодной для государства. Трудотерапия, применяемая «в целях исправления», дает дополнительный доход, а самому труженику - свидетельство об искупления вины и обретенной нравственности. Таким образом, наркология стала следующим шагом в развитии советской «машины подавления» с присущим ей легализованным использованием индивидов, находящихся в изоляции. Данный процесс сопровождался расширением круга «неугодных» за счет включения в него потребителей наркотиков. Следуя мыслям и идеям М. Фуко, можно утверждать, что наркоманию как «болезнь» создали через искажение естественных для человека желаний, «искажая давно знакомые социальные обличия», и «делая их странными до полной неузнаваемости».

«Те вещества, которые назначают наши наркологи <нейролептики>, вызывают необратимые изменения, в отличие от самих наркотиков (наркотик - это вещество относительно естественное, и героин в химическом смысле лишь подменяет те естественные эндогенные вещества, которые у нас есть в организме). А то, что называется нейролептиками, ломает голову пополам. ... Те, кто вышли из больниц, реабилитационных центров, они выглядят как инвалиды, а те, кто оказался в тюрьме и ничего такого не принимал, или лечился общиной, молитвой и т.д. - живые. ...На самом деле в государственной наркологии в России психиатрическое лечение идет одним единственным образом - доводят человека до слабоумного состояния - чтобы он ничего не хотел: ни женщин, ни наркотиков. Ничего!» (Главный врач наркологической больницы, Москва, Интервью № 6, см. приложение).

Таким образом, как и в случае с правоохранительными структурами, само по себе конструирование определенного дискурса наркотизма (в данном случае - как болезни, требующей лечения) способно преодолевать рамки узко символического пространства и в значительной степени влиять на реальность. Это может быть отнесено и к современной системе наркологической помощи, как правило, основывающейся на применении для лечения веществ, оказывающих значительное воздействие на человеческую психику. Более того, конструирование представителями государственной наркологии проблемы наркомании в постсоветской России 1990-х годов как серьезной (опасной, трудноизлечимой и т.д.) болезни позволило наркологии вырасти в мощную ветвь медицинского знания, превратив ее представителей за довольно короткое время в сильного актора на политической антинаркотической сцене.

3.1.4. Государственная идеология наркотизма: прогибиционизм в наркополитике

В этом параграфе мы постараемся показать, каким образом разные на первый взгляд интересы и дискурсы наркотизма традиционных антинаркотических субъектов (правоохранительных структур и наркологов) обнаруживают точки соприкосновения, что в свою очередь ведет к их общей заинтересованности в установлении прогибиционистского направления антинаркотической политики. Будет также описано, каким образом политика запрета поддерживается дискурсивно через конструирование «выгодного» образа потребителей наркотиков или (в терминах теории конструкционизма) какие утверждения-требования выдвигаются «традиционными» акторами относительно причин распространения наркомании и способов противодействия употреблению наркотиков.

Клеймение потребителя наркотиков как «ненужного обществу человека»

Различные на первый взгляд дискурсы наркологов и правоохранительных органов объединяет дискурсивное клеймение потребителя наркотиков как «ненужного обществу человека». Отчуждение наркомана указывает на процесс, вследствие которого субъект лишается свободы и юридических прав. Общество начинает воспринимать его как «чужого», на него возлагают некую моральную вину, считая, что наркомания связана с преступлениями или граничит с ними. Стигматизация здесь выполняет функцию оправдания реальных действий по изоляции «мешающих индивидов». Правоохранительная система, в основе которой лежит восприятие потребителей наркотиков как преступников, отправляет их в тюрьму и закрепляет за ними статус преступника, а восприятие потребителей наркотиков как больных влечет за собой изоляцию в наркологическом диспансере и превращение их в по-настоящему больных людей (как, например, в случае лечения нейролептиками). Как уже было показано, цель совместных действий политиков, врачей, правоохранительных сил - находить, отслеживать, изолировать и нейтрализовать людей, чья коллективная идентичность является угрожающей. Или, другими словами, контролировать «врага существующего порядка». Различные на первый взгляд интересы двух главных антинаркотических акторов также, обнаруживают общие черты: эти субъекты очень схоже определяют систему мер по противодействию наркотизации, а именно они выступают за жесткие запретительные механизмы борьбы с наркоманией (прогибиционизм). Все запретительные системы имеют в своей основе простой принцип - уничтожение возможности употребления наркотических веществ для иных целей, нежели научные или медицинские, путем полного и всеобщего их запрещения, а также репрессий в случае нарушений запрета. Соответственно, стратегии запретительной политики нацелены на уменьшение наркопотребления при помощи более строгого государственного контроля, усиления принудительных мер, ужесточения наказаний, пропаганду негативного отношения к наркотикам посредством СМИ и системы школьного образования. Прогибиционизм, или система запрета, делает акцент в работе на снижении предложения наркотиков и лечения последствий их употребления. Вторая сторона этой цепочки (спрос) закреплена за структурами, занимающимися профилактикой; как государственными, например, Министерством образования, так и негосударственными - различными общественными объединениями.

Аргументы морального плана

В установлении режимов запрета аргументы морального плана играют первостепенную роль. Исторически системы запрета сложились на Западе, особенно в англо-саксонских странах, под влиянием протестантизма, призывавшего к «моральному крестовому походу» против грешных соблазнов, под которыми подразумевались табак, алкоголь, наркотики, проституция и т.п. Действительно, социальные выгоды воздержания налицо: ведь тот, кто не курит, не пьет, не употребляет наркотики и умеет сопротивляться этим соблазнам, обладает массой достоинств для общества: он не портит свое здоровье и здоровье окружающих, он не склонен нарушать общественный порядок, он не может прогулять работу «по пьянке», он практически ничего не стоит системе здравоохранения и прочим социальным институциям. В качестве аргументов сторонники запрещения наркотических веществ приводят так называемую «теорию дегенерации». Согласно этой теории, алкоголизм или наркомания часто являются наследственным пороком. Следовательно, нужно разорвать этот порочный круг путем полного запрета этих продуктов. В России XIX века те же моральные аргументы использовались при обличении употребления алкоголя, правда, уже в рамках не протестантской этики, а православных ценностей: утверждалось, что алкоголь и наркотики способствуют падению нравов, росту преступности, разрушают семьи, калечат жизни людей, ставят под сомнение моральные ценности и т.д. В XX веке тезис воздержания сменился общественной моралью умеренности. С уходом многих моральных запретов (на ненормативный секс, азартные игры, гомосексуализм, аборты и т.д.) сторонники запрещения употребления наркотиков все чаще обращаются к медицинским и социальным аргументам. В современном обществе именно этот вид аргументов является лучшим оправданием существования запретительных систем. Если на моральные аргументы противники прогибиционизма могут привести столь же убедительные контраргументы, то обязанность государства защищать здоровье своих граждан оспаривать труднее. Помимо того, идеологи запретительных систем пытаются доказать, что наркотические вещества представляют угрозу для общества самим своим существованием. Описанные выше дискурсы основных антинаркотических субъектов отражают удивительно устойчивую идеологию наркотизма, рассматриваемую некоторыми авторами в качестве целой системы знаний о наркотиках и их употреблении и получившую свое развитие с первых шагов антинаркотической политики конца XIX - начала XX веков⁶⁹. В рамках этой идеологии наркоман описан квазимедицинским языком как обладатель ряда моральных и психологических качеств. При этом предполагается применение к нему ряда силовых действий, вытекающих из идеи о социальном вреде наркомании. При этом приносимый обществу вред от наркоманов является в рамках этого дискурса ключевым аргументом необходимости применения карательных санкций.

Прогибиционизм

Одним из носителей моральной аргументации в прогибиционистской стратегии антинаркотической политики в России является Русская Православная Церковь. Она может быть названа одним из относительно новых субъектов наркополитики на постсоветском пространстве. Если в советское время церковь как институт была отделена от государства и не играла значимой роли в общем политическом процессе, то во второй половине 1990-х годов она постепенно начинает включаться в политическую жизнь страны (например, участие Патриарха Алексия II в предвыборной кампании Б. Ельцина) и в формирование и поддержание постсоветской идеологии в общем и антинаркотической идеологии в частности. В конце 1990-х годов во многих официальных заявлениях и документах подчеркивается важность участия церкви в борьбе с наркоманией. Необходимо отметить, что на протяжении 1990-х годов Православная Церковь была одним из наименее активных субъектов в антинаркотическом пространстве среди других религиозных конфессий и направлений. Например, Баптистская Церковь, а также представители некоторых других западных религиозных направлений в эти годы организовали многочисленные реабилитационные центры и группы взаимопомощи наркоманам. Подобные центры при православных церквях и приходах начали возникать в конце 1990-х. Таким образом, антинаркотическая деятельность Православной Церкви в какой-то степени может быть рассмотрена как реакция на процесс «подрыва» ее монополии на постсоветском религиозном пространстве. Религиозный дискурс наркотизма основан на моральных аргументах, когда наркотику и их потребление рассматриваются как грех (духовное распутство), а наркомания - как духовная болезнь⁷¹. В целом, прогибиционистские позиции Православной Церкви относительно антинаркотической политики в значительной степени совпадают с оценками и взглядами «традиционных» антинаркотических субъектов.

В идеологии, поддерживающей прогибиционизм, существует две основные дискурсивные стратегии: «милитаризирующая», при которой наркомания понимается как угроза национальной безопасности, и «медикализирующая», при которой наркомания рассматривается как эпидемия. В медикализирующем дискурсе доминируют два основных термина - «эпидемия» и «эскалация». Термин «эпидемия» используется довольно часто для описания катастрофических масштабов и последствий употребления наркотиков, а общественное мнение при этом усваивает чувство страха и испуга. Наркомания здесь уподобляется заразной болезни, распространяющейся от «уже больных» к «еще здоровым», от опытных наркоманов - к новичкам. Данный тезис разделяют правоохранительные органы, медики, а также представители Православной Церкви, В частности, приводятся данные, что 1 наркоман «заражает» до 60 человек (в разных источниках цифры колеблются от 15 до 60). Проще не допускать к наркоманам здоровых людей вообще, чем потом, когда они сами станут наркоманами, тратить деньги и силы на их лечение, реинтеграцию в общество и т.д. Следовательно, проблему можно предотвратить только запрещением наркотиков.

С другой стороны, понятие «болезни» используется в государственном дискурсе довольно избирательно. Например, оно никак не учитывается в Уголовном кодексе. Так, в нем не рассматривается проблема: является ли то или иное правонарушение результатом болезни, и если да, то не освобождает ли это человека от ответственности за совершенное деяние. В судебной практике редко практикуется освобождение от ответственности по причине признания человека зависимым от наркотиков. Это еще раз подтверджает гипотезу о том, что совместные усилия правоохранительных сил и наркологов на протяжении нескольких последних десятилетий позволили им произвести своеобразный раздел «сфер влияния» (включая дискурсивную) в антинаркотической области.

«Теория эскалации»

является аргументом, оправдывающим запрещение так называемых «легких» наркотиков. Она основывается на гипотезе о том, что употребление марихуаны и гашиша непременно подталкивает, заставляет человека переходить на «тяжелые» наркотики - кокаин, опиаты и пр. Считается, что человек, употребляющий канна бис, стремится расширить гамму новых ощущений, которые дает ему этот наркотик, и поэтому рано или поздно переходит на употребление новых, еще неизведанных веществ. Такая эскалация постепенно «засасывает» его. Иными словами, курильщик марихуаны является потенциальным героиноманом. Эта гипотеза была выдвинута рядом американских ученых в конце 1930-х годов и была взята на вооружение сторонниками запретительных систем с 1960-х гг. В российской научной литературе также можно встретить цитаты, подтверждающие этот тезис: «по данным медиков, до 95% детей, потребляющих героин, начинали именно с конопли». «Нельзя говорить о наркотиках, что они легкие или тяжелые. В первую очередь это наркотики, и их потребление оказывает неблагоприятные и необратимые последствия для человеческого организма. Нет гарантии того, что человек, попробовав «легкий» наркотик, не станет употреблять «тяжелые» наркотики», - сообщил заместитель директора Федеральной службы РФ по контролю за оборотом наркотических средств и психотропных веществ А.В. Федоров. По его мнению, «первая сигарета с марихуаной - это первый шаг к смерти, которая не за горами».

Влияние понятия «болезнь»

имеет важное, хотя и неявное и непрямое, воздействие на понимание того, что есть наркомания на государственном уровне. Если наркомания - это «заразная болезнь» и «эпидемия», то вполне естественно, что больной не вправе решать самостоятельно, лечиться ему или нет. Лечение, исходя из протекционистской позиции, осуществляется не для личного блага «больного», а во благо всего общества (стратегия общественного здоровья). Одним из практических шагов, предлагаемых носителями данного дискурса, является введение обязательного медицинского освидетельствования населения на предмет потребления наркотических веществ. Так, например, в июле 2003 г. Московская городская дума разработала законопроект о практически поголовном освидетельствовании населения на предмет употребления наркотиков. Необходимо также отметить, что идею принудительного медицинского тестирования, согласно опросу исследовательской группы «ЦИРКОН», поддерживают 56,8 % москвичей. «Партия жизни», возглавляемая спикером Совета Федерации С. Мироновым, организовала в 2003 г. эксперимент в ряде московских школ: вместе с аттестатом выпускникам выдают антинаркотический сертификат по результатам успешно сданного обязательного тестирования. Как заявил летом 2003 г. депутат Мосгордумы М. Москвин-Тарханов, «если мы будем с помощью тестирования «ловить» подростка на стадии пробования, 95% из них перестанут баловаться наркотиками». И даже признание того, что данная стратегия борьбы с наркоманией (включающая, например, право работодателя отправлять сотрудников на принудительное тестирование) открывает путь злоупотреблениям и коррупции, не перевешивает угрозы «всеобщей наркотизации».

Еще одним элементом медикализирующей стратегии является призыв к введению или оправданию принудительного лечения наркозависимых. Сегодня представление о том, что принудительное лечение является эффективным, разделяется многими экспертами, несмотря на прошлый советский опыт и данные, свидетельствующие об обратном.

«Даже, например, если школьник пойман учителем, и он находится в состоянии наркотического опьянения, то в реальности его нельзя насильно заставить отправиться в наркодиспансер на лечение. Были раньше механизмы - теперь разрушены. Вы понимаете, чтобы насильно заставить, надо иметь определенный арсенал правоприменительных действий. Раньше это были ЛТП. Или лечебно-воспитательные профилактории. Сейчас мы не можем применить правоприменительную практику, не можем заставить. Заставить можно только с применением Закона. ...Я считаю, что лучше людей отправлять в лечебно-трудовые профилактории, чем сажать в тюрьму. Как это сейчас происходит по факту» (Сотрудник отделения детской и подростковой наркологии НИИ Наркологии Минздрава России, Москва, Интервью № 4, см. приложение).

Необходимости введения принудительного лечения

Мнение работников государственной наркологии относительно необходимости введения принудительного лечения полностью разделяется представителями правоохранительных структур. «Многие развитые страны занимаются лечением наркозависимых принудительно, и это никак не влияет на демократию; к примеру, Голландия, считающаяся достаточно свободной страной в плане хождения «лёгких» наркотиков, лечит своих героиновых наркоманов», - отметил заместитель председателя Государственного комитета по противодействию незаконному обороту наркотических средств и психотропных веществ (Гос- наркоконтроля) Александр Михайлов. После создания данной структуры этот вопрос стал все чаще и чаще озвучиваться представителями государственных органов, а после выборов в Государственную думу в декабре 2003 г. лоббирование этой идеи планировалось осуществлять в первую очередь при поддержке депутатов от «Единой России».

Для милитаризирующей дискурсивной стратегии сторонников прогибициониз- ма характерно использование военной риторики: «наркофронт», «война с наркотиками», «наркотическая оккупация», «вести наступление по всему фронту», «наступления против наркотической агрессии», «агрессия со стороны врага». В специализированной литературе приводятся случаи обнаружения мешков с героином, зараженных гепатитом В и СПИДом, из чего также делается вывод о превращении наркотиков в оружие массового поражения. «Эти цифры и факты надо знать, как на войне надо знать противника. Без этого борьба не может быть успешной» - цитата из книги-пособия для педагогов и родителей.

Этот дискурс также активно поддерживается представителями Русской Православной Церкви. На встрече Епархии в Москве Патриарх Алексий II сказал: «Против российского народа ведется хорошо запланированная война». Запад, утверждает он, виновен в моральном разложении россиян и, в особенности, молодежи, поскольку в западных странах работает мощная индустрия растления, в невероятных количествах поставляющая в Россию порнографические издания, пособия по программам так называемого полового воспитания. В России функционирует рынок алкоголя, наркотиков, порнографии и контрацептивов, обогащающий зарубежные мафии. «Мы должны поднять русский народ на борьбу за жизнь своих детей», - подчеркнул Патриарх. Можно предположить, что подобная милитаризация становится в руках властей способом тотальной мобилизации населения на борьбу с «врагом». Обилие в преобладающем дискурсе военной терминологии, как показал Нильс Кристи, отражает интересы тех социальных групп, которые призваны «вести войну». Популяризируя данный дискурс, они усиливают своё положение, в том числе и материальное. «Война с наркотиками, война с насилием, война с порнографией - они необходимы, чтобы улицы были безопасными, чтобы собственность была под защитой, а это - архетипические ситуации...», - пишет Кристи. Опасность от распространения наркотиков, конструируемая сторонниками данного дискурса, оказывается настолько велика, что в борьбе с ней приемлемы любые контрмеры: применение особых методов правоохранительных органов (например, подслушивание телефонных разговоров), участники-провокаторы среди милиции, тайные агенты и свидетели и прежде всего рост уровня наказаний.

«Все изменения в законодательной сфере должны быть направлены на резкое ужесточение антинаркотической политики. И это позиция президента РФ. Президент ее озвучил совсем недавно на Совете Безопасности. И наша позиция последние десять лет такая же. Не надо играть в эти гуманистические игры. Мы все прекрасно понимаем, что большая часть потребителей является мелкими распространителями. Это борьба с незаконным оборотом наркотиков, она и подразумевает то, что потребитель, если он распространяет наркотики, попадает в сферу действия Уголовного кодекса» (Сотрудник отделения детской и подростковой наркологии НИИ Наркологии Минздрава России, Москва, Интервью № 4, см. приложение).

В следующей цитате приведены типичные для данного дискурса аргументы в защиту ужесточения наркополитики.

«Лицам, которые совершают сбыт наркотиков в группе, я бы, конечно, ратовал за отмену моратория на смертную казнь. Я бы до смертной казни довел. Тем лицам, которые занимаются простым сбытом, я бы давал пожизненное заключение. Никаких тут смягчений быть не может» (Заместитель прокурора Заволжского района г. Ульяновска, Интервью № 16, см. приложение).

Более того, идеи о введении смертной казни за некоторые виды преступлений с наркотиками в данном дискурсе подкрепляются идеями «справедливости»: так, в частности, утверждается, что «если мы, в принципе, готовы расстрелять человека, который в школу принесет килограмм гексогена, то килограмм героина убьет больше людей». Таким образом, потенциальная опасность от распространения наркотиков в контексте данного дискурса способна оправдывать применение самых жестких мер, а, следовательно, в конечном счете работает на утверждение прогибиционистской антинаркотической политики. Одним из ключевых элементов, с помощью которого обосновывается необходимость мобилизации ресурсов для борьбы с «новым врагом», является «стратегия запугивания». Согласно ей, угроза обнаружения факта наркопотребления и наказания за него удержит людей от незаконных операций с наркотиками, и тем самым снизится доступность наркотиков для потребителей. Помимо того, считается, что страх отпугнет от первых проб наркотиков тех, кто еще не начал употреблять, либо остановит на этапе разовых потреблений. Для реализации этой угрозы формируется аппарат контроля, идентифицируется и наказывается нарушающее закон поведение. Цена аппарата контроля и страдания нарушителей в результате стигматизации и заключения под стражу должны рассматриваться как цена за движение к «обществу без наркотиков». Наиболее важный критерий для хорошо работающей системы запугивания - малое количество нарушителей; в идеале угроза настолько хорошо интернализуется, что никто не осуждается. Интересно, что в риторике современных российских представителей проги- биционистского направления антинаркотической политики существует много похожего на дискурс американских идеологов «борьбы с наркотиками» 1970-х. «Или мы победим наркотики, или они победят нас!», - заявил в 1972 г. президент Никсон, открывая новый этап репрессивной политики в области наркомании. В 1986 г. президент США Р. Рейган утверждал, что наркотики «разрывают нашу страну на части» и «убивают ... целое поколение ... наших детей»⁸³. В устах идеологов этой борьбы ставкой в ней становится не только народное здоровье и безопасность, как раньше; под угрозой теперь внезапно оказываются «принципы демократического общества» и даже «основы цивилизации». «Масштабы и темпы распространения наркомании в стране таковы, что ставят под вопрос социальную стабильность российского общества...», - сообщается в Аналитическом докладе Совета по внешней и оборонной политике России (позже - Совет Безопасности) в 1997 г. «Незаконный оборот наркотиков - угроза национальной безопасности и целостности России» - под таким названием в октябре 2001 г. в Государственной думе состоялись открытые парламентские слушания. «Борьбу с наркоманией нельзя откладывать на потом, ибо ситуация настолько серьезна, что завтра может быть уже поздно!»; «Наркотизм поставил страну на грань катастрофы в настоящем и обрек на бесперспективное будущее»; «Наркомания - угроза всему российскому обществу, его подрастающему поколению, а значит, самому существованию России» - цитаты из книги-пособия для педагогов и родителей⁸⁶.

Согласно К. Гиртц, функция идеологии - в создании, во-первых, официальных понятий, способных интерпретировать ситуации, а во-вторых? - образов, «доносящих» смыслы этих понятий, и вызывающих эмоции и прямые массовые действия⁸⁷. Наркотики могут использоваться как образы для «развращения» молодежи и, таким образом, разрушения будущего страны. Отсюда такие выражения, как «наркотики разрушают мозги молодых», «наркотики разрушают будущее страны», «угроза генофонда на лицо», «отечество в опасности!» и т.д. Когда подобные фразы употребляются в парламенте, в прессе высокими чиновниками (что имело место в России в конце 1990-х)⁸⁸, активизируется эффективная антинаркотическая идеология.

Таким образом, оба описанных типа дискурсивных стратегий служат объединению основных акторов на фоне борьбы с наркоманией, поскольку и наркологи и правоохранительные силы являются частью прогибиционистских стратегий, выполняющих консервативную оборонительную функцию. Большинство людей воспринимают это как естественное партнерство, выполняющее задачи медицины; даже милиция рада отдать наркоманов в руки здравоохранительной системы. Однако интересно то, что система понятий и институциональная структура обоих антинаркотических акторов направлены на обеспечение взаимной поддержки. Разделение дискурса наркотизма правоохранительных органов представителями руководства медицинских структур также характерно и для России. Так, министр здравоохранения РФ Юрий Шевченко на «правительственном часе» в Государственной думе 17 октября 2001 г. обвинил в росте потребления наркотиков международных террористов. В частности, он отметил связь резкого роста употребления наркотиков, произошедшего в 1995 г., с началом первой войны в Чечне.

Почему наркопаника возникла именно после 1997-1998 годов?

Вернемся к одному из основных вопросов, поставленных в начале данной главы, а именно: почему наркопаника возникла именно после 1997-1998 годов, хотя наиболее острый рост (судя по единственно возможным «объективным» показателям - данным медицинской статистики) пришелся на 1993-1997 годы, и почему именно проблема наркомании стала формулироваться как «проблема номер один» в российском обществе, несмотря на значительное количество других острых социальных проблем? Применение конструкционистской теории позволяет нам увидеть, что помимо объективных причин существующего разрыва между явлением и реакцией на него, существуют и причины «субъективного характера», а именно заинтересованность определенных социальных сил в сокрытии, замалчивании данных об определенном феномене либо в привлечении внимания к нему и раздувании общественного интереса. Один из возможных вариантов объяснения наркопаники, возникшей в конце 1990-х, может быть связан со столкновением интересов разных социальных групп в антинаркотической сфере, спорящих за обладание «правом» на проблему наркотизма. Все это позволяет предположить, что привлечение внимания общественности к данной проблеме именно в 1997-1998 гг. не было случайным. Как было показано, два основных государственных актора - правоохранительные органы и медики-наркологи - на протяжении советского и раннего постсоветского периодов обладали своего рода «монополией» на решение проблемы наркотизма. При этом даже в ситуациях возможных конфликтов между Министерством внутренних дел и Министерством здравоохранения, вызванных различием в «приоритетах» их деятельности и межведомственными разногласиями, проблемы, как правило, разрешались благодаря выстроенной в советские годы и отлаженной государственной системе вертикального подчинения. К концу 1990- х годов их общие властные позиции были в некоторой степени подорваны возникшими на антинаркотической сцене новыми игроками со своими, отличными от прежних, позициями и пониманием источников проблемы и способов ее решения. Конструкционистский анализ интересов «традиционных» антинаркотических акторов, лежащих в основе их деятельности и формируемых ими дискурсов наркотизма, показал значительную близость данных субъектов и заинтересованность в удержании и укреплении своего положения и ресурсной базы в антинаркотической сфере. Именно это, на наш взгляд, и лежало в основе наркопаники, спровоцированной во многом именно государственными антинаркотическими акторами, поскольку новые социально-экономические и политические условия предполагали возможности «подрыва» их монополии в «борьбе с наркотизмом» в постсоветской России. В следующем разделе будет показано, каким образом протекали эти процессы и к каким результатам привела наркопаника конца 1990-х - начала 2000-х.

3.2. «Альтернативные» субъекты антинаркотической политики и их дискурсы наркотизма

Особенностью российской государственной антинаркотической политики конца 1990-х годов является включение в антинаркотическую деятельность наряду с государственными структурами (милицией и органами МВД, государственной наркологией), определявшими контуры антинаркотической политики советского государства на протяжении XX века, широкого круга негосударственных (общественных и политических) организаций. Естественно, что новая ситуация необходимости взаимодействия государственных органов с «альтернативными» антинаркотическими акторами во второй половине 1990-х не могла не сказаться на развитии антинаркотического права в России. В данном параграфе будут рассмотрены процессы возникновения и становления «альтернативных» дискурсов наркотизации, появление презентируюгцих их субъектов, пространство дискурсивной борьбы между «традиционными» и новыми антинаркотическими акторами, возникшими в России во второй половине 1990-х годов, а также роль, которую сыграли антинаркотические НГО в формировании государственного антинаркотического права. Прежде всего в начале 1990-х появились нормативно-правовые механизмы обеспечения деятельности общественных объединений: было существенно обновлено законодательство, регулирующее их активность. Хотя в отдельных нормативных актах советского периода признавался статус организаций, действующих в общественных интересах, лишь в 1993 г. Конституция РФ гарантировала свободу деятельности общественных объединений и право граждан на объединение (ст. 30). С принятием Гражданского кодекса РФ (вступил в силу 1 января 1995 г.) нормы о некоммерческих организациях сведены в единый раздел «Некоммерческие организации» (ст. 116-123, параграф 5, глава 4). Здесь представлен перечень видов НКО, узаконены основные характеристики гражданско-правового статуса разных видов НКО, порядок получения и использования ими имущества и другие нормы. Основополагающие в этой сфере Законы «Об общественных объединениях» и «О некоммерческих организациях» введены 25 мая 1995 г. и 12 января 1996 г. соответственно. Указанные законы сформулировали правовую основу для создания и деятельности широкого круга негосударственных некоммерческих объединений, а также способствовали заметному росту числа вновь создаваемых НКО. Также были приняты Федеральные законы «О государственной поддержке молодежных и детских общественных объединений», «О благотворительной деятельности и благотворительных организациях», «О профессиональных союзах, их правах и гарантиях деятельности» и др. В этих нормативных документах закреплена идея создания комплексной системы поддержки активности юридически зарегистрированных гражданских инициатив по решению социально значимых проблем, с которыми сталкивается российское общество. Согласно данным Госкомстата, на 1 января 2002 г. в России было зарегистрировано около 600 тыс. некоммерческих организаций различных организационно-пра- вовых форм, ведущих деятельность в разнообразных областях социальной сферы. Для сравнения - число аналогичных структур в США в конце 1980-х годов составило 1 млн. 140 тыс.

Таким образом, с начала 1990-х годов в антинаркотической политике общегосударственного уровня произошли кардинальные изменения в инфраструктуре, сформировалось законодательство, регулирующее развитие этой сферы, был юридически закреплен принцип равенства всех организационно-правовых форм проведения социальной политики и признано право на существование в социальной сфере негосударственных организаций.

Следует отметить, что вторая половина 1990-х характеризуется декларированием на государственном уровне необходимости активного привлечения негосударственных организаций к реализации антинаркотической политики в России. Так, в материалах парламентских слушаний «О мерах по предупреждению распространения в России наркомании и токсикомании среди детей и подростков» от 21 мая 2001 г. говорилось: «Правительственной комиссии необходимо усилить координацию министерств и ведомств, органов власти субъектов Федерации, развивать взаимодействие с православной церковью, развивать сотрудничество с негосударственными организациями, вовлекать в борьбу с наркоманией представителей науки, искусства, интеллигенции». «Государство не всесильно решать это явление, поскольку это явление должно решаться всем миром или обществом» (Эксперт НИИ МВД, Москва, Интервью № 3, см. приложение).

Данная идея о необходимости включения НГО в государственные антинаркотические программы подтверждается и на региональном уровне. Например, в целевой программе по Самарской области на 1999-2000 гг. в качестве одной из задач обозначено «улучшение взаимодействия между государственными организациями, органами местного самоуправления и общественными организациями». В Нижегородской программе 1999-2001 гг. отмечается: «Необходимо пересмотреть существующую систему взаимодействия между различными департаментами, комитетами, общественными и научными формированиями, религиозными конфессиями»⁶. В ряде программ представители негосударственного сектора выступают инициаторами и исполнителями отдельных направлений деятельности, в большинстве случаев - профилактики наркомании. Вместе с тем, степень признания общественных организаций может значительно отличаться в разных регионах.

Взаимоотношения государственных субъектов антинаркотической политики и общественных организаций

С другой стороны, формализация участия общественных организаций в антинаркотических программах (т.е. обязательность включения НКО в комплексные антинаркотические программы) приводит к тому, что степень развития этого процесса на практике (особенно в регионах) оказывается довольно низкой. Характеризуя современное состояние развития НКО Н. Хананашвили отмечает, что сегодня большинство НКО никакого контакта с федеральным уровнем не имеет. В семинарах, посвященных взаимодействию НКО с властью, принимают участие, как правило, наиболее развитые неправительственные организации.

«Если государство не допускает общественные структуры до какой бы то ни было программной деятельности, можно много программ строить, но это будет работа в стол. На самом деле все не слишком весело у нас в государстве еще до сих пор. ...До тех пор, пока государство будет думать, что ему побольше только денег дайте, тогда мы все хорошо сделаем - до тех пор все будет плохо в нашем государстве» (Сотрудник российского благотворительного фонда «Нет алкоголизму и наркомании, Москва, Интервью № 9, см. приложение).

Можно предположить, что общая тенденция неразвитости гражданского сектора в современной России распространяется и на антинаркотическую сферу деятельности. Так, анализ федеральной и региональной антинаркотической деятельности, проведенный НИЦ «Регион», показал, что государственные административные структуры до сих пор рассматривают новых антинаркотических акторов скорее как социальный эксперимент. Нет ясного представления *об их роли в государственной социальной политике; не существует также прецедентов оценки эффективности их деятельности. Все это приводит к тому, что, несмотря на декларируемую лояльность и поддержку деятельности антинаркотических общественных объединений, многие представители административных структур и медицинских учреждений считают эффективность их деятельности в профилактике и реабилитации спорной. Это приводит к тому, что реальных механизмов привлечения общественных организаций, созданных «снизу» самим обществом, к разработке и реализации антинаркотической политики в России, не существует. «Понимаете, те люди, кто на самом деле конкретное дело делает и умеет делать - это те, которые с низов создают. Они могут делать, но на них не обращают внимания. Им никто не помогает. Им очень тяжело. Но они на самом деле знают, что делать. И они делают. Главное, они делают это без всякой поддержки, на одном энтузиазме. Но так не должно быть. Я хочу сказать, что все общественные организации, которые начинают снизу, не сверху, не делегированные - те, которые свыше идут, а настоящие общественные организации они все бьются, бьются как рыбы» (Сотрудник благотворительного фонда «Родители против наркотиков», Москва, Интервью № 10, см. приложение).

Пытаясь ответить на вопрос о причинах таких взаимоотношений государственных субъектов антинаркотической политики и общественных организаций, обратимся вновь к конструкционистской теории. На наш взгляд, именно рассмотрение вопросов возникновения действий по формулированию и выдвижению утверждений-требований со стороны разных субъектов, лежащие в их основании интересы данных социальных групп, способы производства ими смыслов и значений явления наркотизма и реакции, которую вызывает эта деятельность, поможет нам описать причины и особенности развития современной государственной антинаркотической политики в России. Интересно, что впервые на страницах советской печати проблема легализации наркотических средств была затронута еще в конце 1980-х в журнале «Социологические исследования». Еще тогда экономистами указывалось, что наркомания и наркобизнес - один из секторов экономики, поскольку деятельность, связанная с наркотиками - одна из наиболее высокорентабельных; именно поэтому экономические закономерности демонстрируют неадекватность и нелепость запретительных мер в борьбе с наркотиками, которые приводят лишь к росту цен на «товар». Первые попытки обсуждения альтернативных подходов к постсоветской государственной антинаркотической деятельности были предприняты в начале 1990-х. Так, в журналах «Социологические исследования» (1991, № 12) и «Вопросы наркологии» (1994, № 1) были опубликованы главы из книги JI. Требач «Примирение с наркотиком. Радикальные предложения, которые могут сделать Америку вновь здоровой» (Нью-Йорк-Лондон, 1987). Однако вслед за этим появились научные публикации прогибиционистского направления, «доказывающие» несвоевременность и вредность альтернативных стратегий антинаркотической политики, а также намекающие на связь подбрасываемых с Запада легалистических идей с прямой заинтересованностью Запада в дестабилизации России¹⁰. В первые постсоветские годы государственная реакция на проблему возможной легализации некоторых наркотических средств и их употребления носила на себе отпечаток советской идеологии. Так, Э.А. Бабаян в 1992 г. писал: «Любой вариант легализации и в первую очередь наркотический «паек» является капитуляцией перед трудностями эффективного контроля наркотических средств, перед натиском наркоманов, требующих у медицинских работников выписки рецептов, у аптекарей - прямой выдачи наркотиков». В целом, именно в 1996-1997 гг. в обществе отчетливо зазвучала первая критика политики «борьбы с наркотиками» «традиционных» антинаркотических субъектов, многие годы официально поддерживаемой и преобладающей в российской наркополитике. Возникшие во второй половине 1990-х новые антинаркотические акторы стали выдвигать свои утверждения-требования относительно причин распространения наркомании и способов противодействия употреблению наркотиков. Являясь носителями новых альтернативных дискурсов наркотизма, эти социальные силы стали представлять собой определенную дискурсивную оппозицию государственным органам и структурам.

Альтернативные стратегии противодействия распространению наркомании

представляют собой довольно широкий спектр различных теорий и позиций, которые отличаются друг от друга степенью радикальности предложений. Попытаемся вкратце описать те идеи, которые объединяют эти часто разные стратегии в «альтернативное» государственному направление антинаркотической политики. Стержневыми идеями «альтернативных» дискурсов наркотизации являются: преодоление стигматизации и изоляции потребителей наркотических веществ, производимых государственной «машиной подавления», и декриминализация потребления наркотиков. Данными акторами проблематизируется и осуждается бессмысленность уголовной системы, многими предлагается устранить наказания за некоторые нарушения законов о наркотиках (например, потребление, изготовление, хранение в личных целях и т.д.). Считается, что криминализация этих действий ведет к появлению «вторичных эффектов» (незаконный оборот, преступность, санитарные риски), которые в социальном плане опаснее «первичных», вызываемых самими наркотическими субстанциями. Формально конечной целью официальных государственных и альтернативных общественных акторов является противодействие росту наркотизации населения, однако методы и средства достижения данной цели принципиально расходятся.

Многие из «альтернативщиков» критикуют прогибиционистскую политику «войны с наркотиками», основные элементы которой всегда присутствовали в российской антинаркотической политике (несмотря на отсутствие открытого провозглашения жесткой репрессивной антинаркотической политики по примеру США). Одним из принципиальных расхождений во взглядах на проблему наркотизма «альтернативными» субъектами является их уверенность в том, что демократическое общество не может запретить своим гражданам употреблять наркотики, как и не может запретить свободу вообще. Критикуется репрессивный стандарт решения большинства социальных проблем, доставшийся нам от советского прошлого, когда любая проблема решалась через поиск виновного¹². Если идеология запрещения наркотиков базируется, в основном, на религиозной морали, порицающей их потребление, то принципы «альтернативных» стратегий сдерживания наркомании опираются на идеи прав человека. Представители «альтернативных» сил утверждают, что современная национальная антинаркотическая политика представляет серьезную угрозу правам человека в российской обществе. Соответственно, через декриминализацию наркопотребления необходимо избавить наркоманов и потребителей наркотиков от постоянной угрозы нарушения их прав и свобод путем вторжения государства в их частную жизнь. «Законодательство о наркотиках и соответствующая ему практика - один из самых опасных для дальнейшего развития и самого существования гражданского общества участков российской жизни», - отмечает Л.Левинсон, директор альянса «Новая наркополитика»¹³. Представителями этих сил часто утверждается, что война с наркотиками и рассмотрение самих наркотиков и людей, их употребляющих, как «врага», может быть крайне опасным. В первую очередь, это не приводит к снижению потребления наркотиков. Считается, что кумулятивный эффект от действий милиции в направлении обнаружения запасов наркотиков, ареста наркодилера или потребителя наркотиков незначителен. Снижение наркопотребления возможно скорее путем изменения отношения у потенциальных потребителей к наркотикам, чем снижения их количества и степени доступности. К сожалению, аресты потребителей и поставщиков наркотиков могут иметь и негативные последствия. Обычно милиция несоразмерно много уделяет внимания людям, которые не являются ни преступниками, ни наркоманами, но которые называются наркоманами, потому что считаются преступниками. «Можно как угодно развести истерию на уровне государства, на уровне низменных инстинктов. Достаточно сложно предложить что-то конструктивное. Мы можем завтра, послезавтра 150, 200 человек расстрелять, тех же самых распространителей наркотиков, но только это будут ребята, как правило, сами потребители, а вовсе не наркобароны. ... Считают, что если мы этих расстреляем, то исчезнет наркомания. Это то же самое, что говорить о том, если посадить 100 взяточников, то мы поборем коррупцию. Это вопросы борьбы не с причиной, а со следствием» (Сотрудник российского благотворительного фонда «Нет алкоголизму и наркомании», Москва, Интервью № 9, см. приложение).

По мнению многих представителей общественных организаций, наркоман - не причина проблемы, а ее носитель, жертва. Правоохранительные органы подходят к проблеме с позиции борьбы с предложением наркотиков, предлагая поймать и посадить всех наркоманов и наркобаронов в тюрьму. Мелкая же борьба с наркооборотом способна привести только к повышению цены, структурированию наркомафии и усугублению коррупции. Многие представители «альтернативных» сил считают, что политика войны с наркотиками отражает недостаточное понимание сложности феномена наркотизма. «Общество обязано осознать реальные характеристики этого явления и масштабы, чего у нас нет. Мы все, начиная от президента и кончая последней домохозяйкой, говорим о росте наркомании, об ужасе этого явления, все это печатается, публикуется, транслируется по телевизионным каналам. Но каковы реальные масштабы, какие социальные группы, вообще контуры этого явления - неизвестно. Нет представления в обществе о масштабах. Я не говорю уже о природе этого явления», - отмечает социолог JI.E. Кесельман. Считается, что существующие стратегии «борьбы с наркотиками» игнорируют много общих проблем. Практически в каждом аспекте стратегий правоохранительных структур социальная политика концентрируется скорее на симптомах, чем на причинах. «Военные действия» возвращают общество к репрессивной политике, а не способствуют поддержке социальных реформ, которые могут изменить ситуацию. Большинство «альтернативных» акторов имеют достаточно четкую позицию относительно необходимости противодействия государственному патернализму в антинаркотической политике и, в частности, против предложения многих политиков и парламентариев о введении смертной казни за распространение наркотиков. «Вся наша деятельность ориентирована на предложения вполне конкретных, разумных альтернатив тому, как это делается. <Необходимо> изменить способы осуществления социальной политики и формы подхода к наркозависимым, алкоголизму, к наркомании, как к биопсихосоциодухов- ным заболеваниям» (Сотрудник российского благотворительного фонда «Нет алкоголизму и наркомании», Москва, Интервью № 9, см. приложение).

Сторонники «альтернативных» стратегий признают, что немедицинское использование психоактивных средств - неизбежное явление в любом обществе; а потребители наркотиков - неотъемлемая его часть. Признание этого факта также является аргументом в защиту декриминализации наркопотребления и организации системы социальной помощи потребителям наркотиков. Более того, проблема наркомании стала восприниматься более серьезно с появлением вируса СПИДа. Запретительные системы, уделяющие мало внимания снижению рисков для общественного здоровья, не могут адекватно ответить на вызов СПИДа, так как неспособны, в силу своей ригидности, гибко реагировать на появление новых переменных. «Криминализация употребления наркотиков приносит гораздо больше вреда, чем пользы», «ограничения на свободный доступ к стерильным шприцам способствовали распространению

ВИЧ и других заболеваний; передозировки уличными наркотиками низкого качества калечат или убивают потребителей, что ведет к перегруженности системы здравоохранения», - пишет Дж. Сорос¹⁵. Так, политика «снижения вреда» предусматривает отмену уголовного наказания для потребителей наркотиков, доступность для потребителей метадонового лечения и стерильных шприцов и иных средств, способных снизить вероятность заражения крови. О необходимости введения программ «снижения вреда», а также повсеместного внедрения заместительной терапии, в том числе героиновой, говорят представители Транснациональной радикальной партии. По их мнению, именно контролируемое распределение медицинского героина среди героинозависи- мых пациентов, как свидетельствует зарубежный опыт, позволит резко снизить (если не устранить вообще) риск заражения ВИЧ, смерти от передозировки и, самое главное, уменьшить зависимость героинозависимых больных от наркомафии, жертвами и одновременно агентами которой они являются в силу самого характера своей болезни. «Преградой на этом пути, однако, стоят положения принятого в 1998 году Федерального закона «О наркотических средствах и психотропных веществах», прямо запрещающие использование героина в медицинских целях», - сообщил Н. Храмов, председатель Координационного комитета российских радикалов.

Помимо того, по мнению «альтернативщиков», запрещение наркотиков осложняет саму медицинскую практику. Запуганные антинаркотической истерией, врачи отказываются использовать наркотические средства даже тогда, когда это разрешено и даже необходимо для лечения людей. Соответственно, ряд «альтернативных» акторов выступают, в том числе, за отмену запретов, ограничивающих докторов в употреблении ряда медикаментов, способных значительно снизить боль во время ломок.

«Альтернативные» стратегии антинаркотической политики

разделяют потребление наркотических веществ и злоупотребление ими (это разделение в рамках прогибиционистской политики невозможно). Соответственно, задача здравоохранения видится данными акторами в снижении рисков этого употребления для здоровых людей и в предотвращении тем самым перехода от употребления к злоупотреблению. Это возможно только при помощи выведения наркотиков из нынешнего нелегального положения и установления контроля за их качеством, за способом их употребления и, наконец, за самими наркоманами и потребителями. Поэтому, заключают представители «альтернативных» сил, когда речь идет о здоровье населения, недопустимо действовать только силовыми методами, как это делается сегодня в рамках запретительно-репрессивной системы контроля наркотиков.

Еще одним пунктом критики государственной политики со стороны многих «альтернативных» антинаркотических сил является стратегия запугивания.

Рассказы о смерти ни к чему, кроме желания их попробовать у детей не приведут, считает президент Российского благотворительного фонда «Нет алкоголизму и наркомании» (НАН) О. Зыков. Еще менее эффективной эта стратегия оказывается при третичной профилактике, т.е. работе с людьми, уже имеющими зависимость.

Значительной критике подвергается и желание государства возродить систему принудительного лечения наркозависимых. Так, например, руководство НАН неоднократно высказывало свое негативное отношение к насильственному лечению и изоляции наркоманов. По мнению О. Зыкова, президента фонда НАН, пример деятельности прежних ЛТП показал, что принудительное лечение от наркомании и алкоголизма стопроцентно неэффективно. Также он считает несостоятельными данные о том, что каждый наркоман вовлекает 10-15 человек в течение года в наркотизацию (согласно официальному дискурсу, именно эта идея «снежного кома» лежит в основе необходимости введения ответственности за любой факт употребления наркотиков). «Более того, трагичным результатом репрессивного подхода явится также то, что ... общество не сможет сформировать такую систему оказания помощи алкоголикам и наркоманам, которая обеспечит доверительный контакт с нашими пациентами, что является обязательным условием эффективной наркологической помощи», - пишет О. Зыков. Если будут реализованы принудительные меры медицинского характера, считает он, то их результатом будет имитация бурной деятельности, вкладывание денег в организацию репрессивной машины, уход проблемы в подполье и, в конечном итоге, ее усугубление. Следует признать, что «альтернативные» утверждения-требования в значительной степени разнятся между собой. Что касается легализации, некоторые сторонники «альтернативных» стратегий намерены легализовать только потребление и сбыт марихуаны. Другие признают необходимость введения контролируемого использования героина для лечения больных наркоманов (Транснациональная радикальная партия). Иные версии декриминализации предполагают легализацию потребления и хранения наркотиков, но не транспортировку в больших количествах. В результате, значительным недостатком «легализационного» движения, согласно его оппонентам, является отсутствие консенсуса его сторонников относительно реализации своих стратегий на практике. Вместе с тем, ряд «альтернативных» антинаркотических акторов имеет четко выраженную отрицательную позицию по вопросу легализации наркотических веществ. Так, руководство фонда НАН считает, что «в том хаосе, который творится сегодня в России» обеспечить жесткий контроль выдачи ме- тадона практически невозможно; следовательно, вряд ли возможно добиться тех позитивных результатов, о которых говорят апологеты легализации части наркотических средств. Более того, у значительной части населения, особенно молодежи и подростков, не выработан в достаточной степени защищенный моралью нравственный барьер, который определяет правильный выбор поведения, нет и глубокого осознания ценности своего здоровья и жизни. Таким образом, ряд «альтернативных» субъектов теоретически признает легализацию наркотиков в качестве единственной возможности ликвидации их незаконного оборота, а также условия, позволяющего обеспечить больным наркоманией достойное существование, официально снабжая их контролируемыми наркотиками. Вместе с тем, осознание практической сложности реализации этих проектов в условиях современной России приводит их к признанию невозможности легализации наркотических веществ на практике. «Вы знаете, что представляет собой наша страна? Разрешенная продажа наркотиков - это очередная разветвленная бюрократическая структура со своими каналами поставки, «точками» реализации, со своим начальством и т.д. Мне кажется, что в нашей стране возникновение такой структуры едва ли не хуже привычной наркомафии. Да и «бодя- жить» порошок наши «точки» официальной реализации будут больше или меньше, чем уличные торговцы?» (Главный врач наркологической больницы, Москва, Интервью № 6, см. Приложение).

Невозможность реализации проектов легализации наркотиков

подтверждается также незаинтересованностью наркомафии в подобном шаге на государственном уровне. «Наркомафия никогда не позволит легализовать наркотики. Она и президента заменит и Думу новую сделает», - отмечает доктор юридических наук Я.И. Гилинский.

В рамках стратегий запрещения потребления наркотиков традиционно считается, что наркотические средства являются неоспоримым фактором, влияющим на увеличение уровня преступности. Взаимосвязь наркомании и преступности определяется следующими положениями: противоправными действиями, связанными с производством, распространением наркотиков; совершением наркоманами преступлений с целью завладения наркотиками или средствами для их приобретения; преступлениями, совершенными под непосредственным воздействием наркотиков. Однако все эти положения оспариваются сторонниками «альтернативных» антинаркотических стратегий. Так, в частности, указывается, что «противоправные действия в сфере незаконного оборота наркотиков» является лишь констатацией факта нарушения законодательства о наркотиках, которое запрещает их производство, продажу и потребление. Эти действия потому и являются противоправными, что поставлены запретительной системой контроля вне закона. Совершение наркоманами преступлений с целью завладения наркотиками или деньгами также может быть следствием не самого факта существования наркоманов, а результатом запрещения наркотиков. Черный рынок вздувает цены на наркотики, и достать средства на их приобретение становится сложно. Табак и алкоголь также могут быть предметом злоупотребления, но у людей есть возможность приобретать их, затрачивая всего несколько долларов в день. К тому же, никому не приходит в голову говорить о вероятности подвергнуться нападению со стороны нико- тиномана. Третья связь между наркоманией и преступностью - преступления, совершаемые под непосредственным воздействием наркотиков на человека - традиционно подтверждается значительной долей наркоманов среди преступников. Сторонники «альтернативных» стратегий оспаривают этот тезис утверждением обратной завизимости: как показывает история, в большинстве цивилизаций именно криминальные круги всегда были больше поражены алкоголизму и наркомании. Иными словами, не преступность происходит от наркомании, а наркомания - от преступности. Исследования на эту тему устанавливают лишь корреляцию между преступностью и потреблением наркотиков, но ни в коем случае не причинную связь. JI. Тимофеев дает интересный экономический анализ проблем наркотизации и особенностей государственной реакции на проблему. Он непосредственно связывает интересы традиционных групп, включенных в сферу противодействия наркотизму, с реализацией ими запрета на наркотики. Запрет - одна из форм юридического обобществления, но из всех возможных способов регулирования отрасли {налогообложение, национализация, запрет) запрет наименее продуктивен. Запретить рынок - значит не уничтожить его, а отдать запрещенный, но активно действующий рынок под полный контроль криминальных корпораций, обогатить их и дать им возможности и ресурсы целенаправленного политического влияния на общество и государство. Ограничительное законодательство, таким образом, создает искусственную редкость продукта

-  основу процветания коррупции. «Но и те исполнители, которые не берут взяток и не сотрудничают с наркобизнесом, объективно не обязательно заинтересованы в легализации наркотиков. Они - солдаты и генералы той армии, которая специально создана для реализации запрета. Если военные действия прекратятся, армия должна быть распущена, и все воинство лишится денежного и материального довольствия, прерогатив власти и других привилегий»,

-  пишет JI. Тимофеев.

Из экономического анализа антилегализационных тенденций автор делает вывод об объективном единстве интересов (а значит и единой направленности параллельных ресурсных потоков) наркобизнеса и тех, кто реализует запрет на операции с наркотиками²⁴. Запреты и коррупция в России тесно связаны, считает автор, любой запрет «обходится» с помощью денег, будь то торговля наркотиками или проституция. 4 февраля 2004 г. газета «Московские новости» опубликовала официальные данные о многочисленных случаях нарушения закона работниками Госнаркоконтроля (в том числе связанных с получением взяток, сбытом наркотиков, вымогательством и иными формами преступлений) с момента создания данной службы (июль 2003 г.). В этом контексте легализация может быть рассмотрена как попытка проникновения на устоявшийся монопольный рынок новых агентов, новых конкурентов государства или новых «лицензированных» предприятий, готовых на своих условиях поставить потребителю тот же товар (а может быть дешевле и более высокого качества). Это и предопределяет ответную реакцию государственных структур.

Особого внимания заслуживает вопрос ресурсов, имеющихся в наличии у общественных организаций

и привлекаемых ими для достижения своих целей и утверждения своих позиций на постсоветской антинаркотических сцене. Если государственные субъекты, как правило, обладают административными и бюджетными средствами для реализации антинаркотических программ, то негосударственные организации были вынуждены искать новые способы получения средств для поддержки своей деятельности. Так, для пополнения материально-финансовой базы антинаркотическими негосударственными организациями в 1990-х годах стали создаваться хозрасчетные реабилитационные и исследовательские структуры, предоставляться платные психотерапевтические, методические услуги. Одним из наиболее распространенных способов получения средств стало открытие при общественных организациях реабилитационных наркологических центров на платной основе. Многие программы, как, например, «12 шагов» обществ «Анонимные алкоголики» и «Анонимные наркоманы», в регионах реализуются на платной основе, хотя изначально они задумывались как общедоступные и бесплатные. Помимо того, общественные организации, разрабатывающие свои профилактические и реабилитационные программы, часто распространяют свой материал (антинаркотическую литературу, кассеты с лекциями для родителей и детей, лекарственные средства для борьбы с курением и т.д.) на коммерческой основе. Другой способ получения материальных ресурсов - привлечение спонсорских средств российских бизнес-структур, отечественных и зарубежных благотворительных фондов. Данные формы фандрайзинга стали активно осваиваться НГО в середине 1990-х. Так, финансирование программ снижения вреда осуществлялось до последнего времени международными независимыми организациями - Институтом «Открытое общество» (финансируемое фондом Сороса) и «Врачи без границ» - в виде грантов, выделяемых регионам на конкурсной основе, и с обязательным софинансированием из региональных бюджетов. Еще одна стратегия - налаживание связи и получение разных видов помощи (организационной, материальной, информационной и т.д.) от западных организаций и ассоциаций. Фонд НАН, например, является ассоциированным членом Департамента общественных связей ООН, различных международных ассоциаций, тесно сотрудничает с ЮНЕСКО, ЮНИСЕФ, Комиссией по наркотикам ООН и др. НАН поддерживается Детским фондом ООН ЮНЕСКО, который помогает сотрудничеству этого фонда с органами власти, в частности с правительством Москвы. Все это способствовало значительному укреплению позиций данного актора на антинаркотической российской сцене. С конца 1990-х годов отмечался значительный рост публикаций, методической литературы, издаваемой фондом НАН на привлеченные от грантодающих организаций средства.

«Человеческий ресурс» ряда антинаркотических субъектов

составляют специалисты, занимающиеся данной проблемой (как правило, это люди, лично столкнувшиеся с наркоманией, те, кому не безразлична эта проблема), а также бывшие пациенты, получившие знания и навыки из личного опыта во время прохождения курсов лечения и реабилитации. Это относится к многочисленным группам взаимопомощи (например, практикующим программу «12 шагов») по всей территории России. Общество «Россия без наркотиков» («Нарконон») сегодня состоит практически полностью из бывших пациентов, оставшихся после излечения для работы и помощи другим наркозависимым. В целом, активность волонтеров и общественная поддержка способны значительно повысить «человеческий потенциал» антинаркотических практик. Информационные ресурсы НГО также стали расширяться в конце 1990-х. Многие негосударственные антинаркотические организации начали создавать собственные информационные базы лечебных и реабилитационных центров в России и за рубежом, налаживать связи с этими центрами (например, главной задачей общественной организации «Матери против наркотиков» в Самаре является оказание информационной поддержки семьям, столкнувшимся с проблемой наркомании).

Новые антинаркотические организации в последнее время начинают активно осваивать такие способы мобилизации ресурсов, как лоббирование своих интересов в законодательных и исполнительных органах. Так, наличие административных ресурсов позволило фонду НАН на протяжении 1990-х годов довольно активно сотрудничать с представителями законодательных органов. «На сегодняшний день на федеральном уровне мы работаем с несколькими депутатами. У нас есть вполне конкретные технологии, конкретные предложения законотворческого характера. И находя того или иного депутата, который согласен продвигать эти технологии, мы предлагаем ему проекты нормативных актов, которые он продвигает в Думу. В этом смысле мы выступаем лоббистами, а он является лоббированным лицом» (Сотрудник российского благотворительного фонда «Нет алкоголизму и наркомании», Москва, Интервью № 9, см. приложение).

Значительно расширить ресурсы новых антинаркотических акторов в современной России способна поддержка политических организаций. Есть примеры, когда средства, выделяемые на предвыборные кампании политических партий использовались для подготовки волонтеров, обучения специалистов, проведения профилактических антинаркотических мероприятий и акций. Некоторые политические партии за счет своих «партийных средств» нашли возможность открыть благотворительные фонды, например, Благотворительный фонд «Нижний без наркотиков» (при поддержке Союза Правых Сил), Благотворительный антинаркотический фонд «Единство» и др. Вместе с тем, такая поддержка носит эпизодический характер и актуализируется лишь в период предвыборных кампаний.

Еще один ресурс - установление «хороших» отношений общественных организаций с местными властями. Вполне объяснимо, что привлечение НГО к реализации региональной антинаркотической политики, разрабатываемой «сверху» федеральными ведомствами и курируемой региональными государственными структурами, во многом зависит от позиции и желания региональных властей. При этом отношения между государственными и общественными структурами в сфере антинаркотической деятельности в разных регионах могут быть самыми разными: от традиционности и достаточно жесткой ориентации на исключительно государственные структуры до лояльности и поддержки общественных организаций. Этим обусловлены региональные различия в становлении партнерства в решении проблемы наркомании. Специфика этих различий предопределяется не остротой восприятия и признания проблемы, а социально-экономическим развитием региона и позицией («прогрессивностью») региональных властей, а также степенью развития общественных организаций в регионе. Например, программы «снижения вреда», не получив поддержки от московского правительства и московских властей, сконцентрировали свои усилия на продвижении своих программ в других городах России (особенно в Санкт-Петербурге). Этот же ресурс задействует фонд НАН, открывая свои представительства в разных городах России. При этом наиболее удачными являются ситуации совпадения общественных и государственных ресурсов (например, в г. Пермь главный нарколог города В. Соколов одновременно является руководителем Пермского отделения НАН).

Несмотря на все своеобразие освоенных новых форм привлечения ресурсов и их мобилизации, в общем, именно бюджетные средства по-прежнему составляют основу антинаркотических мероприятий, проводимых негосударственными антинаркотическими объединениями. Именно поэтому их интеграция в антинаркотическую политику во многом определяется стремлением войти в состав участников государственных федеральных и региональных целевых программ, получить государственную поддержку. В ситуации отсутствия налаженных механизмов изыскания средств для реализации своей деятельности одним из наиболее эффективных способов продвижения собственных интересов для антинаркотических общественных организаций являются различные виды взаимодействия с государственными структурами с выделяемым финансированием. «Финансовой деятельности у нас нет, мы объединяем только, так скажем, человеческие ресурсы. ... И встал вопрос: кто оплачивает наши тренинги со школьниками? У директора на это денег нет. Мы выходили с нашими программами на мэрию дважды. И результат такой, что мы не имеем никакого государственного финансирования, потому что в мэрии нет структуры, которая бы оценила эти программы» (Сотрудник регионального самарского Фонда «Нет алкоголизму и наркомании», Самара, Интервью № 34, см. приложение).

«Нет средств, нет денег, а желание что-то изменить есть. Да, я знаю, что существуют такие пути: устраиваются работать, скажем, в наркологический диспансер и пробивают свои программы под шапкой главных наркологов. Да, такие пути существуют. Но если бы я верила, что медицина может помочь наркоманам, если бы я верила...» (Сотрудник благотворительного фонда «Родители против наркотиков», Москва, Интервью № 10, см. приложение).

Вместе с тем, опасность включения представителей негосударственных организаций в официальную систему антинаркотической деятельности состоит в том, что они теряют качества независимого оппонента, в то время как именно эта роль общественных организаций является наиболее ценной. В этой ситуации возникает вопрос, насколько деятельность общественных организаций может в подобной ситуации стать реальной силой в противодействии наркотизму в современной России.

Рассмотрим основных «альтернативных» антинаркотических акторов, возникших в России во второй половине 1990-х, ключевые направления их деятельности, степень активности, а также реакцию государственных структур на их деятельность, во многом, как оказывается, определившей место и роль этих субъектов в российской антинаркотической политике. Одними из основных практических стратегий «альтернативных» акторов являются программы «снижения вреда», а также новые программы реабилитации (например, программа «12 шагов», реализуемая различными общественными и религиозными группами). В фокусе нашего внимания будет как история возникновения и реализации «альтернативных» антинаркотических стратегий в России, так и идеологии, лежащие в их основе.

Действие программ «снижения вреда» в некоторых регионах РФ

началось в конце 1997 г. Меры, предлагаемые в рамках данной стратегии, направлены не столько на уменьшение потребления наркотиков, сколько на то, чтобы сделать потребление запрещенных наркотиков менее вредным как для самих потребителей, так и для тех, кто страдает от использования наркотиков другими людьми. Программы «снижения вреда» включают в себя информационную работу, т.е. предоставление информации о вреде различных наркотиков в местах сбора их потребителей (на точках продажи наркотиков, в квартирах, в инфекционных и наркологических больницах), раздачу листовок, буклетов, брошюр по проблемам профилактики ВИЧ-инфекции, обмен шприцев и игл, раздачу средств личной профилактики (презервативы, спиртовые салфетки, дезинфицирующие средства), а также предоставление широкого спектра консультативных, медицинских и социальных услуг, в которых клиенту гарантирована конфиденциальность, анонимность, дружелюбное отношение персонала и т.п.

Рост статистики ВИЧ-инфицированных в России (начиная с 1997 г.) связывался сторонниками данной стратегии с широко распространенным в эти годы внутривенным использованием героина, а потому данные программы были непосредственно связаны с работой по профилактике ВИЧ в целевой группе потребителей наркотиков³⁰. По мнению сторонников программ снижения вреда, отсутствие комплексных мер по профилактике ВИЧ-инфекции среди потребителей инъекционных наркотиков ведет к стремительному распространению эпидемии. Соответственно, основными задачами программ является помощь наркопотребителям путем создания условий для положительных изменений в их жизнях и защиты их здоровья. Проекты предусматривают создание в городах-участниках подвижных или стационарных пунктов обмена шприцев с одновременной разъяснительной работой с обратившимися по методам безопасного введения наркотиков, предупреждению распространения ВИЧ, вирусных гепатитов В и С, заболеваний, передающихся половым путем. Предполагается также лабораторное обследование обратившихся при их желании, необходимая консультация специалистов и др. Следует отметить, что на протяжении 1990-х годов Министерство здравоохранения не имело четкой позиции по отношению к данным проектам, различным было и мнение разных специалистов Минздрава по этому вопросу. Вместе с тем, совместно с международными независимыми организациями - Институтом «Открытое Общество» и «Врачи без Границ» - Минздрав РФ в 1998 г. разработал ряд профилактических программ, включавших в себя элементы программ «снижения вреда», по которым прошли обучение и подготовку несколько сотен российских врачей, государственных служащих и представителей негосударственных организаций. В тех регионах, где данные профилактические программы реализовывались на базе государственных медицинских учреждений и государственных СПИД-центров, стратегии «снижения вреда», как правило, получали высокую оценку со стороны региональных властей и государственных антинаркотических структур. Однако в ряде регионов проекты «снижения вреда» наталкивались на непонимание и противостояние со стороны государственных служащих и реализовывались на базе общественных организаций. В целом, можно сказать, что ситуация отсутствия четко выраженного отношения руководства Министерства здравоохранения по поводу стратегий «снижения вреда» в конце 1990-х годов привела к тому, что именно на местные власти во многом ложился груз принятия решения относительно данных «альтернативных» форм государственного реагирования на проблему наркотизма, включая финансовую поддержку данных проектов.

В целом, реакции населения, политиков и большинства представителей государственных органов на данные программы на протяжении конца 1990-х оставались негативными. В значительной степени это отношение воспроизводилось и подкреплялось (усиливалось) публикациями в масс-медиа. В обсуждении проблемы незаконного оборота наркотиков в Государственной думе в ноябре 2000 г. депутатом, членом Комиссии по борьбе с коррупцией В.М. Игнатовым высказывалось отрицательное отношение к «обмену шприцев по грантам Сороса для наркоманов», сопровождающееся «их упрашиванием пройти тест на СПИД».

В 2001 г. организация «Врачи без границ» сделала необдуманный шаг, во многом еще более ухудшивший отношение государственных органов и общественности в России к проектам «снижения вреда». Была выпущена брошюра с дословным переводом западного оригинала, не адаптированная к специфике российской ситуации. По сути, это было практическое пособие потребителям наркотических веществ по их безопасному употреблению (оно содержало информацию о том, как не получить заражения крови, как делать правильно инъекцию, чтобы не подвергнуться риску передозировки, классификацию наркотиков и т.д.). В результате свою резко отрицательную реакцию к проектам «снижения вреда» высказало Министерство здравоохранения, приняв ряд экстренных мер. В частности, своего кресла лишился не скрывающий своих симпатий к программам главный нарколог России В.Ф. Егоров. «...Они не снижают вред. Это - вранье. Они осваивают деньги, выданные им на это. Нет успеха в России нигде. Есть нарастание эпидемии наркомании», - заявил доктор медицинских наук Яков Брандт.

МВД предоставило новую трактовку ст. 230 УК, по которой программы «снижения вреда» могли классифицироваться как «склонение к потреблению наркотиков». Это значительно затруднило реализацию этих программ в некоторых регионах.

В эти же годы отрицательная позиция по отношению к политике «снижения вреда» была выражена основными государственными органами, занимающимися антинаркотической деятельностью. Особенно ярко это отношение выражалось правительством Москвы, руководством МВД, московской патриархией. Поскольку обмен шприцев для наркоманов способствует выведению наркобольных из подполья, это оказывается несовместимо с государственной идеологией «войны с наркотиками».

«Я жутко не люблю общественные организации. Нелюбовь к общественным организациям обусловлена деятельностью ряда общественных организаций, которые очень далеки от заявленных целей. Например, «Врачи без границ» - организация, которая ставит своей целью пропаганду наркотиков на территории РФ: от публикаций материалов и спонсирования проектов до, так сказать, идиотических программ об мена шприцов и игл, которые крайне непродуманно внедряются в регионы. ...Где эти шприцы гуляют потом, совершено непонятно. Размещены эти пункты в центре города, ярко раскрашены, привлекают к себе, как правило, даже не потребителей наркотиков, а лиц, которые вообще никогда не сталкивались. Ну, не спроста же в Питере этот автобус в Волге утопили возмущенные жители города, а в Ярославле работники этого автобуса были задержаны и осуждены за продажу наркотиков, причем не в мелких масштабах» (Сотрудник отделения детской и подростковой наркологии НИИ наркологии Минздрава России, Москва, Интервью № 4, см. приложение).

В 2002 г. произошло обострение отношений фонда Сороса в России и российских властей.

Министерство по делам печати, телерадиовещания и средств массовых коммуникаций заявило, что деятельность Института «Открытое Общество» по реализации программы «снижения вреда» от наркотиков объективно способствует пропаганде наркомании и ее дальнейшему распространению. Это произошло после обращения института «Открытое Общество» в Министерство печати России и ряд других федеральных органов исполнительной власти с предложением войти в Наблюдательный Совет программы «Профилактика ВИЧ среди потребителей внутривенных наркотиков». Конфликт привел к политическому давлению и послужил одним из факторов значительного сокращения активности фонда Сороса в России. Февраль 2004 г. ознаменовал собой новый поворот в отношении государства к программам «снижения вреда»: Госнаркоконтроль объявил о решении не закрывать эти программы на территории России. С 1 марта 2004 г. вступило в силу новое законодательство, в соответствии с которым мероприятия по раздаче или обмену одноразовых шприцев регламентируются совместным документом Министерства здравоохранения и Госнаркоконтроля (ГНК). Также незадолго до этого была принята поправка к УК, согласно которой чиновники наконец-то потеряли возможность по собственному усмотрению трактовать деятельность по обмену шприцев как «склонение к потреблению наркотиков», но при условии согласования этой деятельности с органами здравоохранения и органами по контролю оборота наркотических средств. Таким образом, с одной стороны, данное решение демонстрирует возможность диалога между государственными структурами, проводящими политику проги- биционизма, и общественными силами, чьи стратегии не вполне вписываются в «традиционную» государственную антинаркотическую политику. Усиление позиций данного «альтернативного» актора позволило ему оказать значительное влияние на изменение антинаркотического права. Рассредоточение по регионам России и активная работа на местах, в том числе по поиску поддержки и софинансирования проектов со стороны региональных властей, позволило НКО получить поддержку властных структур во многих российских регионах. Можно предположить, что это стало одним из факторов и причин выживания и возможностей сопротивления давлению «прогибиционистов». В результате были внесены поправки в действующее законодательство. Так, с 1 марта 2004 г. в России вступило в силу новое законодательство, в соответствии с которым мероприятия по раздаче или обмену одноразовых шприцев должны регламентированы совместным документом Минздрава и Госнаркоконтроля. Вместе с тем, можно предположить, что значительную роль в изменении позиции государственных антинаркотических акторов в данном случае сыграло не столько осознание ими «правильности» и эффективности программ «снижения вреда», сколько выражавшееся еще несколько лет назад стремление представителей государственной медицины поставить реализацию этих проектов под свой контроль.

«Целесообразно раздавать эти шприцы через окошки дежурных аптек, которые охраняют сами эти окошки. В общем, они всегда как-то скрыты от посторонних глаз. Или организовать эти пункты при наркологических диспансерах. Удобно и толково» (Сотрудник российского благотворительного фонда «Нет алкоголизму и наркомании», Москва, Интервью № 9, см. приложение).

Доказательством этой гипотезы могут быть заявления работников ГНК, ставящие под сомнение некоторые ключевые идеи программ «снижения вреда». В частности, указывается, что обмен шприцев будет осуществляться только под контролем системы здравоохранения, строго в лечебных учреждениях. «Мы не против раздачи шприцев, но это должно осуществляться не в автобусах и подъездах, а лечебными учреждениями и под контролем системы здравоохранения. По моему убеждению, прежде чем раздавать шприцы, необходимо провести освидетельствование наркоманов на предмет заболевания ВИЧ-инфекцией и гепатитом», - было заявлено представителем ГНК. Вместе с тем, одним из основных принципов проектов «снижения вреда» была гарантия конфиденциальности, анонимности, дружелюбного отношения персонала, удобного графика работы, а также добровольность освидетельствования и лечения наркозависимых. В случае перемещения пунктов обмена шприцев в государственные наркологические центры и клиники, эти принципы, скорее всего, окажутся не работающими.

Московскоий центр «Нарконон» - использование безмедикаментозного способа лечения

В эти же годы широко распространилась философия саентологической церкви. В России последователи Р. Хаббарда (автора теории умственных расстройств и техники их лечения) создали общество «Нарконон», существующее с начала 1990-х годов. После официального запрета этого общества как религиозной секты его сторонники объединились в Общероссийский союз общественных объединений «Россия без наркотиков». Основным философским аспектом программы «Нет наркотикам», разработанной президентом союза «Россия без наркотиков», наркологом, председателем Комиссии по наркологии Совета предпринимателей мэрии г. Москвы В. Ивановым является положение, что наркомания излечима во всех своих аспектах - физическом, эмоциональном, ментальном и моральном; главное при этом - использование безмедикаментозного способа лечения. Именно он, по словам руководства союза, и является гарантией высокой эффективности. Таким образом, в рамках этой программы преодолевается стереотип решения проблемы наркомании химическим путем: наркотиком или другим химическим лекарством. Программа реабилитации «Нет наркотикам» представляет собой длительную, до шести месяцев, безмедикаментозную работу с наркозависимыми. Основными составными частями реабилитационной программы «Нарконон» являются программа детоксикации и курсы восстановления личностных нравственно-этических ориентиров.

Именно в безмедикаментозном подходе данного актора к лечению, на наш взгляд, заключается главное противоречие данной программы традиционным техникам лечения в государственной наркологии, и именно это может быть рассмотрено как одна из причин негативного отношения Министерства здравоохранения к данной программе. Следует отметить, что долгое время Минздрав не выражал своего официального отношения к ней. Лишь 11 марта 1999 г. было проведено заседание секции по наркологии Ученого совета Министерства здравоохранения России, посвященное организации профилактики и лечения больных по методике Р. Хаббарда, на котором выступил руководитель московского центра «Нарконон» В.И. Иванов. Секция пришла к выводу о нецелесообразности использования данного метода в наркологической практике.

«Полифоничность точек зрения на проблему лечения наркомании - это минус, особенно если речь идет о тоталитарных сектах. ...Подавить саентологические клиники удалось с большим трудом. ...Удалось остановить ее победоносное шествие, но она до конца не задавлена. «Нарконон» поменял маски. Теперь это не «Нарконон» - это «Россия без наркотиков». Они все отреклись от саентологии дружно, что, кстати, концепция церкви саентологии позволяет делать - отрекаться, возвращаться снова» (Сотрудник российского благотворительного фонда «Нет алкоголизму и наркомании», Москва, Интервью № 9, см. приложение).

Однако, несмотря на широкую антинаркононовскую пропаганду, центры «Нарконон» не только продолжают свою деятельность, но и включены в некоторые региональные антинаркотические программы. Например, в комплексной межведомственной программе по борьбе с распространением наркомании г. Димитровграда (Ульяновская область) центр «Нарконон», имеющий статус общественной организации, является единственным негосударственным участником данной программы.

В 1998 г. наблюдается попытка привлечь внимание к общественной «12-шаго- вой программе реабилитации больных алкоголизмом» сообщества «Анонимные алкоголики» и «Анонимные наркоманы» (АН). Данную программу создали, активно поддерживали и развивали сами наркоманы, желающие порвать с зависимостью и помочь таким же, как они. Один из основных принципов программы - взаимопомощь наркоманов. На собраниях они делятся своим личным опытом, выступая при этом не профессионалами, а обычными людьми со схожими проблемами. АН не имеет профессиональных врачей, реабилитационных центров или больниц, не обеспечивает работой и никакими юридическими, финансовыми, психиатрическими и медицинскими услугами, не имеет иерархической руководящей структуры. Программа исключает использование медикаментозных средств, а также методов, основанных на страхе пациента перед возможными негативными последствиями употребления наркотиков. Акцент в программе делается на духовное преобразование личности наркомана, которое достигается в результате его работы над собой при помощи психологов и консультантов, особенно на начальных этапах. Поскольку некоторыми своими идейными положениями данные программы реабилитации не совпадают с государственным дискурсом наркотизма и наркомании, их продвижение на постсоветском пространстве также сопровождалось критикой действий «традиционных» антинаркотических акторов. Так, в статье о преимуществах и положительном опыте работы программы «12 шагов» (опубликованной в журнале «Вопросы наркологии», № 2, 1998 г.) указывалось на возникшие в системе государственных учреждений стационарной и амбулаторной наркологической помощи сложности, поскольку они не справляются с потоком больных. Помимо того, критике подверглись «недостаточно эффективные методы лечения» и практически не сформированная в государственной наркологии система реабилитации. Указывалось также, что сеть групп и центров, работающих в России по 12-шаговой программе сообщества «Анонимные алкоголики» уже более 10 лет, доказала возможность трезвой жизни для больных алкоголизмом.

Следует отметить, что сегодня программа «12 шагов» является, пожалуй, одной из наиболее распространенных и часто используемых методик реабилитационной программы. Она включена как составная часть реабилитационной программы в большинстве реабилитационных клиник всех форм собственности и религиозных реабилитационных общин.

«Нужно было переходить к какой-то методике, которая уже опробована в России и на международном уровне. И вот вышли на эту американскую методику «12 шагов». Потому что она более напечатана, более доступна, чтобы ее взять, чтобы с ней познакомится, чтобы ее посмотреть. Применили ее к нашей среде и начали по ней заниматься» (Лидер общественной организации «Матери против наркотиков», Ульяновск, Интервью № 24, см. приложение).

Вместе с тем, существует некоторая напряженность в отношении к указанной программе со стороны представителей государственных органов. «Попытки внедрения ряда лечебных подходов, в том числе основанных на идеологии «анонимных наркоманов и алкоголиков», не принесли желаемых результатов, и в большинстве случаев заняло достаточно скромное место в общей структуре помощи, ввиду неадекватности философии данной психотерапевтической программы традиционному менталитету большинства населения нашей страны», - пишет Главный детский нарколог России Надеждин А.В.

Транснациональная радикальная партия

Радикальную оппозицию государственной антинаркотической политике представляет собой Транснациональная радикальная партия и

учрежденная ей 1 февраля 2002 г. автономная некоммерческая организация «Антипрогибиционистский центр содействия реформе государственной политики в области наркотиков». Эти организации ставят своей целью:

1)  декриминализацию личного употребления каких бы то ни было веществ;

2) дифференциацию на основе научных данных подходов к различным веществам, неправомерно объединяемых общим термином «наркотики»; 3) распространение и использование информации о результатах экспериментов в Швейцарии и ряде других европейских стран по контролируемому распределению героина, а также иных методик в рамках политики «снижения вреда»; 4) содействие пересмотру в антипрогибиционистском смысле конвенций ООН по контролю над наркотиками. За последние годы ими было проведено значительное количество митингов, выступлений, пикетов и пресс-конференций.

В 1998 году российская Радикальная партия создала и официально зарегистрировала региональную политическую организацию «Клуб Храмова - объединение за либертарные реформы», ставящую своей целью активное участие в политической жизни России. В июле 2002 г. партия принимает решение участвовать в выборах в Государственную думу в 2003 г. Координатор Транснациональной радикальной партии в России Николай Храмов на пресс-конференции в Москве 29 апреля 2003 г. заявил, что в других странах ТРП никогда не шла на выборы по партийным спискам, а участвовала в них только по одномандатному принципу. Осенью 2003 г. партия начала кампанию по сбору подписей и средств для продвижения своего кандидата в Государственную думу по 201-му округу Москвы. На выборах в декабре 2003 г. кандидат Н.Храмов не прошел в Госдуму, набрав 0,4 % голосов избирателей.

В целом, отношения данного антинаркотического актора и государственных структур носят характер противостояния. Хотя о «подрывной» деятельности партии представители государственных антинаркотических структур упоминали уже с 1997-1998 гг., именно к концу 2002 г. ее взаимоотношения с властями (прежде всего московскими) достигли пика взаимного недовольства. Власти неоднократно ограничивали время акций или отказывали в проведении акций партии. Как сообщалось в префектуре Центрального административного округа г. Москвы, деятельность ТРП «противоречит принципам демократии, общепринятым законам морали и нравственности, является склонением к потреблению наркотических средств или психотропных веществ (ст. 230 УК РФ), а также пропагандой наркотических средств, психотропных веществ или их прекурсоров». Также утверждается, что деятельность ТРИ в России по легализации легких наркотиков - «лишь начало их далеко идущих планов... Ими движет чувство наживы; они - выразители интересов наркомафии».

Подводя итог анализу роли и места новых «альтернативных» субъектов в российской антинаркотической политике,

можно отметить, что их возникновение стало возможным благодаря качественным социально-политическим трансформациям, произошедшим в конце 1980-х - начале 1990-х годов. Уход от тоталитарного советского прошлого делал возможным плюрализацию общества и его позиций по различным социальным вопросам. Имевший место в России в конце 1990-х перевод активности «девиантов» (включая потребителей наркотиков) на уровень политической и общественной проблемы означал возможность иного взгляда на проблему наркотизма. В целом, именно в эти годы в России начали публично обсуждаться такие проблемы, как употребление алкоголя, марихуаны и ЛСД, гомосексуальность, аборты и т.д., возникли целые движения в их защиту. Эти движения постепенно становились символом определенной социальной позиции, не обязательно имеющей прямое отношение к потребителям наркотиков, гомосексуалам и т.д. Так, обсуждение проблемы наркотиков происходило и происходит скорее между сторонниками и противниками определенных норм, а не между потребителями и непотребителями. Активная позиция родственников потребителей наркотических веществ, антипрогибиционистские выступления либеральных политических активистов, ученых, общественных деятелей, правозащитников во многом способствовали распространению «альтернативного» видения проблемы и «альтернативных» подходов к ее решению. В рамках этих стратегий по-новому представлялись права и обязанности государства и негосударственных общественных организаций в сфере противостояния распространению наркотизма. При этом НГО отстаивали право играть весьма активную роль на многих этапах антинаркотической работы - профилактики, лечения, реабилитации. Вместе с тем «фасадно-демократический» характер социальных трансформаций в России сказался на формальном принципе гражданского участия в решении многих социальных проблем. Как показал проведенный анализ, сегодня существует двойственное отношение государственных структур к антинаркотическим общественным организациям. С одной стороны, официально всеми признается необходимость их включения в антинаркотическую деятельность. Здесь немалую роль играет давление международного сообщества на Россию по вопросу необходимости следования принципам демократического государственного устройства, придающего большое значение развитию и государственной поддержке общественных негосударственных организаций. С другой стороны, до сих пор в России не выработаны механизмы практического включения НГО в антинаркотическую работу совместно с государственными структурами. Проведенный дискурс-анализ «утверждений-требований» разных антинаркотических субъектов (как государственных, так и общественных) показал, что их системы понимания проблемы и методов ее решения во многом оказываются не только различными, но и взаимопротиворечащими. Столь же различны их системы понимания правовых отношений между НГО и государственными структурами на антинаркотической сцене. Соответственно, слабая степень реального включения «альтернативных» субъектов противодействия наркотизму сегодня определяется во многом негативным отношением к ним со стороны представителей государственных антинаркотических структур, выступающих за утверждение и усиление в обществе прогибиционистской политики в сфере противодействия распространению наркотиков, а следовательно за низкую степень участия в ней тех негосударственных организаций, которые имеют «альтернативные» взгляды на проблему.

Прежде всего резко негативную реакцию вызывают у государственных антинаркотических субъектов те социальные силы и группы, которые инициируют в обществе обсуждение проблемы возможной легализации ряда наркотических веществ. При этом ими, как правило, отвергается всякая возможность эволюции российской наркополитики в сторону либерализации. Как заявил сотрудник Госнаркоконтроля, отрицательная позиция по вопросу легализации «легких» наркотиков останется неизменной независимо от каких-либо факторов. «Легализаторы - хотят они того или нет - объективно являются пособниками наркемафии и наркобизнеса», - пишет А.Н. Горанский. Между тем, многие из авторов - противников легализации - намеренно изменяют и извращают смысл легализационных стратегий антинаркотической политики. Так, доктор философских наук Г.Г. Силласте пишет: «В России стремительно нарастает угроза наркотизации населения, под которой понимается сознательный и направляемый процесс легализации распространения наркотиков среди различных групп населения, поддерживаемый как внутри страны, так и извне». В 1998 г. в журнале «Вопросы наркологии» (отражающем официальный взгляд Министерства здравоохранения на проблему) вышел ряд статей антилегализационной направленности. В частности, в № 3 за 1998 г. была опубликована статья об антинаркотической политике в Швеции, в которой политика легализации «легких» наркотиков рассматривается как опасная угроза странам и народам мира. В последние годы эта тенденция только усилилась: так, заместитель директора Федеральной службы РФ по контролю за оборотом наркотических средств и психотропных веществ А.В. Федоров в online-интервью на сайте «Нет наркотикам» в апреле 2004 г. сообщил о позитивных результатах запрещения в Швеции потребления наркотических веществ и введения ответственности за их потребления. По его словам, это привело сначала к стабилизации наркоситуации, а затем сокращению количества лиц, потребляющих наркотиками. Таким образом, по его мнению, «наркомания - это тяжелая болезнь, а легализация наркотиков - это узаконенный способ распространения болезни среди населения. Поэтому легализация наркотиков - это то же самое, что узаконенное заражение людей смертельным вирусом»⁴⁸.

Местные исполнительные власти расценивают деятельность инициативных общественных групп как конкурентную,

которая не просто имеет свой взгляд на проблему и способы ее решения, но часто намеренно конструирует образ бездействующих властей в решении проблемы. Отсюда непринятие многих общественных организаций местными властями и нежелание не только сотрудничества с ними, но и структурное давление на них. «Наши открытые программы постоянно встречают противостояние официальных лиц. Даже вот любое выступление по телевидению, допустим, - сразу звонки на телевидение: почему вы допускаете и т.д.» (Лидер общественной организации «Матери против наркотиков», Ульяновск, Интервью № 24, см. приложение).

Требование же включения в региональную антинаркотическую политику общественных объединений часто решается местными властями весьма своеобразно. Так, достаточно распространена практика, когда представители административных учреждений создают номинальные общественные организации специально под разрабатываемые программы, чтобы средства, направляемые на поддержку общественного сектора, не уходили за пределы данной административной структуры. Ярким тому примером может быть формулировка из целей программы Нижегородской области: «Под эгидой губернатора организовать движение «Родители против наркотиков»⁴⁹. Помимо того, для деятельности современных общественных антинаркотических структур характерно нежелание объединять свои усилия в решении общих проблем, т.к. они находятся в конкурентных между собой отношениях в борьбе за бюджетное финансирование или грантовое финансирование от доноров. Все это является значимыми факторами выстраивания таких правовых отношений в сфере антинаркотической политики, которые бы позволили «удерживать» ведущие позиции государственных субъектов и максимально не допускать в данную область общественные объединения с новыми «альтернативными» подходами к решению проблемы наркотизма. Один из основных вопросов данной книги - какую роль сыграли негосударственные антинаркотические субъекты в формировании государственного антинаркотического права в постсоветской России? Как было показано во введении, право всегда является продуктом взаимодействия различных акторов, результатом борьбы их интересов. В странах развитой демократии НГО играют роль сдерживания и противовеса, не позволяя государству и крупным корпорациям полностью узурпировать власть и сосредоточиться на самовоспроизводстве. При этом возможности влияния НГО, как правило, ограничены: они могут воздействовать на государственные решения посредством акций протеста, петиций, а также через демократические выборные процедуры. В России новые «альтернативные» общественные организации также пытаются изменять антинаркотическую политику, но в силу ограниченной демократии в России возможная степень их воздействия оказывается еще меньше. Например, Транснациональная радикальная партия часто не получает от московского правительства санкций на проведение акций протеста, организованные ей митинги разгоняются, против активистов организуются судебные процессы и т.д. Программы «снижения вреда», возникшие как «grass- root» организации и поддержанные западными благотворительными организациями и фондами, долгое время рассматривались как силы, способствующие распространению наркомании в России, а на их участников нередко оказывалось давление правоохранительными органами. Государство, таким образом, и сегодня стремиться доминировать в определении направлений политики, а также в утверждении официального дискурса наркотизма, в определении мер по профилактики наркотизации и в формировании права, ограничивающего участие общественных организаций в активной антинаркотической деятельности.

В то же время 1990-е годы в России характеризовались процессами децентрализации государственной власти. Значительную роль в формировании региональной антинаркотической политики стали играть региональные власти и элиты. В условиях отсутствия федеральных нормативных актов, регулирующих правовые отношения НГО и государственных региональных структур, у общественных организаций появились возможности налаживания контактов с местными властями (интуитивно-правовые отношения в терминах Л. Петражицкого, т.е. отношения, не закрепленные в нормативных документах), а также последующего закрепления этих отношений в антинаркотических региональных нормативных актах. Именно локальность действий многих НГО в регионах по налаживанию диалога с местной властью, на наш взгляд, позволила им добиться некоторых успехов. Как было показано, некоторые региональные отделения «России без наркотиков», программ «снижения вреда» в ряде регионов не только получили поддержку местных властей, но и были включены в местные антинаркотические целевые программы. Подобная региональная институционализация в довольно массовых масштабах и получение поддержки привели к тому, что государственные антинаркотические органы уже не могли просто игнорировать данных акторов. При формировании антинаркотических нормативных документов государственные органы были вынуждены каким-то образом среагировать на них, дать им свою оценку. Наиболее ярко это проявилось в начале 2004 г., когда после нескольких лет противостояния основные компоненты программ «снижения вреда» были официально признаны Министерством здравоохранения и Госнаркоконтолем. Видимо, именно массовая поддержка, которую получили эти программы в результате активной работы на протяжении нескольких лет в регионах, и их институционализация в региональную антинаркотическую деятельность во многом способствовали их признанию государством в качестве эффективного и необходимого элемента антинаркотической профилактики. Вместе с тем новые нормативные акты, регулирующие данные практические действия, были сформулированы таким образом, что была оставлена лазейка для государственного контроля и регулирования деятельности организаций, осуществляющих программы «снижения вреда», а возможно, и полного перевода функций этих организаций в сферу деятельности представителей государственной наркологии. Таким образом, возможности участвовать в формировании государственного антинаркотического права и определять антинаркотическую политику в России у негосударственных организаций, пре- зентирующих «альтернативный» дискурс наркотизма, оказываются сегодня весьма ограниченными. В то же время, именно НГО являются единственным источником и агентом возможного влияния на корректирование политики государственных органов в сторону интересов всего общества.

3.3. Наркопаника и институционализация антинаркотической политики в 2000-2004 гг.

Итак, в предыдущих подглавах были рассмотрены действия различных антинаркотических акторов по формулированию и выдвижению утверждений-требований, а также лежащие в основании их деятельности интересы. Это позволило нам предположить, что в конце 1990-х годов «традиционные» субъекты были вынуждены объединяться в противодействии возникающим новым «альтернативным» акторам. Объединение усилий правоохранительных органов и медиков в этой борьбе позволило им (не без участия масс-медиа и иных каналов убеждения и давления на общественное мнение) еще более утвердить в обществе выгодные им дискурсы наркотизма и представления о системе прав и обязанностей государственных и негосударственных структур в сфере противодействия наркотизму. Это значительно укрепило их властные позиции на антинаркотической сцене в начале 2000-х годов, повлияв на изменение общественного мнения в сторону необходимости принятия жестких прогибиционистских мер «борьбы с наркотизмом». В принятых в начале 2000-х нормативных актах ведущие позиции были закреплены именно за государственными антинаркотическими структурами, в чьих руках оказалось право контролировать и определять степень участия и активности антинаркотических НГО. Все это еще более отодвинуло «альтернативные» общественные организации от активного участия в формировании и определении антинаркотической политики в России, поскольку их понимание системы правовых отношений значительно отличалось от понимания этих отношений государственными органами.

Данный параграф посвящен описанию тех социальных процессов, благодаря которым стало возможно подобное укрепление позиций государственных антинаркотических структур в начале 2000-х. С одной стороны, особенности антинаркотической политики в эти годы оказываются в значительной степени связанными с общими изменениями и новыми условиями социально-политической ситуации в стране. С другой стороны, события начала 2000-х могут рассматриваться как продолжение (и даже результат) действий «традиционных» антинаркотических органов в конце 1990-х годов по привлечению внимания населения к проблеме наркотизма. В данном разделе будет показано, каким образом происходило формирование правовых отношений в антинаркотической сфере в это время и к каким социальным и институциональным трансформациям это привело.

Прежде всего, необходимо отметить возникновение новой волны наркопаники в начале 2000-х годов. Для этого времени характерно активное обсуждение остроты проблемы наркомании на всех уровнях: значителен был поток медиа- сообщений на данную тему, способы решения проблемы активно обсуждались законодателями всех уровней, появилось огромное количество научной и на- учно-популярной литературы по проблеме. Характерной особенностью новой волны наркопаники является значительное снижение официальных показателей темпов роста наркотизации по сравнению с серединой, и даже концом 1990-х годов. Так, по официальным данным, по сравнению с 1999 г., к началу 2003 г. число молодежи и подростков, употребляющих наркотические вещества, снизилось на 34%.

«В последнее время ситуация улучшилась: это мы видим по статистике 2000, начала 2001 года, что сокращаются темпы прироста злоупотребления. Особенно среди молодежных групп» (Сотрудник отделения детской и подростковой наркологии НИИ наркологии Минздрава России, Москва, Интервью № 4, см. приложение).

Данные медицинской, правоохранительной, фармацевтической статистики

свидетельствовали о снижении показателей заболеваемости, сокращении числа лиц, задержанных за совершение правонарушений в состоянии наркотической интоксикации среди несовершеннолетних. «Больных с передозировкой героином сейчас в моргах гораздо меньше, чем было 3-4 года назад. ... Число больных с героиновой зависимостью в популяции сейчас, слава богу, уменьшается», - отмечалось на аналитическом совещании представителей государственных антинаркотических структур. Однако, несмотря на указанное снижение показателей медицинской статистики, обеспокоенность проблемой распространения наркотиков и их незаконного оборота выросла в эти годы в несколько раз.

Вторую волну наркопаники среди населения можно проследить, используя данные опроса населения, проведенного Всероссийским Фондом «Общественное мнение». Согласно данным всероссийского опроса городского и сельского населения, опубликованным в январе 2003 г., на вопрос «Какие из перечисленных проблем тревожат вас больше всего, представляются вам НАИБОЛЕЕ опасными для России?» были даны следующие ответы (данные в % от числа опрошенных) (см. таблицу 11):

Таблица 11. Результаты опроса общественного мнения от 11 января 2003 г.*

наркомания	36
преступность, бандитизм	34
терроризм	30
низкий уровень жизни	28
безработица	27
коррупция, беззаконие властей	27
ситуация в Чечне	27
инфляция	14
неуверенность людей в будущем	13
экологические проблемы, катастрофы	12
экономический кризис, экономический упадок	12
военная угроза со стороны других государств	10
произвол правоохранительных органов	9
слабость власти	9
аварии и катастрофы на транспорте	8
межнациональные конфликты	7

* данные в процентах от числа опрошенных

Как уже отмечалось, не существует прямой зависимости между степенью обеспокоенности населения проблемой наркомании и статистическими показателями различных ведомств. Иными словами, общественное мнение во многом является следствием дискурсивного конструирования (либо деконструирова- ния) той или иной проблемы акторами, действующими на данном поле. Соответственно, необходимо рассмотреть изменение социально-политического контекста взаимодействия разных акторов на антинаркотической сцене в начале 2000-х, соотношение их сил, появление новых выдвигаемых субъектами утверждений-требований относительно проблемы наркотизма, а также иных видов деятельности, приведших к высокой обеспокоенности населения проблемой распространения наркотизма в России. Следовательно, важно понять, что именно спровоцировало новую наркопанику у населения и какие социальные последствия это имело.

На наш взгляд, в конце 1990-х - начале 2000-х основными инициаторами привлечения внимания к проблеме распространения потребления наркотических средств были силовые структуры. При этом институционализация антинаркотической политики происходила параллельно с укреплением влияния правоохранительных органов в этой сфере. Именно в Аналитическом докладе Совета по внешней и оборонной политике России (позже - Совет Безопасности) 1998 года впервые на высшем государственном уровне было

              заявлено о том, что проблема наркомании является общенациональной пробле-

мой, требующей немедленных действий со стороны государства, и должна быть

              отнесена в категорию прямых угроз национальной безопасности России. В этом

              же документе было сформулировано предложение для Президента России сде-                                             лать специальное обращение по проблеме наркомании к российскому обществу                                                                                             

              и персонально патронировать весь комплекс мер, предпринимаемых в борьбе с                            

наркотиками как на государственном, так и на общественном уровнях.                                        

Дальнейшему усилению влияния силовых структур, а также привлечению                                    

общественного внимания к проблеме наркотизма способствовал приход к власти                        

В. Путина в конце 1999 г. - начале 2000 г. В отличие от Б. Ельцина, как                                      

правило, ограничивавшегося популистскими фразами типа «далеко не все-                                  

гда эффективны наши усилия по борьбе с незаконным оборотом наркотиков»,                            

В. Путин с первых же шагов своего правления начал уделять этой проблеме                                

самое пристальное внимание. При этом можно отметить параллельность про-                             

цессов усиления влияния и позиций силовых структур и нарастания паники                                 

вокруг проблемы наркотизма. Так, в своем приветствии к участникам конференции «Россия без наркотиков» (Москва, 29-30 ноября 2000 г.) В. Путин отнес распространение наркотиков к категории прямых угроз национальной безопасности⁶. 23 февраля 2002 г. была утверждена Федеральная целевая программа «Комплексные меры по противодействию злоупотреблению наркотиками и их незаконному обороту на 2002-2004 гг.». Ее главным разработчиком, реализатором и координатором выступило МВД. В полномочие данного ведомства входило уточнение целевых показателей и затрат по программным мероприятиям, выработка механизма реализации программы, определение состава исполнителей, оценка эффективности использования выделяемых на ее реализацию финансовых средств⁷.

Одними из первых на вызов новой угрозы России прореагировали парламентарии. За период с 2001 по 2004 гг. прошло значительное количество круглых столов, заседаний, парламентских слушаний в Государственной думе и Совете Федерации на тему незаконного оборота наркотиков и связанных с этим проблем. Решения этих слушаний включали в себя обращения законодателей к президенту принять «неотложные меры по устранению причин распростране- ния наркомании», разработать и принять единую концепцию по борьбе с наркоманией, а также ввести наказание в виде пожизненного заключения для наркоторговцев, наркокурьеров и владельцев наркопритонов. Отличительной чертой многих заседаний законодательных органов власти этих лет было предложение определить «федеральный орган исполнительной власти, который будет нести ответственность за противодействие и профилактику наркомании». О необходимости создания специальной федеральной службы по борьбе с не-                                                                         

⁶Парамонов В.А. Борьба с наркоманией: последуют ж за словами дела? - http://www.narcotics.ru/text/pararnonov.htm. ⁷ При этом интересно отметить, что до 2003 г. бюджетные расходы на борьбу с наркоманией учитывались в расходах на правоохранительные органы, а в бюджете 2003 г. эти расходы появились отдельной строкой. См.: Петухов С. *

Госсовет сядет за наркотики // Коммерсантъ, 2002, 25 сентября. - http://www.government.ru/data/ article Jexthtml?he_id=17&article_id=933.

законным распространением наркотиков президент В. Путин также говорил 21 декабря 2001 г. во время интерактивной ТВ-конференции с населением страны. Вместе с тем привлечение внимания к проблеме распространения наркотиков в России на самом высшем государственном уровне продолжалось. 5 сентября 2002 г. на совещании с членами Правительства, посвященном вопросам борьбы с наркоманией, В. Путин сравнил ситуацию с наркотиками в России со стихийным бедствием: «Это ничем не лучше, чем то, что мы имеем в некоторых регионах страны после наводнения». По словам президента, масштаб трагедии настолько велик, что не позволяет спокойно наблюдать за происходящим. Он подчеркнул, что обычных мер недостаточно, нужны новые предложения, которые бы привели к существенным изменениям в ситуации с распространением наркомании.

Указ Президента РФ О совершенствовании государственного управления в области противодействия обороту наркотиков

Можно предположить, что конечным шагом подобного «нагнетания обстановки» вокруг проблемы незаконного оборота наркотиков явился Указ Президента РФ «О совершенствовании государственного управления в области противодействия незаконному обороту наркотических средств и психотропных веществ» от 24 сентября 2002 г. Данным документом на МВД РФ возлагалась функция координации деятельности федеральных органов исполнительной власти и органов исполнительной власти субъектов Российской Федерации в области противодействия незаконному обороту наркотических средств и психотропных веществ. Этим Указом на базе упраздняемой налоговой полиции также был также создан Федеральный орган, занимающийся исключительно разработкой и реализацией антинаркотической политики России, - Государственный комитет по противодействию незаконному обороту наркотических средств и психотропных веществ (в марте 2004 года Указом Президента РФ Госнарко- контроль был переименован в Федеральную службу по контролю за оборотом наркотических средств и психотропных веществ) - самостоятельная силовая структура для борьбы с наркоманией со штатной численностью 40 000 сотрудников. Согласно Указу в 2003-2004 годах предусматривалось поэтапное увеличение штатной численности подразделений Государственного комитета, а также целенаправленное решение вопросов организационного, финансового и материально-технического характера, связанных с политикой предотвращения незаконного оборота наркотиков.

Одной из основных задач этой службы является обеспечение контроля оборота наркотических средств и осуществление мер по противодействию их незаконному обороту. На эту же структуру возлагаются функции по разработке нормативно-правовой базы контроля оборота наркотиков, контроля за деятельностью федеральных органов исполнительной власти, функции по разработке целевых антинаркотических программ, контроль за легальным оборотом наркотиков и ряд иных задач.

Руководителем новой структуры был назначен полковник В. Черкесов. Следует отметить, что создание Федерального органа по борьбе с незаконным оборотом наркотиков явилось одним из шагов в целой цепи кадровых перестановок (упразднение Федерального агентства правительственной связи и информации (его функции распределились между ФСБ и Минобороны), передачи функций Федеральной пограничной службы (ФПС) в ведение ФСБ, роспуск налоговой полиции и т.п.). Подчинение федерального антинаркотического органа МВД значительно повысило вес этого силового ведомства и качественно увеличило его финансирование. Новая российская спецслужба заменила отметившую в 2002 г. свое 10-летие специализированную опера- тивно-розыскную структуру с названием «отдел по борьбе с незаконным оборотом наркотиков». Таким образом, Госнаркоконтролю перешли функции МВД России по предупреждению и пресечению преступлений в сфере незаконного оборота наркотиков.

Поскольку значительное большинство сотрудников новой службы, включая начальство, - работники системы МВД. Основные направления их активности отражают традиционное понимание этим антинаркотическим субъектом природы и способов решения проблемы наркотизма, описанные выше. По словам сотрудника Госнаркоконтроля, основным направлением деятельности этой структуры является противодействие преступным сообществам в сфере незаконного оборота наркотиков и подрыв экономических основ наркопреступности. Соответственно, данная структура занимается в основном выявлением, предупреждением, пресечением, раскрытием и предварительным расследованием преступлений в области незаконного оборота наркотиков, о ходе и результатах которых постоянно докладывается на сайте Министерства печати www.narkotiki.ru в разделе «Госнаркоконтроль информирует». Как заявил президент В. Путин на Коллегии Федеральной службы по контролю за оборотом наркотических средств и психотропных веществ 7 апреля 2004 г., определяющими в работе данной структуры должна быть минимизация, а в перспективе - ликвидация финансовой базы наркомафии, подрыв ее экономических основ, а также борьба с легализацией доходов от преступного бизнеса и пресечение каналов перемещения денег. Официально данный орган призван выполнять и профилактические функции, однако в целом профилактика видится в качестве ограничения возможности доступа населения, особенно молодежи, к наркотикам. Как было заявлено на официальном сайте, профилактическую работу одно из региональных отделений Госнаркоконтроля начало с уничтожения зарослей дикорастущей конопли в своем регионе. Помимо того, приоритетная задача «снижения предложения» на наркотики осуществляется данной структурой путем проверок увеселительных заведений Москвы, а также ветеринарных служб на предмет законности использования там наркотических веществ в качестве обезболивающих средств при операциях. «Если мы будем получать информацию о том, что здесь торгуют наркотиками и это имеет устойчивый характер, мы будем проводить рейды даже в консерватории», - заключил заместитель председателя Гонаркоконтроля А. Михайлов. Это также связано в проблемой использования и выдачей рецептов на анальгетики. Из-за истории вокруг борьбы с наркотиками на государственном уровне врачи опасаются быть обвиненными в потворству наркомафии. В результате они предпочитают не выписывать болеутоляющие средства в ситуациях, когда это возможно и даже необходимо. Как отмечают некоторые авторы, Россия сегодня попадает в «черный список» стран, не обеспечивающих своих граждан эффективными болеутоляющими препаратами¹⁷.

Прогибиционистские ориентации Госнаркоконтроля

выразились в деятельности этой структуры, и прежде всего в последовательных выступлениях ее представителей в защиту ужесточения уголовного законодательства по статьям, связанным с незаконным оборотом наркотиков. Резко негативную позицию высказывало руководство Госнаркоконтроля с момента его создания по отношению к программам снижения вреда, рассматривая эту идею не иначе, как пропаганду наркотиков. В частности, в информационном письме к начальникам территориальных органов А.Г. Михайлов, заместитель председателя Госнаркоконтроля России, призывал «принимать меры административного, а если есть основания, то и уголовного характера» в отношении лиц, проповедующих такого рода идею. При этом также выдвигались утверждения, что подобные эксперименты во многих странах мира (в Нидерландах, Австрии, Швейцарии, Канаде и в России) приводили к резкому всплеску потребления наркотиков, и даже росту ВИЧ-инфицированных, а в Швейцарии такая программы была признана ошибочной. Данная позиция относительно программ «снижения вреда» вполне укладывается в рамки прогибиционистской позиции данного государственного органа.

Другой мерой ужесточения антинаркотической политики является введение принудительного лечения наркомании. Разговоры об этом велись в течение последних нескольких лет, как представителями правоохранительных органов, так и рядом медицинских чиновников. Вместе с тем законодательно такая возможность предусмотрена не была. «Дискурсивный консенсус» по данному вопросу привел к конкретным действиям: в настоящее время законопроект о принудительном лечении находится на рассмотрении в Государственной думе России. Как заявил заместитель председателя Госнаркоконтроля А. Михайлов, «решать этот вопрос Госнаркоконтроль намерен вместе с новой Госдумой - в первую очередь, при поддержке депутатов от «Единой России». Анализируя изложенные выше факты, можно предположить, что одним из наиболее общих факторов, способствовавших выдвижению наркомании как основной проблемы государства в конце 1990-х - начале 2000-х, можно назвать тенденцию изменения общей политической ситуации в стране в сторону усиления консерватизма, особенно после прихода к власти В.В. Путина. Именно он задал общий тон большинству политических изменений в направлении как стабилизации, так и усиления государственного контроля над большинством сфер жизни российского общества (прежде всего экономической). Как стратегически, так и тактически это воплощалось в усилении роли МВД, ФСБ и других силовых ведомств - тенденция, постоянно прослеживающаяся с момента избрания Путина. Наряду с повышением внимания к решению других государственных проблем, именно с приходом Путина проблема наркомании и незаконного оборота наркотических средств становится объектом пристального внимания государства. Поскольку, как было показано, заострение внимания на данной проблеме происходило не без участия представителей правоохранительных органов, необходимо выяснить, почему и с какой целью ими была «вызвана» новая наркотическая паника в начале 2000-х годов в России.

Один из возможных вариантов объяснения такого развития событий связан с желанием президента В.В. Путина и властных структур укрепить своё положение. Вполне возможно, что для этого была выбрана социальная проблема, удачное решение которой стало бы основой роста популярности президента перед предстоящими выборами в марте 2004 г. В некотором смысле данная тема удобнее темы «борьбы с терроризмом», ведь результаты кампании по борьбе с наркотиками гораздо труднее проверить, а значит легче убедить сограждан в достигнутых успехах на этом поприще. Помимо того, эксперты полагают, что реанимация темы «борьбы с наркотиками» означает фактический провал двух кампаний предыдущего года - по развитию массового спорта и борьбе с беспризорностью. Ликвидация налоговой полиции, чья деятельность была малоосмысленной и излишне одиозной в глазах бизнеса, также выглядела как предвыборный ход, тем более что поддержка со стороны бизнеса была необходима «партии власти» во время выборов в декабре 2003 г. Подобные действия президента могут быть поняты в контексте их связи с выборами президента РФ в марте 2004 г., а также с формированием «повестки дня» предвыборного года.

Таким образом, можно предположить, что имевший место в начале 2000-х годов новый виток наркопаники был вызван усилиями силовых структур, заинтересованных в укреплении собственного положения. Для этого ими использовалась проблема наркотизма, поскольку именно формулирование и распространение определенного типа знания об этой проблеме привело к необходимости переструктурирования правоохранительных органов и значительной консолидации пропутинских политических сил в российском обществе. Если же учесть, что проблема незаконного оборота наркотиков в значительной степени является экономической проблемой, то создание в ведомстве МВД Федеральной структуры, контролирующей государственную антинаркотическую деятельность, вполне совпадает с общей тенденцией усиления государственного контроля за экономическими процессами в государстве в начале 2000-х. Возложение на данный орган функций распределения и контроля всех антинаркотических государственных финансовых потоков значительно укрепило его властные, экономические и политические позиции. В целом, начиная с 2000 г. значительно усилилась финансово-экономическая составляющая государственной антинаркотической политики. Эксперты утверждают, что только после избрания Путина президентом России начали финансировался федеральные антинаркотические программы²¹. Так, именно в 2000-2001 г. существенно возросли объемы затраченных на борьбу с наркоманией средств. Мы можем непосредственно связать увеличение финансирования антинаркотической деятельности (многие миллионы рублей) с объявлением В. Путиным в 2000 г. наркомании в качестве одной из основных социальных проблем государства. При этом, по мнению многих исследователей, лишь малая часть выделяемых соответствующим ведомствам и министерствам средств действительно доходит до конкретных отделов и людей, работающих с данной проблемой. В большинстве случаев эти деньги расходятся на ремонт зданий (поликлиник, диспансеров, кабинетов), покупку оборудования для патрульных служб и т.д. В результате проблема наркомании сегодня оказалась выгодна многим и государственным учреждениям, и лицам, принимающим решения по обеспечению целей своих ведомств.

«Любая бюрократизированная структура подстроится под любую систему выделения средств», - иронично отмечает И.Н. Гурвич.

Помимо того, укрепившаяся в результате проводимой президентом государственной политики в начале 2000-х система государственного чиновничества привела к тому, что возможности контроля их деятельности со стороны общества оказались сильно ограниченными. Это в значительной степени способствует повышению коррумпированности как чиновников, так и представителей правоохранительных органов. Система «откатов» (т.е. получения финансовых средств за распределение государственных заказов на реализацию деятельности, в том числе антинаркотической) основательно укрепилась в последние годы, что позволяет государственным чиновникам, находящимся у власти, использовать проблему наркотизма в целях личного обогащения. Подводя итоги и возвращаясь к методологическому аспекту анализа проблемы, можно отметить следующее. Использование в работе конструкционистской теории социологии позволило нам по-новому взглянуть на появившиеся в начале 2000-х публичные сообщения представителей официальных государственных органов о том, что проблема незаконного оборота наркотиков является угрозой нации. В подобных случаях конструкционисты рассматривают столь значимые заявления с точки зрения того, к чему они призывают и что предсказывают в будущем. Можно предположить, что конструирование наркомании как одной из проблем преступности на протяжении 1990-х годов не давало правоохранительным структурам возможностей для усиления своего политического (а вместе с тем и финансово-экономического) положения. В целом, в 1990-е годы их силы и статус были значительно подорваны усилиями и открытыми высказываниями правозащитников и общим курсом на демократизацию и плюрализацию общества. Лишь в конце 1990-х, когда эти силы смогли использовать данные о росте наркомании и представить проблему в виде угрозы национальной безопасности, первоочередной проблемы общества и государства, это актуализировало необходимость укрепления позиций для «войны с наркотиками». Таким образом, тенденцию усиления роли государственных структур в антинаркотической политике России можно рассмотреть с точки зрения произошедшего в конце 1990-х «подрыва» власти или авторитета государственных органов «альтернативными» силами антинаркотической политики и усиления положения государственных структур и укрепления их антинаркотического дискурса как ответной реакции на эти социальные процессы.

Многие социологи-конструкционисты, изучающие создание наркопаник и их влияние на общество, рассматривают ряд вопросов: привела ли наркопаника к институциональным переменам в обществе, то есть к изменению (созданию) формальных организаций или институтов, возникновению агентств, групп, движений и т.п.? Трансформировала ли наркопаника неформальную и формальную нормативную структуру общества, и какова суть этих трансформаций? Бен-Йехуда ссылается на понятие «двойной связи» Дюркгейма: с одной стороны, девиация провоцирует стабильность, а с другой - поддерживает эластичность (гибкость), а потому подготавливает общество к социальным изменениям. Тот же самый вопрос можно задать о моральной панике - делает ли неожиданный, кратковременный взрыв страха, беспокойства и волнения моральные границы общества (или сегмента общества) более ригидными и неэластичными, а все общество - более стабильным? Или же он трансформирует общественные нормы и институты? Что произошло после того, как президент США Никсон объявил наркотики «самой страшной угрозой, с которой когда-либо столкнулась американская нация»? История показывает, что наркопаника, имевшая место в США в конце 1960-х - начале 1970-х во время правления президента Никсона, привела к значительному росту федерального антинаркотического бюджета, созданию нескольких федеральных агентств, ответственных за противодействие незаконному обороту наркотиков, а также Национального Института по злоупотреблению наркотиками, изменению федерального законодательства, созданию ряда частных организаций и росту общественной чувствительности к проблеме наркотизма. Президент Никсон учредил новое агентство «специального назначения» с небывалыми для того времени полномочиями, реализующимися в возможности управления деятельностью всех ветвей власти и правительства. В этом смысле паника сгенерировала существенные социальные изменения.

В России появление государственного органа, реализующего политику про- гибиционизма в антинаркотической сфере, на наш взгляд, способствовало укреплению стабильности, поскольку легитимизировало подходы и стратегии антинаркотической борьбы традиционных акторов в этой сфере. При этом институционализация антинаркотической политики в виде создания Госнар- коконтроля происходила на фоне усиления прогибиционистских настроений в обществе. В этом действии можно увидеть взаимовлияние двух процессов. С одной стороны, дискурсивная драматизация проблемы наркотизма, характерная для начала 2000-х, усилиями представителей высших эшелонов власти привела к наркопанике, а с другой - паника дала возможность традиционным акторам доказать необходимость укрепления своих позиций через институционализацию новой структуры. Так, в литературе и высказываниях представителей власти нередко можно встретить упоминание представленных выше результатов опроса общественного мнения в начале 2003 г., в которых наркомания фигурирует как наиболее беспокоящая население России проблема. На наш взгляд, институционализации прогибиционистской антинаркотической политики стала возможной во многом благодаря привлечению такого ресурса, как поддержка данного направления политики общественным мнением, выраженным, в том числе, через социологический опрос. Западными социологами активное вовлечение населения в решение проблем общества рассматривается как специфический вид социального капитала, который характеризуется «потенциалом взаимного доверия и взаимопомощи» . В антинаркотической политике доверие населения тому или иному направлению деятельности также может оказываться очень значимым. Это справедливо как для государственных органов, так и для «третьего сектора», общественная поддержка деятельности которого и желание населения активно участвовать в их деятельности могут значительно повысить роль негосударственных организаций в социальной политике.

В последние годы в связи с ростом обеспокоенности проблемой наркотизма

социологами было проведено немало опросов по проблеме наркомании. Вместе с тем, главной целью большинства из них являлось выяснение социально- демографического профиля современной наркомании. Объектом исследований чаще всего становились подростки и молодежь как возможная «группа риска». В результате проведенных исследований накоплен большой описательный материал о том, кто, когда, как, в каких количествах и какие наркотики употребляет. Среднее и старшее поколение могло выразить свое отношение к наркомании лишь в мониторингах общественного мнения, где им предлагалось поместить наркоманию в ряд других социальных проблем. Большинство результатов социологических исследований, таким образом, содержит информацию о степени актуальности наркомании как социальной проблемы, уровне толерантности к людям, употребляющим наркотики, поддержке тех или иных направлений государственной политики, выражающихся в принятии определенных нормативных актов и законов.

Данные социологических исследований показывают, что общественное мнение сегодня по-прежнему продолжает поддерживать идею жестких мер по отношению к наркоманам. Так, согласно данным социологического опроса, посвященного отношению населения к проведению антинаркотической политики в Ульяновской области, по мнению 80% опрошенных в 2001-2002 годах жителей области, существующие антинаркотические законы слишком лояльны к распространителям наркотиков. При этом две трети опрошенных полагают, что введение смертной казни за продажу наркотиков если и не сможет полностью решить проблему, то, по крайней мере, улучшит ситуацию. Лишь 4% респондентов выступили резко против смертной казни, считая, что ее введение усугубит проблему наркомании. По поводу необходимости уголовного наказания за употребление наркотиков население было не столь единодушным. Одна половина респондентов посчитала, что введение уголовного наказания станет эффективной мерой предотвращения наркомании, другая не согласилась с такой постановкой вопроса. Интересно, что в исследовании «Советский человек», проведенном Всероссийским центром изучения общественного мнения (ВЦИОМ) в конце 1980-х - начале 1990-х годов, доля высказавшихся в пользу уголовного наказания за употребление наркотиков также составила 50%. При этом лишь 1% полагает, что на наркоманов вообще не нужно обращать внимание. Любопытно, что в конце 80-х годов по данным ВЦИОМа 39% (!) населения вообще не считало нужным обращать внимания на наркоманов, однако в 1994 году их доля сократилась до 5%, а в 1999 - до 3% россиян. Следовательно, в последние восемь-десять лет в общественном сознании сложился и продолжает сохраняться образ наркомана как проблемной для общества фигуры, требующей контроля и помощи со стороны государства.

Одним из выводов исследования в Ульяновской области стало то, что причиной популярности запретительных мер является нежелание населения жить рядом с наркоманами. Для большинства эффективность уголовного наказания определяется не тем, насколько оно поможет наркоманам, а тем, насколько оно поможет избавить от них двор или подъезд. Около 40% населения области твердо убеждены, что государство должно изолировать наркоманов (21%) или их наказывать (21%). Результаты опроса демонстрируют низкую активность горожан в антинаркотических акциях, в которых принимали участие только 8% жителей Ульяновска. Только двое из опрошенных людей участвовали в работе общественных организаций, занимающихся проблемой наркомании. Исследователями, изучавшими региональную антинаркотическую политику на примере Ульяновской области, сделан вывод, что общественность полностью закрепила за государством право решать проблему наркомании.

Опросы общественного мнения, проведенные другими социологическими центрами и фондами, также показывают поддержку населением проводимой сегодня государством политики прогибиционизма. В целом, это вполне соответствует современным социальным настроениям «усталости» от безвластия в России и стремлению россиян к установлению порядка в стране, демонстрируемых как в опросах общественного мнения, так и при голосовании на выборах. Реакцией на закрепление общественного определения наркомании как острой социальной проблемы, спровоцированного наркопаникой, было сопровождавшееся ужесточением антинаркотического законодательства утверждение понимания наркомании как проблемы преступности и как болезни, требующей принудительного лечения. Соответственно, «узость» (ведомственная, научная и т.д.) в понимании проблемы наркотизма преимущественно как проблемы преступности или медицины идет от невозможности (и нежелания) изменения типов государственного реагирования. Если бы на государственном уровне проблема призналась в качестве глубинной социальной и духовной, это предполагало бы активное включение в практическую антинаркотическую деятельность общественных организаций и усиление их роли и значения в антинаркотической политике в России. Однако на сегодняшний день сфера их обязанностей ограничивается участием в профилактических мероприятиях под жестким контролем государственных органов. За государственными антинаркотическими структурами, вместе с тем, остается право определять правовые отношения в данной сфере, основные стратегические направления и тактические шаги в реализации государственной политики в данной области. Основная причина подобной ситуации, на наш взгляд, кроется в противоположности интересов разных акторов, в различиях систем утверждений-требований относительно проблемы и ее решения, различиях в конструируемых акторами дискурсах наркотизма и их дискурсивных практиках, а также в несовпадении их представлений о системе правовых отношений государственных и негосударственных антинаркотических органов.

Можно сказать, что в России в начале 2000-х годов была достигнута третья стадия проблемы наркомании по классификации Дж. Хелмера. Согласно этой классификации, первая ступень проблемы характеризуется быстрым распространением в обществе знания о наркомании и резким ростом страха и призывами «что-то срочно предпринять». В России эта стадия пришлась на середину и вторую половину 1990-х. Вторая стадия включает в себя разработку теории проблемы, ее причин и стратегий ее решения. Если разработанные меры предполагают привлечение новых людей или создание новых институтов, это может угрожать позициям уже существующих антинаркотических структур. В России данный процесс характеризовался борьбой основных антинаркотических акторов за расширение и укрепление своей ресурсной базы и доминирование своих «наркодискурсов». Третья стадия включает в себя «ру- тинизацию» теории и практики: институциональные изменения завершены, и победитель получает возможность доказывать, что политическая и бюрократическая борьба предыдущих стадий окупилась, а причина проблемы ликвидирована. Для перехода к третьей стадии было необходимо инициировать наркопанику, которая послужила средством борьбы государственных антинаркотических структур за свое дискурсивное и реальное доминирование, приведшее к утверждению их властных позиций в сфере «борьбы с наркоманией». После достижения третьей стадии в России были приняты законы, заново утвердившие девиантный и криминальный статус употребления наркотиков после периода «демократизации» антинаркотической политики, выразившейся в вызревании альтернативных политических (легализацион- ные тенденции) и медицинских (немедикаментозные методы лечения) подходов к проблеме наркотизма в России. Вследствие этого основные посты в антинаркотической политике были закреплены за традиционными государственными субъектами, еще более усилившими свои позиции за счет институционализа- ции новой правоохранительной структуры, реализующей контроль за деятельностью всех антинаркотической акторов в российском государстве.

Содержание

От автора................................................................................................................... 7

Введение ..................................................................................................................  9

Глава 1

Российская, советская и постсоветская антинаркотическая политика: история развития                  23

Глава 2

Трансформация системы антинаркотической политики в Ульяновской области в 1990-е годы       129

Глава 3

Антинаркотическая политика в постсоветской России: конструкционистский подход к проблеме                 173

Библиография .....................................................................................................  257

Приложение ..        293