1.2. Проблема наркотизма в советской России в 1910-1940-е годы: «ликвидация» наркомании?

После Октябрьской революции 1917 г. алкоголизм, наркомания и другие социальные проблемы рассматривались в России как пережитки старого капиталистического мира, которые должны быть уничтожены в короткий срок. Однако, рост злоупотребления кокаином, гашишем и некоторыми другими наркотиками, проявивший себя в начале XX века продолжался. Как уже говорилось, значительную роль в распространении наркотизма сыграла первая мировая война: для лечения больных и раненых военнослужащих как обезболивающее средство в хирургии широко использовались морфин и кокаин. Специальная медицинская литература того периода свидетельствует о многочисленных фактах их неправильного применения. Продолжали употреблять наркотические вещества и сами медики в силу доступности данных средств в военных медицинских частях. В Петрограде в 1919-1922 гг. почти 60 % морфинистов составляли врачи, медсестры, санитары. «Военные госпитали, больницы и другие санитарные учреждения объединяют значительные группы наркоманов из среды персонала, главным образом фельдшеров и сестер», - отмечал В.А. Горовой-Шалтан.

Самым популярным наркотиком в это время был кокаин («марафет»), получивший широкое распространение в России еще в 1910-х годах. В то время он имел хождение в основном в ночных увеселительных заведениях, его называли «наркотиком для богатых». С 1917 г. круг потребителей кокаина значительно расширился, в него стали вовлекаться солдаты, матросы, представители бывших городских низов, начавшие заполнять некогда дорогие кафе и рестораны. «Кокаином здесь торговали почти в открытую», - отмечает В.И. Мусаев, обнаруживший архивные материалы о разоблачении крупной шайки в Петрограде в мае 1917 г., главарь которой имел связь с аптечным депо в Германии, откуда он получал кокаин из Швеции и реализовывал его в Петрограде и Москве. Появлению наркотиков на рынке могло также способствовать закрытие большевиками после Октября 1917 г. частных аптек, владельцы которых стремились сбыть имевшиеся у них медикаменты, в том числе содержащие наркотические вещества. Кроме того, в течение 1918 года до окончания германской оккупации Прибалтики и Белоруссии из оккупированных областей через демаркационную линию и из Финляндии через Кронштадт поступал контрабандный немецкий кокаин.

Н Лебина также считает) что Октябрьская революция значительно демократизировала употребление наркотиков: простой народ теперь приобщался к ним как к роскоши, ранее доступной только высшим классам. Пыль кокаина вдыхали лица, связанные с криминальным миром, а также рабочие, мелкие служащие, красноармейцы, матросы. Так, например, во время гражданской войны командиры Рабоче-Крестьянской Красной Армии (РККА) столкнулись с проблемой употребления наркотиков (гашиша, опиума, кокаина, морфина) среди новобранцев⁸. Следует отметить, что руководство военного ведомства достаточно быстро обратило внимание на эту проблему и предприняло соответствующие меры: в 1919 г. наркомвоенмор Л.Д. Троцкий издает Приказ № 23, которым на  командиров всех уровней возлагалась обязанность способствовать борьбе с употреблением алкоголя и одурманивающих веществ среди бойцов Красной Армии. В частности, рекомендовалось призывать их к революционной сознательности, а к провинившимся применять меры разъяснительного характера. Этим же приказом на местные органы Советской власти, партийные ячейки, ГубЧК и командование воинских частей РККА возлагалась обязанность взаимодействия по вопросам выявления и изоляции

красноармейцев-наркоманов⁹.

Кокаиномания стала распространяться в России среди офицеров царской армии' считается, что прототипы некоторых героев «Белой гвардии» М.А. Булгакова в реальной жизни были кокаинистами¹⁰. Особенно массовым злоупотребление кокаином началось в деникинской армии, когда та стала терпеть поражение¹¹. ИН Пятницкая отмечает, что самые кровавые налеты в гражданскую войну в России совершались под действием кокаина¹².

При этом исследования проблемы проституции в середине 1920-х показали, что торговля марафетом почти целиком находилась в руках проституток (в их среде также было распространено употребление морфия и алкоголя)¹³. «Появились целые шайки спекулянтов, распространяющих кокаин, и сейчас редкая проститутка отравляет себя кокаином. Кокаинизм, по-видимому, распространился в последенее время и среди других слоев городского пролетариата», отмечалось в записке, поступившей в феврале 1918 г. в Комиссариат внутренних дел от одного медицинского работника¹⁴. В годы НЭПа к марафету стали активно приобщаться не только «нэпмены», но и рабочая молодежь, что явилось, по мнению Н.Б. Лебиной, следствием регулярных контактов представителей пролетариата с проститутками¹⁵. Так, по данным опросов, в Петрограде в 1920 г.

⁸РККА в 1918 г насчитывала около 300 тысяч человек, а к концу Гражданской войны - 5,5 млн. См.: Батырев Т.К., Хабарет К.В. Опыт предупреждения Красной Армии (к вопросу об изучении малоизвестных страниц Ленинского всеобуча)/ 55 лет великой Победы: вопросы истории, современности и права. Вып.3. - М.: Изд-во ПолТЭКС, 2000, с.9-

⁹Батырев Т.К., Хабарет К.В. Указ.раб., с.10

¹⁰                                    Пятницкая И Н Развитие наркотизма в прошлом и настоящем (Часть 2) // Вопросы наркологии, 1995, № 3, с.78.

¹¹                                    Лисовский ВТ., Колесникова Э.А. Наркотизм как социальная проблема. - СПб.: СПбГУ, 2001, с.24.

¹²                                                                                                                                                             Пятницкая И.Н  Указ.раб., с.78.        ¹³Горовой-Шалтая В.А. Морфинизм (докт. дисс.). - Л., 1928.

¹⁴Цит по: Мусаев В.И. Преступность в Петрограде в 1917-1921 гг. и борьба с ней. - СПб.: Дмитрий Буланин, 2001, с.176.

¹⁵Лебина НБ Белая фея, или как «наводили марафет» в Советской России // Родина, 1996, №9, с.66.

к услугам проституток прибегало около 43% фабрично-заводских рабочих и 41,5% лиц, занятых в других сферах, а в 1923 г. эти цифры составили соответственно 61% и 50%.

В январе 1919 г. в Петрограде была создана комиссия по борьбе с проституцией, в обязанности которой входило, помимо прочего, принятие мер к пресечению торговли кокаином в кафе и других увеселительных заведениях, контроль продажи сильнодействующих веществ в аптеках. Предпринимаемые меры, однако, не давали должного эффекта. После закрытия кафе подпольная торговля кокаином переместилась в чайные, общественные столовые, ночлежки. В народе эти очаги называли «чумными чайными». Факт широкого распространения наркотиков среди простого населения подтверждается наблюдениями медиков, отмечавших, что в 1918-1920-е годы кокаиновые психозы были обычным явлением. В.А. Горовой-Шалтан также приводит примеры употребления наркотиков из своей лечебной практики: «В Благовещенске и Амурской области, наряду с курением опия и кокаинизмом, широко распространено и злоупотребление морфием, главным образом, среди пролетарских слоев населения... Морфий предлагается партийному работнику в Совете его товарищем, как средство для того, чтобы побороть усталость и понизить нервное напряжение, вызванное работой во время наступления Юденича на Петроград... На военном корабле в период разгара революционных событий функционирует «клуб морфинистов», где организованно проходят «заседания», организованно добывается морфий, где успешно вербуются новички, нередко простые и малокультурные матросы... В продовольственном отряде, направляющемся на Урал за продуктами, оказывается девять морфинистов». Как и в случае со спиртным, среди потребителей наркотиков оказывались не только «деклассированные элементы», но и представители власти - служащие милиции, чекисты, а также киноактеры (как вспоминала княгиня Волконская, работавшая в 1920 г. врачом, последние доставали кокаин через парикмахеров, постоянными клиентами которых они были). В период НЭПа морфинизм начал постепенно угасать, кокаинизм же, наоборот, расцветал. В.И. Мусаев отмечает, что в те годы кокаин в огромных количествах поступал из-за границы, его привозили в начинке папирос, в медальонах, часах, перстнях, фруктах и т.д.

Помимо кокаина и морфия в столичных городах, особенно среди столичной богемы, получило распространение курение опиума и гашиша. Традицию курения опиума поддерживали китайцы, поселившиеся в столичных городах во время войны. Помимо употребления в китайских общинах, опиум шел на продажу, однако среди более широких слоев местного населения курение опиума не получило особого распространения. В исследованиях, посвященных этому времени, упоминается также вдыхание паров эфира, которое начало практиковаться в России еще в XIX веке.

В целом, 1920-е годы отмечены не только вспышкой злоупотребления наркотиками, но и попытками научного объяснения этой проблемы. В частности, отмечалась связь злоупотребления наркотическими средствами и совершения правонарушений и преступлений. Так, в ходе проведенного В. Шинкаренко в 1928 г. в Краснодарском исправтруддоме обследования 160 заключенных, осужденных за бандитизм, грабеж, убийство, мошенничество и хулиганство, было выявлено, что 95 из них употребляли гашиш. «Большая часть кокаинистов моложе 20 лет. Беспризорные дети, папиросники, торговцы спичками, газетами, мелкие воришки начинают нюхать кокаин с 10-12 летнего возраста, заражая своим пристрастием друг друга. Взрослые же нередко приходят к кокаину через алкоголь», - писал А.С. Шоломович. Его исследования показывают, что в 1920-е годы «марафет» можно было достать на любом базаре в любом крупном городе России. По данным Н.И. Озерецкого, среди пойманных за воровство подростков-беспризорников в 1925 г. 48% нюхали кокаин(необходимо учесть такое свойство кокаина, как способность подавлять голод). Распространение кокаинизма среди беспризорников можно назвать первой в мире подростковой эпидемией наркомании.

В 1920-ые годы собирались статистические данные, проводились психологические и социологические исследования проблемы наркотизма (Д. Футер, А. Рапопорт, М.Н. Гернет, А.С. Шоломович, Н.К. Топорков, И.Н. Введенский и др.). Проанализировав статистические данные за период 1914-1916 гг., 1919- 1921 гг. о состоянии и динамике наркопреступности, М.Н. Гернет сделал вывод о том, что наркотизм глубоко врос своими корнями в общественную среду, переплетаясь с разнообразными и многочисленными условиями: пресыщенность и праздность одних, недоедание и тяжелый труд других, непреодолимые привычки третьих.

А.С. Шоломович после проведенного им в 1924-1928 гг. исследования предлагал выделить «наркологию» в особую отрасль науки и практики для методического изучения данной проблемы. До начала 1930-х гг. статистика и результаты исследований наркотизма не скрывались, более того, в Москве при Центральном статистическом управлении существовал специальный отдел моральной статистики (его работой руководил М.Н. Гернет), который публиковал разнообразные отчеты на эту и подобные острые социальные темы. Наркологические оценки зависимостей от кокаина и гашиша в то время еще не были разработаны, а кокаинизм рассматривался как неизлечимый порок, еще менее поддающийся контролю, чем морфинизм и, тем более, алкоголизм. В середине 1920-х годов наркоматом здравоохранения были открыты специальные учреждения медико-педагогического характера - психоневрологические школы, санатории, кабинеты. В начале 1920-х психиатрические кабинеты были созданы почти в 30 крупных городах страны. В Москве было открыто клиническое отделение для детей-кокаинистов. С середины 1920-х годов начали работать курсы усовершенствования и подготовки работников в области борьбы с наркотизмом среди детей.

Именно тогда повсеместно были созданы наркопункты, большое внимание уделявшие изучению быта наркоманов и алкоголиков. Санитарно-просвети- тельская работа наркопунктов подкреплялась постановкой пьес. Такие пьесы, как «Порт», «От нее все качество», обошли многие предприятия и смотрелись с большим интересом. В печати 1920-х годов отмечалось, что в борьбе с наркотизмом необходимо объединять усилия медиков, Госкино, Фотокино, средств печати, пропаганды и, самое главное, привлекать к решению этой прооблемы общественность, в частности сформированные из добровольцев сандружины. Проведенный Ю.М. Золотовым анализ статей в «Московском медицинской журнале», журнале «За новый быт» и других изданиях показал, что большинство работ по данной проблеме публиковалось в период с 1923 по 1927 годы. При этом максимальное количество публикаций приходилось на 1925 год. После 1927 г. публикаций по проблеме наркомании в России уже не было. В 1920-1930-х годах, согласно официальному мнению того времени, наркомания в советской России пошла на убыль. В действительности же изучение (и официальное «понимание») проблемы наркотизма находилось в прямой зависимости от социально-политических изменений того времени. В 1930-е гг.

разгрому подверглась отечественная социология и криминология. Уголовная и «нравственная» статистика стали закрытыми, а соответствующие эмпирические исследования были запрещены. Согласно официальным данным, 1930-1950-е годы являются эпохой «ликвидации» проблемы наркотизма в России. На самом же деле этот период остается «белым пятном» в российской истории борьбы с наркоманией. Из-за отсутствия официальных данных и результатов научных исследований этой проблемы об истинной картине употребления наркотических средств в России можно судить лишь на основе отрывочных данных, а потому любые выводы остаются лишь на уровне гипотез и предположений. Итак, чем же был вызван столь резкий рост наркотизма в России всего за несколько лет? Каким образом менялось отношение общества к употреблению наркотиков и почему? Как государство реагировало на рост наркомании? И какое влияние оказывала борьба государства с наркотизмом на само это явление и степень его распространенности и актуальности? На наш взгляд, первый «видимый» наркотический всплеск в Советской России 1910-1920-х годов (прежде всего в форме эпидемии кокаинизма) может быть связан с несколькими факторами. Во-первых, рост употребления наркотиков в России совпал с резкими социальными изменениями в обществе - революцией, участием страны в войнах, общей социальной нестабильностью. Революционный период, согласно социологу П.А. Сорокину, - это период интенсивной переоценки всех ценностей, изменения идеологии и структуры сознания общества. Революция приносит с собой дезорганизацию нервной и умственной системы и освобождение примитивных инстинктов членов общества. В частности, ученый указывает на отмирание во время социальных революций всего комплекса морально-нравственных, религиозных и правовых привычек, действующих в обычной жизни как барьеры и направляющих поведение людей в социально приемлемое русло. В результате размывается чувство «правильного» и «неправильного», «хорошего» и «плохого», а индивид становится управляем в значительной степени безусловными стимулами и рефлексами. Помимо того, в революционном обществе, согласно Сорокину, срабатывает «закон участия»: все события и поступки рассматриваются с точки зрения «общей деперсонифицированной ответственности». Имеет место развитие рефлексов подражания и имитации. Все это в значительной степени ведет к росту правонарушений. По мнению большинства историков, занимающихся изучением данного периода советской истории, во время Первой мировой войны и до февраля 1917 г. обстановка в крупных российских городах была относительно спокойной, а серьезные преступления были крайне редким явлением. После февраля 1917 г. преступность резко возросла как качественно, так и количественно. Таким образом, рост преступности и, в частности, наркотизма в советской России начала XX века может быть объяснен в терминах теории П.А. Сорокина именно массовой «примитивизацией» общества, наступившей в результате революционных изменений того времени, приведших к массовому слому социальной структуры всего российского общества. Другим фактором, способствовавшим всплеску наркотизма, могла быть специфика проводимой в те годы алкогольной политики российского государства, а именно волна запретительных мер. Летом 1914 г. вышло распоряжение о временном прекращении в России продажи спирта, водки и водочных изделий (сначала на время мобилизации, а потом «вплоть до окончания военного времени»). Однако это распоряжение не касалось продажи виноградных, плодовых, ягодных и изюмных вин. Законом разрешалось изготовление пива, меда и браги для домашнего употребления. Общего запрета на торговлю спиртным не существовало также и для действующей армии. Таким образом, это не был «сухой закон» в чистом виде: запрет касался лишь продажи крепких алкогольных напитков, и его не собирались распространять на производство спиртного. Однако, в дни всеобщей мобилизации летом 1914 г. страну охватил страшный пьяный разгул: в разных губерниях новобранцы, подлежавшие отправке на фронт, поднимали бунты, сопровождавшиеся погромами и массовым пьянством. Особо печальными были события в Барнауле, где многотысячная толпа новобранцев взяла штурмом винный склад, а затем целый день громила город (при подавлении беспорядков погибло 112 человек). Пьяные погромы повторились (правда, в меньших масштабах) при новых воинских призывах в 1915-1916 годах. Ограничительные меры правительства сказались на ухудшении ситуации с алкоголем в стране, а запрещенными видами алкоголя стали торговать нелегально. Резко возросло число случаев контрабанды спирта, привозимого из-за границы: с 303 в 1913 г. до 1121 в 1915 г., или в 3,7 раз. В Забайкалье, Амурской и Приморской областях значительно расширилась контрабанда из Китая маньчжурского и харбинского спирта. «Коньяк, портвейн, мадеру тайно продавали в ресторанах, шампанским торговали деревенские цыгане, красным вином можно было побаловаться в кавказских закусочных», - отмечает В.И. Мусаев.

Уже на второй год Первой мировой войны в стране начало распространяться «суррогатное пьянство», а потребление алкоголя быстро приблизилось к прежним показателям. Как отмечал профессор И.Н. Введенский, «алкоголь играл слишком большую роль в нашей жизни, чтобы внезапный переход к трезвости прошел легко и безболезненно. С исчезновением водки образовалась в бытовом укладе народа пустота, которую жизнь стремится так или иначе заполнить, и это приспособление к новым условиям приобретает формы болезненные и опасные». Одну из причин распространенности пьянства писатель М.А. Осоргин обнаружил в рационе питания того времени: он полагал, что под селедку и воблу, широко употребляемых тогда в пищу, очень хотелось выпить водки⁴⁵.

В городах начинает расти употребление спиртосодержащих субстанций и иных заменителей легального алкоголя: аптечных препаратов на спирту, денатурата, одеколона, лака, политуры, древесного спирта, киндербальзама. Все эти напитки, как правило, плохо очищались и содержали большой процент сивушных масел и прочих примесей, которые усугубляли токсическое действие алкоголя⁴⁶. Наибольшее распространение и питьевое потребление лака и политуры получило в двух столичных городах, где увеличение производства этих изделий в 1915 г. по сравнению с 1914 г. достигало от 600% до 2 260%. По сообщениям печати, в Петрограде уже в декабре 1914 г. переработка денатурата стала настолько распространенным явлением, что в редкой квартире не знали рецепта по изготовлению из него различных напитков, в частности ханжи. Владельцы аптек, обнаружив высокий спрос на спиртосодержащие вещества, также развернули целую отрасль производства и сбыта спирта, изменив состав и способы изготовления ряда препаратов. Очереди в некоторые столичные аптеки напоминали очереди в казенных винных лавках. По воспоминаниям современников, алкогольные напитки, самодельно изготовляемые из спирта (около 20 видов) до 1916 г. практически свободно продавались на рынке под специальными названиями «ханжа», «дымок», «кин- дер-сюрприз»⁵⁰. В результате возрасла заболеваемость, связанная с употреблением суррогатов, еженедельно регистрировались случаи прогулов после праздничных дней; участились случаи пьяного хулиганства. Особенно быстро пьянство распространялось в столичных городах и в городах Сибири⁵¹.

В 1917 г. пример употребления суррогатного алкоголя показывали и солдаты разлагавшейся российской армии. При воинских частях стали создаваться своего рода подсобные хозяйства - самогонные «заводы»; на передовых позициях солдаты предавались пьянству от скуки⁵².

В. Рынков характеризует часть революционных действий 1917 г. как «погромы», поскольку они «совершались либо с целью завладеть спиртным, либо под воздействием алкогольных паров». Еще в начале 1917 г. большевики и анархисты, играя на кризисной социальной ситуации в стране, отчаянии и озлоблении народных масс, инициировали многочисленные антиправительственные демонстрации, однако борьба за социальную справедливость нередко начиналась (либо заканчивалась) алкогольными погромами магазинов и винных складов. В первые дни октября 1917 г. были отмечены погромы в Козлове, Тамбове, Рязани, Харькове, Одессе, Бендерах, Курске, Екатеринбурге, Остроге, Глазове, Белгороде, Белозерске, Кутаиси и многих других городах. Не прекратились алкогольные погромы и после Октябрьской революции. В. Канищев и JI. Протасов пишут о произошедшем 3 ноября 1917 г. первом случае разграбления винного погреба в Зимнем дворце в Петербурге и пьянства караула. Мемуарные источники свидетельствуют: «...шумно громился погреб Зимнего дворца. Рассказывали, что в потоках разлившегося из разбитых бочек вина потонуло немалое количество перепившихся до потери сознания громил. <...>Вокруг винного погрома хороводами неслась кровопролитная драка. Гремели выстрелы. Зажигались пожары».

Размах погромов заставил власти принять меры: стали уничтожаться запасы спиртного и создаваться революционные суды по борьбе с пьяницами и участниками хищений спиртного. 25 октября 1917 г. новая власть ввела в стране сухой закон, полностью запретив потребление спиртного и попыталась более энергично, чем царское правительство, добиваться соблюдения новых законов. Однако эти меры не отразились ни на снижении алкоголизации общества, ни на прекращении погромов, которые достигли особенно широких масштабов в декабре 1917 г.

Существует мнение, что борьба Советской власти с крайними проявлениями народного пьянства никогда, однако, не принимала достаточно жестких форм.

Дело в том, что Советская власть, презентируя себя представителем народной воли, просто не могла идти вразрез с насущными желаниями простого населения. Аналогичную позицию занимала и «белая» власть: 10 июля 1918 г. Временное сибирское правительство решило возобновить продажу казенной водки (помимо завоевания народных симпатий, таким образом решалась и задача «легкого» пополнения правительственной казны). «Если визитной карточкой городов Центральной России времен Гражданской войны стали томительные очереди за хлебом, то более сытый антибольшевистский восток от Перми до Владивостока покрылся "винными хвостами"», - пишет В. Рынков.

В деревне ситуация с алкоголем еще более осложнялась. Если в городе существовала возможность покупки или нелегального приобретения водки (либо ее суррогата), то в патриархальной деревне инициатива покупки алкоголя принадлежала сельскому обществу. Именно сельский сход принимал решение о покупке в городе алкоголя для жителей деревни, выбирал гонца, собирал деньги, посуду. Неудивительно, что при таких организационных сложностях на селе предпочитали пить напитки собственного изготовления. Поэтому уже сразу после объявления сухого закона в 1914 г. в российской деревне повсеместно и в огромных количествах появляется заменитель водки - самогон. По мнению А.Ю. Давыдова, до 1915 г. российская деревня не знала самогона, и лишь в период Первой мировой и гражданской войн втянулась в самогонную вакханалию. Однако критериев оценки этого явления не было, поскольку не было цифр, с которыми можно было бы сравнивать и количественно замерять тенденции самогоноварения. Согласно Д.Н. Воронову, деревня заменила в эти годы водку традиционными бродильными слабоалкогольными напитками крепостью от 5 до 10 градусов. Однако, поскольку для России было характерно^ потребление водки, то особо ценились напитки, обнаруживающие более одурманивающий и «оглушающий» эффект. Поэтому производители стремились усилить крепость напитков путем добавления в них табака, белены, дурмана, денатурата, перца и даже куриного помета. Д. Воронов описывает случай изготовления в Пензенской губернии кваса и браги крепостью до 10 градусов с примесью одурманивающих веществ⁶³. А.Ю. Давыдов отмечает, что в 1917 г. в большинстве деревень хлебных регионов имелось по одному двору, где гнали самогон - для «внутридеревенского употребления». В 1917 г. уже появились сельские районы с поставленным на поток самогоноварением; в отдельных деревнях самогон гнали в каждой избе.

При этом, как указывает Д. Воронов, крепость «народного напитка» колебалась от 15 до 60 градусов, а при повторной перегонке доходила до 80 градусов, причем с годами тенденция к изготовлению «крепкого» самогона, особенно для личного употребления, усиливалась. В этот период изготовленные кустарным образом спиртные напитки называли «самосидкой», «кумышкой», «самокруткой», а их производителей в народе часто называли «химиками», «кумышковарами».

Постепенное (начиная с 1917 г.) ухудшение ситуации на рынке способствовало усилению самогоноварения, размеры которого особенно возросли в период «военного коммунизма». Хлебная монополия, введенная большевиками, постепенно распространилась на все товары первой необходимости (спички, свечи, рис, кофе и т.д.), на которые государство установило фиксированные низкие цены. Не желая сдавать хлеб по установленным государством низким ценам (а часто не получая ничего в обмен на сданный хлеб, либо наблюдая, как он портится из-за неналаженности хранения и вывоза), крестьяне предпочитали пустить хлеб на самогон, на корм скоту, или продать мешочникам. Обнаружился дефицит некоторых продуктов, порожденный войной и усугубляемый хлебной монополией. «Ножницы» цен между сельскохозяйственными и промышленными товарами были таковы, что стало выгоднее сбывать в городе не хлеб, а самогон, а на вырученные деньги покупать ситец, соль, гвозди, керосин и т.д. В этом случае крестьянину удавалось не только ликвидировать разницу цен, но и извлечь из этого выгоду. Помимо того что самогон был выгодным товаром для продажи, он также использовался в деревнях в качестве эквивалента при торговых расчетах, деловых сделках и т.д. До последнего времени было мало известно о самогонном промысле. Выполняя социальный заказ, исследователи представляли самогонщиков кулаками- одиночками и «классовыми врагами пролетариата», значительно уменьшая масштабы самогоноварения в 1910-1920-е годы в России. На самом деле, это явление носило огромный размах. Как отмечает А.Ю. Давыдов, в некоторых сельских областях крестьяне вскладчину строили винокуренные заводы, которые были оборудованы даже свистком для оповещения сельских жителей об изготовлении очередной партии самогона.

Борьба молодого советского государства с самогоноварением была тесно связана с приоритетными направлениями большевистской политики тех лет, направленной на форсированное и насильственное преодоление нелегального рынка. В тех районах, где ощущалось сильное влияние большевиков и Советов, уже в 1917 г. широкое распространение приобрела практика реквизиций продовольствия. Это касалось как мешочников, выполнявших государственные функции товарообмена в стране, так и производителей и перекупщиков самогона. Так, в Одессе, где продовольственными делами фактически управлял Совет рабочих депутатов, мешочников публично объявили «лицами, способствующими неприятелю», и было решено их сурово наказывать «вплоть до отправки на работы в шахты».

Большевистские лидеры сделали нелегальное снабжение предметом идеологической борьбы, поэтому война со спекулянтами трактовалась ими как задача уничтожения политического врага. После некоторого обсуждения целесообразности либо нецелесообразности смертной казни как средства борьбы с врагами практика внесудебных расправ (расстрелов) все же ввелась Всероссийской чрезвычайной комиссией (ВЧК) 26 февраля 1918 г. Известно также Постановление Совета Народных Комиссаров (СНК) «О борьбе со спекуляцией», согласно которому виновный в спекуляции подвергался конфискации всего имущества и предавался суду Революционного трибунала. В лучшем случае дело завершалось наложением крупного штрафа (до 1 млн. руб. и выше), однако обычно спекулянты и грабители расстреливались на месте в соответствии с политическими установками от 14 января 1918 г., дословно звучавшими так: «Пока мы не применим террора - расстрел на месте - к спекулянтам, ничего не выйдет... Кроме того, с грабителями надо также поступать решительно - расстреливать на месте».

Таким образом, явившееся следствием алкогольной политики российских властей сокращение видимого массового пьянства в 1914-1918 гг. сменилось нараставшей тенденцией к серьезному осложнению алкогольной ситуации в стране. К этому времени сложились социально-психологические предпосылки алкоголизации общества. Люди переживали страшные события, разрушение привычной картины мира и нуждались в постоянном психологическом восстановлении. При этом ликероводочные предприятия не работали, а спиртовые запасы были выпиты или уничтожены. Усугубляющееся тяготами военного времени сложное социально-экономическое положение малоимущих слоев населения толкало их к поиску иных опьяняющих средств. В этих условиях запретительно-ограничительные меры спровоцировали интенсивное потребление среди горожан суррогатов алкоголя и наркотических средств, а в среде крестьян - нелегальное производство и потребление одурманивающих напитков.

Исследователи отмечают, что именно в годы НЭПа потребление суррогатов и самогона достигает своей высшей точки. Документы свидетельствуют о том, что широкое распространение получило в эти годы пьянство в Красной Армии, особенно среди командного состава. Практически во всех военных округах регулярно фиксировались случаи пьяных разгулов и дебоширства офицеров «вплоть до уличной стрельбы». На попойки тратились громадные казенные суммы, массовое пьянство в пограничных частях вело к росту контрабанды и шпионажа.

В годы НЭПа начинается следующий этап антиалкогольной борьбы в советском государстве, который длился примерно десять лет (1921-1930 гг.) и имел крайне противоречивый характер, как и вся политика того периода. С одной стороны, на словах борьба с алкоголизмом продолжала позиционироваться как приоритетная задача⁷⁸, с другой, - экономические интересы государства вступали в жесткое противоречие с идеологическими установками большевиков, что привело к частичной отмене сухого закона 9 августа 1921 г. Кооперативам и частным лицам было разрешено продавать населению алкогольные напитки не выше 14 градусов. Запрет на продажу крепкого алкоголя сохранялся еще несколько лет и был снят в 1925 г., когда были разрешены государственное производство и торговля дешевой и доступной водкой. Этот шаг объяснялся властями необходимостью борьбы с самогоноварением, достигшим угрожающих размеров⁷⁹. Налаживание производства 40-градусной водки действительно привело к снижению самогоноварения в городах (но не в деревне, где производить самогон было дешевле)⁸⁰.

Занимающиеся изучением данной проблемы исследователи отмечают, что во многом именно отмена «сухого закона» привела к спаду первой волны наркотизма в Советском Союзе⁸¹. В 1926 г. была отменена статья за производство самогона в личных целях. Делалось существенное послабление для граждан, изготавливающих самогон на продажу «вследствие нужды, безработицы или по малосознательное™»; для них предусматривались лишь принудительные работы на срок до трех месяцев. А циркуляром НКВД от 23 июня 1928 г. уточнялось, что борьба с самогоноварением не распространяется на случаи изготовления, хранения и сбыта «домашних национальных напитков: браги, пива, арьки и араки».

Для тех, кто еще в 1910-е годы привык употреблять наркотики, теперь именно алкоголь (как легальный, так и самогон) восполнял их отсутствие (тем более, что покупать их становилось все труднее). Помимо алкоголя, наркоманы могли употреблять произрастающую на территории России анашу, заменив ею заморский марафет. Н. Лебина считает, что в начале 1930-х годов анаша стала одним из самых распространенных в СССР наркотиков. Употребление кокаина к 1928 г. снизилось также благодаря сведению к минимуму туристического и служебного обмена, ужесточению таможенных барьеров и все большему «закрытию» страны от внешнего мира. Более того, употребление алкоголя стало официально поощряться, поскольку в значительной степени были преодолены раннеболыпевистские утопические воззрения на возможность пополнять бюджет без торговли вином. В результате пьянство со второй половины 1920-х начинает повсеместно приобретать небывалые масштабы. 1928-1929 годы - время окончательного оформления советской государственной алкогольной политики, когда были значительно увеличены планы производства и реализации алкогольной продукции. С 1930 года тема борьбы с пьянством начинает сходить со страниц центральной и местной периодической печати. Еще до Великой Отечественной войны пресса начала широкомасштабно рекламировать элитные спиртные напитки. В 1936 г. министр пищевой промышленности СССР А.И. Микоян заявлял, что до революции «пили именно для того, чтобы напиться и забыть свою несчастную жизнь... теперь веселее стало жить. От хорошей жизни пьяным не напьешься. Весело стало жить, значит, и выпить можно». Меняется и медицинская трактовка заболевания алкоголизмом: в 1930-е гг. исследовалось влияние спиртного только на психику человека. Алкоголь был признан годным для применения как лекарственное средство; в связи с этим велись интенсивные поиски заболеваний, поддающихся лечению алкоголем. Данные об алкогольной ситуации в стране в 1930-е годы переводятся в разряд секретных. Параллельно с «алкогольным» послаблением на государственном уровне происходит правовое ужесточение действий по незаконному обороту наркотических веществ, о чем будет сказано ниже. Это также способствовало снижению популярности «нелегальных» одурманивающих веществ, в отличие от находящейся в свободной продаже легальной алкогольной продукции. Таким образом, если придерживаться гипотезы о традиционном для культуры российского общества употреблении алкоголя и о росте потребления наркотиков как реакции на ужесточение антиалкогольных мер, становятся очевидными тенденции к падению «популярности» наркотических веществ в конце 1920-х- 1930-е годы в России как результат смягчения антинаркотической политики. Если говорить о юридическо-правовых реакциях советского государства на проблему наркотизма и изменении законодательства относительно оборота наркотиков в первые послереволюционные годы, необходимо отметить, что в последнее время в научной литературе появились публикации, посвященные данному вопросу. Однако авторами большинства подобных работ являются юристы, поэтому анализ в них, как правило, ограничивается перечислением вводимых в законодательство поправок, а их описание дается без рассмотрения социальных контекстов правовых изменений. Мы попытаемся посмотреть на данную проблему с точки зрения социологии права и понять взаимосвязь и взаимовлияние социальных событий тех лет и законодательных изменений в области противодействия незаконному обороту наркотиков. Следует отметить, что такие социальные проблемы, как преступность, наркомания, проституция шли вразрез с идеологией построения нового советского государства. Однако особенность рассматриваемого периода состояла в том, что никаких нормативных актов, которые формально квалифицировали бы эти явления как преступные или антиобщественные, в первые годы советской власти не существовало. Само понятие «преступить закон» в Советской России в 1917-1921 гг. было весьма относительным, т.к. первый советский Уголовный кодекс был принят только в 1922 г., поэтому трактовка «правонарушений» в годы «военного коммунизма» была достаточно субъективной и переменчивой. Одной из особенностей политики советского государства можно назвать классовый подход, который проявил себя и в антинаркотических реакциях новой советской власти. Так, «Руководящие начала по уголовному праву РСФСР» правоохранительных органов, то мы можем утверждать, что столь резко негативные реакции государства на употребление наркотиков в то время явились лишь отражением (элементом, механизмом) общей стратегии построения советским руководством тоталитарного режима. По мнению А. Солженицына, наркоторговцы и потребители наркотиков в 1920-е годы в России лишь на словах представляли собой «особую социальную опасность для интенсивно насаждаемого большевиками революционного порядка»¹⁰¹; на деле же они попадали под жернова «красного террора», борьбы со спекуляцией, борьбы с кулаками и подкулачниками, и многих других крайних мер «классовой борьбы» советской власти.

Несмотря на принятие в 1922 г. первого «советского» Уголовного кодекса, до конца 1924 г. в нем не было четко сформулированной статьи о привлечении к ответственности за распространение наркотиков. Согласно ст. 215 первого Уголовного кодекса (вступившего в силу 1 июня 1922 г.), «изготовление ядовитых и сильнодействующих веществ лицами, не имеющими на то право» каралось штрафом до 300 рублей золотом или принудительными работами. Декретом ВЦИК и СНК от 27 июля 1922 г. к лицам, виновным в хранении, покупке и продаже опия, трубок и других приспособлений для его курения, в предоставлении помещения для курения опия применялись административный штраф и принудительные работы от 1 до 3-х месяцев. Постановлением ВЦИК «Об изменениях и дополнениях Уголовного кодекса РСФСР от 19 июля

1923 г.» были также криминализированы хранение и сбыт ядовитых и сильнодействующих веществ. Лишь Декретом ВЦИК и СНК СССР от 22 декабря

1924       г. УК был дополнен статьей 140-д, предполагающей за «изготовление и хранение с целью сбыта и самый сбыт кокаина, опия, морфия, эфира и других одурманивающих веществ без надлежащего разрешения» срок до 3 лет «с воспрещением проживания в Москве, Ленинграде, в пограничной полосе и в портовых городах, список коих устанавливается по соглашению Народного комиссариата внутренних дел и Народного комиссариата юстиции». «То же преступление, совершенное в виде промысла, а равно содержание наркопритонов» отныне каралось лишением свободы на срок не менее 3 лет со строгой изоляцией, конфискацией всего имущества и с воспрещением проживания по отбыванию наказания в пограничной полосе и в указанных выше городах на срок до 3 лет.

Таким образом, УК 1924 г. предусматривалась ответственность за изготовление, хранение наркотических веществ с целью сбыта и сбыт, а подобные действия, совершаемые в личных целях, не считались преступлением (также не привлекались к уголовной ответственности потребители наркотиков). Сегодня можно только предполагать, почему в условиях, когда наркотики составляли заметную криминальную и социальную проблему, законодательство не признавало преступниками самих потребителей наркотических средств. Нам кажется правомерным признать наличие общих социальных и юридическо- правовых тенденций в развитии истории России первой половины XX века: на примере наркотической политики в 1920-е годы мы видим, что относительно «либеральная» политика государства в решении проблем наркотизма сопровождалась и поддерживалась относительно либеральным законодательным решением данной проблемы. Усиление тоталитарного режима во второй половине 1920-х годов, по всей видимости, сказалось и на законодательном ужесточении способов борьбы с наркотизмом и другими социальными проблемами того времени. Так, именно в эти годы меняется «официальное» отношение государства к большинству социальных проблем - гомосексуализму, проституции, наркомании. Согласно Я. Гилинскому, с постепенным утверждением в стране тоталитарного режима принципиально меняется отношение ко всем «пережиткам капитализма», чуждым советскому народу: в 1930-е годы усиливается репрессивная политика по отношению к женщинам, занимающихся проституцией, в 1934 г. вводится уголовная ответственность за мужской гомосексуализм в виде лишения свободы на срок от 3 до 8 лет. Параллельно изменениям в законодательстве советское государство последовательно продолжало политику монополизации всех сфер жизни общества, в том числе связанных с оборотом наркотических средств: с 1918 г. начинается национализация спиртовой промышленности. Постановлением СНК от 6 ноября 1924 г. «О мерах регулирования торговли наркотическими веществами» была установлена государственная монополия на обращение с наркотическими веществами. Постановлением запрещалось свободное (в пределах РСФСР) обращение всех сильнодействующих средств, разрушающих народное здоровье (кокаин и его соли, опий и его производные: морфий, героин и др.).

Наркотики, доставляемые из-за границы и с внутреннего рынка, должны были поступать исключительно в Народный Комиссариат здравоохранения и распределяться его местными органами при строгом учете и контроле. Нарушение установленных предписаний каралось лишением свободы или принудительными работами на срок не меньше шеи месяцев или штрафом до 500 рублей золотом¹⁰⁹. В 1934 г. криминализируется производство посевов опийного мака и индийской конопли «в виде лишения свободы до 2 лет или исправительно- трудовых работ на срок до 1 года с обязательной конфискацией посевов»; принимается ряд других нормативных актов. Вместе с тем выращивание наркосодержащих растений в рамках государственной монополии продолжалось: известно, например, что до второй провой войны в СССР выращивалась конопля для промышленного производства конопляного волокна¹¹⁰. Таким образом, социально-экономические и политические условия жизни в России в 1930-е годы не могли способствовать распространению и употреблению даже произрастающих на территории страны наркосодержащих растений; герметичная закупоренность границ не позволяла наркотикам проникать из- за рубежа, а все официальные операции с этими веществами жестко контролировались соответствующими государственными органами. Подводя итог, можно отметить, что антинаркотическая политика раннего советского государства явилась отражением общей советской политики того времени. В частности, это проявилось в том, что ужесточение алкогольной политики в начале 1920-х годов привело к росту популярности наркотиков, самогоноварения и употребления алкогольных суррогатов. Эта тенденция будет повторяться в истории России неоднократно. Смягчение же алкогольной политики и налаживание производства легального алкоголя привело к снижению популярности наркотических средств в 1930-1940-е годы. Последовательное ужесточение антинаркотического законодательства и монополизация в руках государства всех видов деятельности с наркотическими веществами также способствовали замедлению темпов наркотизации. Первые десятилетия советской власти дали миру новый (фактически уникальный) пример антинаркотической шитики: менее чем за два десятилетия было практически уничтожено массовое распространение наркомании в Советской России¹¹². Этот феномен имеет свое истерическое объяснение,проистекающее из самой природы тоталитарно-репрессивного этапа развития социалистического строя в России. Сформулировав свою главную цель как построение коммунистического общества, где все подчинено лозунгу «Все во имя человека», государство в своей реальной практике решало совершенно противоположную задачу - построение социальной структуры, в которой человек был всего лишь «абстрактным атомом», жестко подчиненным правилам системы. Малейшее несогласие с этими правилами из идеологических, нравственных или каких-либо других побуждений каралось «безжалостным мечом революции» - органами правопорядка. Существующая правовая система (прежде всего действующие законы и практика их применения) делала человека абсолютно незащищенным от любого, даже абсурдного обвинения и превращения во «врага народа». Можно предположить, что страх как одна из главных характеристик того времени отбивал у населения желание совершать противоправные действия, в том числе связанные с наркотическими веществами. Как показывает история, подобная тенденция повышения законопослушности населения характерна практически для всех тоталитарных обществ. В советское предвоенное время основными потребителями наркотиков могли оставаться те социальные слои, которым имманентно было присуще пренебрежение законом, т.е. представители профессионального уголовного мира. Но даже в криминальной среде чрезвычайно жесткие (а порой и жестокие) условия отбывания наказаний в местах лишения свободы существенно сдерживали пополнение рядов наркоманов.

Таким образом, борьба с употреблением наркотиков в советской России первой половины XX века может быть объяснена принципом «лечения зубной боли гильотиной». Естественно, что подобное «тоталитарное» решение проблемы имеет громадные издержки - несколько миллионов расстрелянных и репрессированных. Такого типа антинаркотическая политика не могла продолжаться бесконечно долго, и новые социально-исторические условия второй половины XX века породили как новые факторы расширения наркотизации, так и новые типы и способы реагирования на нее со стороны государства и общества.