4.3.2. Замкнутый круг

Впрочем, если адекватные образцы для копирования так и не будут найдены или же будет отсутствовать политическая воля, необходимая для проведения адаптированных телеологических реформ, модель разорванного между двумя полюсами, индивидом и государством, общества будет продолжать бесконечно воспроизводиться. Какими бы радикальными ни казались происходящие изменения, сущность русской / советской / постсоветской модели остается прежней, так как зги изменения не касаются характера легальной власти. Говори об истории России в длительной перспективе, следует отметин, лишь циклические колебания между навязанной властью и рассогласованной властью²⁴³. За происходящими с ускоряющимся ритмом внешними изменениями скрывается «маленькое» общество, превращение которого в «большое» откладывается уже на протяжении веков. Такие слова, как демократизация, свободная конкуренция, правовое государство, и многие другие, не должны обманывать нас относительно природы постсоветскою общества, несмотря на их значимость в контексте современных западных обществ, В России требуется герменевтическая по своей природе интерпретация этих терминов в рамках «маленькою» общества. Приведем лишь несколько примеров долгосрочной стабильности институтов «маленького» общества.

В российской истории традиционная крестьянская община многократно меняла свою форму, при этом ее сущность оставалась неизменной. Враждебность по отношению к внешнему миру и его представителям, равно как и сильная внутренняя солидарность (достаточно вспомнить круг, систему взаимопомощи). - таковы ключевые элементы социальной организации общины Русское слово «мир» означает одновременно и универсальную, глобальную среду, и локальную общину, что подтверждает самодостаточность «местечкового» и семейного пространства. Община служила основой повседневной жизни российских крестьян до отмены крепостничества во второй половине XIX в. Нежелание многих крестьян покинуть общину и начать самостоятельную экономическую и социальную жизнь, к чему их всячески стимулировала политика реформ Н. Бунге и С. Витте, отражает сохранение решающего влияния общины на жизнь сельской России вплоть до Октябрьской революции 1917 г. Но даже революция 1917 г. не смогла изменить ее природу. Коллективизация 20-30-х годов в очередной раз обусловила изменение формы общины, превратив ее в колхоз. «Социокультурная организация колхоза воспроизводит принципы функционирования традиционной общины»²⁴⁴. Более того, ускоренная индустриализация и урбанизация создали предпосылки для воспроизводства общины уже в городской среде. «Предприятия унаследовали субкультуру общин»²⁴⁵. Даже в политических институтах нетрудно заметить элементы общинной организации. В частности, советская власть представляется воплощением идеала демократии, носящей локальный и персонифицированный характер (идеал соборности), а парламент (Государственная дума) видится механизмом доведения до сведения власти      нужд

Некоторые экономисты видят в так называемой мобилизованной экономике (economic mobilisee) еще одно доказательство стабильности институтов в исторической перспективе. Мобилизованная экономика возникла в результате попытки организации всей экономики по модели единого предприятия, т.е. по модели «маленькой» экономики. Государство стремится контролировать и напрямую, без посредничества рынка, управлять деятельностью ключевых предприятий. Первая экономическая «мобилизация» относится к эпохе возникновения в России тяжелой индустрии. Она приняла особенно явные формы с созданием Военно-промышленных комитетов (ВПК). «В становлении системы экономической мобилизации советской России доминировали тенденции, унаследованные от институтов царистской мобилизации, ВПК (1914-1918), а также специалисты, вышедшие из этих ВПК»²⁴⁷. Возможно, повышенное внимание к проблемам постсоветского ВПК, военно-промышленного комплекса, тоже следует признать иллюстрацией долгосрочных мобилизационных тенденций, равно как и мобилизационный эффект, который оказала на экономику вторая чеченская война²⁴⁸.

Во всех этих случаях речь идет в терминах институциональной экономики об «эффекте тропы», или об исторической обусловленности развития {path-dependency). «Историческая обусловленность развития означает, что институциональное наследие ограничивает спектр сегодняшних возможностей и выбор институциональных инноваций»²⁴⁹. Для объяснения этого феномена были предложены многочисленные аргументы. В частности, экономистам представляются убедительными подходы теории игр и теории общественного выбора {public choice). Согласно первой теории значимым фактором является число индивидов, опирающихся на ту или иную норму в организации своей повседневной жизни (мы также использовали подобный аргумент в нескольких моделях теории игр, приведенных выше). Вторая теория напоминает, что институциональные инновации имеют характер общественного блага и, следовательно, при их производстве неизбежна проблема «безбилетника»²⁵⁰. Что касается социологии, то теория хабитуса {habitus) Пьера Бурдье дает альтернативный взгляд на природу исторической обусловленности развития. Хабитус увязывает между собой прошлое и настоящее в повседневной жизни. «Будучи продуктом истории..., он обеспечивает присутствие прошлого опыта в текущей деятельности»²⁵¹. Как мы уже отмечали. Гештальт-психология придает аналитическим конструкциям критической социологии дополнительный вес. Следы {traces), оставленные в сознании опытом прошлого, предопределяют восприятие сегодняшних событий. «Необходимо признать за исходными следами {original traces) решающее влияние, которое они оказывают на воспроизводство и последующие изменения следов. Изменения происходят в заданном изначально направлении {consistent direction), и в каждый момент времени складывающееся состояние в той же мере зависит от предшествующего, в какой предшествующее зависит от исходного»²⁵².

Концепт исторической обусловленности развития объясняет полное отсутствие изменений и способствует утверждению радикального пессимистического взгляда на вещи. Дуглас Норт говорит в этой связи о тупике, в который попали латиноамериканские страны, вынужденные следовать меркантилистским традициям, навязанным испанцами в эпоху колонизации. В отличие от североамериканских стран, которые были колонизированы примерно в ту же эпоху британцами как носителями традиций общего права, южноамериканские страны обречены воспроизводить «следы» меркантилизма²⁵³. Другой известный экономист и политический деятель - Эрнандо де Сото тоже критикует хабитусы меркантилизма. Он указывает на пагубность повсеместно распространенного меркантилистского желания обогащения через перераспределение, а не через продуктивную деятельность. По его мнению, чтобы избавиться от наследия меркантилизма, требуется легализовать теневую экономику, как возникшую в результате «неформальной революции» против меркантилистского летального права²⁵⁴. Однако, как мы видели, теневой рынок точно гак же может воспроизводить нормы меркантилизма, как и официальное право. Иначе говоря. сведение исторической обусловленности развития к господству хабитуса неизбежно означает апокалиптический взгляд на постсоветские мутации.

Напротив, интерпретация исторической обусловленности развития с помощью концепта установки оставляет пространство для ис торического маневра, помогая при этом избегать искусственного оптимизма, Уместные в данном институциональном контексте изменения, т.е. телеологические реформы, удовлетворяющие сформулированным в предыдущей главе требованиям, способны обеспечить постепенное изменение постсоветских тенденций, обладающих значительно большей, чем хабитус, гибкостью. Телеологические реформы, направленные на достижение конгруэнтных с господствующими установками целей, представляются и желательными, и возможными. Реформы, опирающиеся на локальное и персонифицированное доверие, должны обеспечить переход к деперсоннфицированному доверию, Выражаясь словами Энтони Гнддеиса, реформы должны заменить социальную интеграцию системной (system integration). «Социальная интеграция [предполагает] взаимность (реципрокность) социально близких акторов, в то время как системная интеграция взаимность индивидов и институтов, удаленных друг от друга в пространстве и времени»²⁵⁵. Попробуем суммировать между двумя моделями интеграции с помощью табл. 123²⁵⁶,

Таблица 123

В настоящее время в России действуют только механизмы социальной интеграции. В этом институциональном контексте повседневная жизнь вызывает противоречивые ощущения. Теплая атмосфера отношений со «своими» сильно контрастирует с враждебностью и насилием, характерными для отношении с «чужими». Контраст в отношениях между своими и чужими способствует распространению чувства тревоги. «Чувство тревоги, беспокойства отражает проблемы совместного существования: не в рамках локальных межличностных отношений, а в обезличенной массе... Что рождает тревогу, так это невозможность договориться и согласовать позиции с темп, с кем сталкивает жизнь»²⁵⁷. Таким образом, локальный «рай» противостоит глобальному «аду»

Учитывая, что «традиционные инструменты взаимодействия плохо приспособлены для взаимодействия на расстоянии», возникает вопрос о способах генерализации локального доверия. Теория игр делает акцент на техническом, - количественном аспекте процесса генерализации. Чтобы норма доверия могла распространиться в обществе, необходимо, чтобы значение w было больше 2/3, где w = max {Т - R/R - S, Т - R/T - K} ²⁵⁸. Каждая из этих переменных имеет институциональную и нормативную интерпретацию. Например, Т, выигрыш игрока, который обманывает доверие своего партнера, напрямую зависит от институционального контекста. Закон может увеличить значение Т даже если оба партнера принадлежат к группе «своих», или же он может снизить привлекательность обмана даже во взаимоотношениях с «чужими». Советский Уголовный кодекс (ст. 189, 190) рассматривал отказ свидетельствовать против своего близкою в качестве преступления, что обусловливало увеличение значения Т в отношениях между «своими». Образ Павлика Морозова, который свидетельствовал во время продразверстки против своего отпа, зажиточного крестьянина, и был затем убит своими родственниками, приобрел в советскую эпоху сакральный характер"⁵''. Только с принятием в 1993 г. нового УК россияне были освобождены от ответственности за отказ свидетельс твовать против своих близких (ст. 316). Таким образом, государство всегда может установить легальные нормы, которые позволяют либо придать локальному «раю» глобальный характер, либо превратить повседневную жизнь даже в «маленьких» обществах «своих» в «ад». В конечном счете мы приходим к тому же выводу, что и Карл Поланьн относительно эволюции рынка. «Соседская торговля, основанная на взаимности {reciprocity), и межрегиональная торговля, основанная на конкуренции, была отделена одна от другой. Национальный рынок в Западной Европе был создан только благодаря вмешательству государства» ²⁶⁰.

Подведем черту следующим утверждением. Нам известны отправная точка - «маленькое» общество в процессе разложения, и конечный пункт реформ, «большое» общество. Следует разработать такую программу реформ, которая обеспечит последовательные и

изменения, а также обеспечить наличие политической воли для реализации такой программы. Сформулированные подобным образом задачи значительно сложнее простого указания на исходный и конечный пункты реформ; их решение выходит далеко за рамки настоящего исследования. Позволим, тем не менее, заметить, что отказ от решения этих задач будет равноценен согласию остаться в замкнутом круге, свойственном русской / советской / постсоветской истории. Тогда окажется пророческим утверждение Виктора Пелевина, писателя, популярного в сегодняшней России. «Портвейн оказался таким же точно на вкус, как и прежде, и это было лишним доказательством того, что реформы не затронули глубинных основ русской жизни, пройдясь шумным ураганчиком только по самой ее поверхности»²⁶¹.