1.4. Пределы исследования

Существует несколько причин, которые исключают абсолютную объективность исследования, подобного нашему. Причем ограниченный характер нашего исследования объясняется как объективными, так и субъективными причинами. Что касается объективных ограничений, то, во-первых, отметим, что ситуация в следственных изоляторах (СИЗО) осталась за пределами настоящего анализа: нам удалось посетить лишь два учреждения подобного типа в России и три - в Казахстане (где, к слову, обстановка в СИЗО относительно благоприятна, а проблемы перенаселенности камер практически нет). Социальная обстановка и «правила игры» в местах предварительного заключения изучались в основном по косвенным источникам: мы задавали нашим собеседникам вопросы об их опыте нахождения в СИЗО. Данный пробел в анализе тем более существен, что картины перенаселенных камер, насилия, болезней, распространяемые многими СМИ, соответствуют главным образом ситуации в СИЗО. Более того, длительность предварительного заключения часто составляет несколько месяцев, а иногда и более года (как, например, у некоторых наших собеседников). Нам не удалось систематически изучить организацию социальной жизни в СИЗО преимущественно из-за требования Уго- ловно-процессуального кодекса, согласно которому любая беседа с подследственным лицом может происходить лишь с разрешения сле- дователя, ведущего его дело. Кроме того, учитывая большое число критических публикаций в СМИ о ситуации в СИЗО, пенитенциарная администрация оказалась в меньшей мере заинтересованной в нашем посещении именно этих учреждений.

Второе ограничение касается мира надзирателей, другой важной составляющей тюремного мира. Инспекторы, начальники отрядов, руководители служб, начальствующий состав, которых заключенные часто называют одним словом - «администрация», живут, как показывают специальные исследования¹⁶¹, в своем собственном мире. Представители тюремной администрации лишь эпизодически участвовали в интервью, ибо, по нашему мнению, их социальная среда требует специального исследования. К этому ограничению следует добавить другое, непосредственным образом связанное с вопросами методологии исследования. Если бы мы использовали в качестве основного метода социологическую интервенцию, то представители администрации играли бы значительно более существенную роль в нашем исследовании. Уточним, что метод социологической интервенции предполагает организацию диспутов, когда к представителям изучаемой социальной группы приглашаются собеседники, находящиеся в реальной жизни «по другую сторону баррикад». Иными словами, «социологическая интервенция искусственно инициирует дебаты и дискуссии»¹⁶². В настоящем же исследовании основное внимание было уделено становлению индивидуального субъекта, что снижает стимулы к применению социологической интервенции, которая к тому же требует значительных организационных и финансовых ресурсов.

Следует признать, что другие методы социологического анализа, интервью и анкетные опросы, в большинстве случаев неспособны обеспечить получение всей значимой информации о нормах. Например, среди недостатков, которые обычно приписываются анкетным опросам, особенно выделим невозможность разделения на их основе знаемых, декларируемых и реально применяемых в повседневной жизни норм. Смешение трех указанных типов норм снижает аналитическую ценность анкетных опросов, проводимых в условиях дуализма норм, одним из проявлений которого выступает двоемыслие (мы вернемся к этому феномену в разделах 2.2.6 «Дуализм понятий» и 3.2.6 «Двоемыслие»), Для индивида, привыкшего действовать в условиях двоемыслия, «норма [официальная] воспринимается прежде всего как декларация и в то же время - как чуждое ему требование, лишенное действительного смысла»¹⁶³. Следовательно, отвечающий на вопросы анкеты человек может хорошо знать и декларировать норму, совершенно не используя ее в своей повседневной жизни.

Пятое и последнее объективное ограничение касается рассматриваемого исторического периода. Мы будем говорить в основном о советском и следующих непосредственно за ним периодах в истории российской тюрьмы и российского общества. В нашем исследовании практически не найти упоминаний о дореволюционных событиях. Хотя известны попытки вписывания советского периода истории России в долгосрочные тенденции, характеризовавшие развитие страны на протяжении многих веков¹⁶⁴, мы делаем акцент именно на анализе общества советского типа, ведь нашей целью является доказательство конгруэнтности институциональной организации общества этого типа и тюремного мира.

Что касается субъективных ограничений, то они связаны с особенностями отношений между исследователем и предметом его изысканий. Некоторые из этих особенностей имеют универсальный характер для любых социологических исследований, другие же проявляются лишь в рамках исследований тюремного сообщества. Остановимся на следующем парадоксе, имеющем герменевтические корни. Правильная интерпретация оцениваемых со стороны действий возможна лишь при условии, что для наблюдателя и наблюдаемого ex ante существует общее нормативное пространство. Например, для следования мысли автора художественного произведения его читатель должен разделять с ним определенные ценности и нормы: «Правильное понимание является продуктом работы и автора, и его читателя как единоверцев»¹⁶⁵. Практическое последствие указанного парадокса проявляется в чувстве симпатии, возникающей в процессе исследования и объединяющей наблюдателя с анализируемым им сюжетом. В нашем случае знание и использование автором и представителями тюремного сообщества одних и тех же норм и ценностей было облегчено конгруэнтностью жизненного опыта, получаемого в тюрьме и в ходе повседневной жизни в постсоветском обществе. Однако эта «духовная близость», столь необходимая для понимания и правильной интерпретации изучаемых процессов, противоречит принципу объективности исследования и беспристрастности исследователя. Искать компромисс между двумя во многом взаимоисключающими требованиями - единоверием и беспристрастностью, всегда очень тяжело. Одним из вариантов подобного компромисса могло бы быть следующее правило. «Нужно сохранять, а иногда даже и создавать дистанцию [разделяющую исследователя и предмет его анализа], критически подходить к описываемым событиям, дабы суметь разглядеть все множество их возможных значений, но в то же время не нужно избавляться от симпатии, позволяющей увидеть смысл там, где для других царит беспорядок»¹⁶⁶. Постоянные перемещения автора в течение последних лет между Россией и Францией помогли правильно выбрать дистанцию по отношению к рассматриваемому сюжету и избежать излишне глубокого погружения в изучаемый контекст.

Дуальная природа социальной структуры тюремного сообщества представляет другую опасность для исследователя. Тюремный мир разделен на две части: мир надзирателей и мир заключенных. Таким образом, в любом исследовании этого «общества в форме песочных часов» велик риск сведения анализа либо к точке зрения пенитенциарной администрации, либо к точке зрения заключенных. «Работа в тюрьме неизбежно предполагает выбор, ибо мир тюрьмы разделен на тех, кто "за администрацию", и тех, кто "за заключенных"»¹⁶⁷. Более того, конгруэнтность тюремного сообщества и общества советского типа придает данному вопросу гротескную форму. Исследователю как члену постсоветского общества легче принять точку зрения заключенных в их взаимоотношениях с администрацией. Но как посторонний тюремному миру человек исследователь рискует быть воспринятым заключенными как представитель интересов официальной власти, т.е. как находящийся по другую сторону баррикад. Впрочем, игра человеком взаимоисключающих ролей хорошо вписывается в логику функционирования социальной системы советского типа. Стоит лишь вспомнить до сих пор популярное высказывание «Я начальник - ты дурак, ты начальник - я дурак». Таким образом, в постсоветском контексте выбор исследователем позиции во многом зависит от опыта его жизни в целом, от тех ролей, которые он играет вне рамок исследования.