4.1.3. Экспансия рынка и окончательная атомизация общества
Первейший результат телеологических реформ заключается в восприятии экономическими агентами наиболее явных, видимых атрибутов рынка. Затем постсоветские люди приступают к интерпретации нового образа на основе установок, сформированных опытом повседневной жизни в советском обществе. «Индивиды изменяют свое мировоззрение тогда, когда новый опыт не поддается интерпретации в прежних когнитивных рамках»60 Дуглас Порт и Артур Дензо предлагают следующую интерпретацию процесса восприятия новых правил игры (рис. 26)61
Рис . 26
Установки, сформированные теневым рынком, и являются теми самыми когнитивными рамками, с помощью которых происходит восприятие абстрактной модели идеального рынка. Рынок утверждается в сознании через аналогию, но аналогию особую с теневым рынком. Таким образом, принцип утилитаризма интерпретируется как простои утилитаризм, норма свободы — как негативная свобода, субьективация (приоритет личности, и иди вида) - как атомизация и крайний индивидуализм и т.д. Неожиданным и парадоксальным образом телеологические рыночные реформы усиливают тенденции к «приватизации» публичной сферы, давая усилиям в этом направлении повое оправдание, на этот раз рыночное.
Создание рынка в постсоветском контексте доводит желание «приватизировать» до его крайней формы: «приватизация» начинается даже внутри группы «своих»! «Пот до этого я был офицером, служил за границей. Володя, надо то, Вовочка, надо то. Вовочка как дурак - обувал, одевал, покупал тачки, чего там только не было. Когда коснулось, что я сел, никого. Вот. Вышел - приехал, и опять пошел в этот - опять деньги появились. В ресторан куда-нибудь пойти поужинать, еще чего-нибудь, опять, помоги то, помоги это... Помоги это. Третий раз, вернее второй, опять - у сестры муж, вроде пристроил его в фирму, нормально работает, сел - все. Ну не знаю, месяца три-четыре прошло, фирма распалась... Порыдали - сейчас на мои деньги живет, не работает»62. Изучая эволюцию в последнее время блатных отноше-
пин, Алена Леденева делает аналогичное наблюдение. «Функциональный и просчитанный интерес в знакомых начинает преобладать над «социальной» ответственностью»63. Некоторые наблюдатели видят и этом символ позитивных изменении, стремление к самостоятельности. Императив личной независимости требует, чтобы индивид «рассчитывал только па самого себя, делал себя сам. не зависел от желании других людей или институциональных ограничении»64.
Такое упрощенное и, следовательно, оптимистическое понимание природы происходящих изменении справедливо подвергалось критике. Во-первых, речь идет только о негативной свободе. Она исключает любые коллективные действия, любую совместную с окружающими людьми деятельность, любые усилия «месте изменить институциональные рамки повседневной жизни. Однако «степень свободы обусловлена деятельностью индивида и его способностью воспользоваться как можно большим числом внешних тел, потому что лучшее знание нх природы позволяет человеку лучше реализовывать свои интересы, меньше зависеть от внешних ограничении»65. Именно позитивная свобода, свобода действовать индивидуально и совместно, помогает держать под контролем социальные и институциональные рамки повседневной жизни. Во-вторых, даже негативная свобода имеет свои границы в постсоветском контексте. «Российские предприниматели заинтересованы в независимости до тех пор, пока независимость позволяет получать выгоду. После достижения этого предела они выступают за такой всеобъемлющий протекционизм государства, какой себе только можно представить»66. Неспособность граждан заставить государство служить их интересам обусловливает их негативную зависимость от легальном власти, несмотря на все их усилия обеспечить себе независимость, тоже негативную. В-третьих, стремление к индивидуальной независимости приводит к окончательной атомиза- ции, асоциализации постсоветских людей. Даже группы «своих» людей постепенно перестают выполнять свои социализирующие функции. В действительности наблюдается «фрагментация общества: практически все социальные институты, группы и сети, осуществлявшие ранее социальный контроль над советским индивидом, оказываются теперь неспособными умерять его аппетиты, что приводит общество к ситуации «морального дерегулирования», если использовать термин Эмиля Дюркгейма»67. Орбитальная система группы «своих» переживает коллапс, критическое сжатие. «А вы не можете пойти тех, кто сидел с вами, помочь друг другу? Нет, насколько я знаю. Приколы тут иногда рассказывают. Общения никакого нет. Замыкаются на себе там (на воле) сейчас»68.
Тенденции к десоциализации делают деньги, капитал единственным основанием социума, укрепляющим социальные связи. В постсоветском контексте только обладание значительными финансовыми ресурсами одновременно обеспечивает достойное место в социальной иерархии. Усилия же, направленные на социальную организацию повседневной жизни, становятся излишними. «? Ну, у меня есть деньги, мне не надо думать, где взять 15 копеек на бублик, я себе могу позволить купить этот французский бублик во Франции - чего мне думать? Ну чего мне думать? Буду жить... деньги у меня есть...»69. Мы сталкиваемся с новым парадоксом. Ослабление социальных связей в рамках «маленького» общества может спровоцировать тиранию экономического богатства даже в отсутствие стабилизировавшегося и цивилизованного рынка!
О диктатуре рынка обычно говорят в контексте образования мирового рынка, когда он начинает подчинять своей логике все остальные сферы человеческой деятельности. «Капитализм — это рыночная экономика, которая выходит из-под любого внешнего контроля и, более того, старается воздействовать в своих собственных интересах на общество в целом»70. И вновь обманчивое внешнее сходство может направить анализ в ошибочном направлении. Экспансия рынка обычно ассоциируется с современным обществом, где дифференциация сфер деятельности уже была достигнута, но подвергается «рыночным империализмом» проверке на прочность. Искусство разделения сфер деятельности требует своего постоянного совершенствования. «Нам следует внимательно изучить способы, которыми экономическое богатство уже после победы над тиранией (власти. - . .) само начинает принимать тиранические формы»71. Превращение производства общественных благ в чисто коммерческое и ориентированное на получение прибыли предприятие, пользователей этими благами - в клиентов, служит примером рыночной экспансии12. Напротив, тирания экономического богатства «возникает менее всего из-за мощи и
автономии рынка, а в первую очередь из-за слабости всех остальных механизмов социализации. С этой точки зрения ситуация, складывающаяся в сегодняшней России, развивается по сценарию «дикого капитализма», существовавшего в США во второй половине XIX в. Тогда именно слабость нерыночных социальных связей приводила, например, к превращению университетов, благотворительных организаций в фирмы, ориентированные на получение прибыли73.
Каким бы ни было общество, «большим» или «маленьким», экспансия рынка ставит под вопрос стабильность социально-экономической системы. С одной стороны, экспансия рынка в «большом» обществе обусловливает рост неопределенности. В терминах теории игр рынок может обеспечить лишь достижение равновесия по Нэшу, т.е. ситуации, когда никто из участников взаимодействия не может в одностороннем порядке увеличить свой выигрыш. Однако в большинстве социальных взаимодействий есть либо несколько равновесий по Нэшу, либо, напротив, равновесие отсутствует. Речь идет о так называемых проблемах координации (когда существует несколько равновесий по Нэшу) и совместимости (когда равновесие отсутствует)74. Стоит напомнить, что базовая для неоклассической теории теорема Вальраса-Эрроу-Дебрэ утверждает, что равновесие на конкурентном рынке существует всегда, оно совпадает с оптимумом по Парето. Выбор между множеством равновесий по Нэшу происходит по критериям иным, чем собственно рыночные. «Если рыночная политика ставит под угрозу нерыночные ценности, то сам рынок теряет стабильность»75. Рождение «общества риска» (risk society) отражает, таким образом, внутренне присущие современному обществу тенденции.
С другой стороны, императив экономического богатства тормозит процесс модернизации, так как он разрушает социальные связи, какими бы локальными они ни были, и препятствует формированию общественного пространства. «Между рынком и частной жизнью простирается безжизненное пространство (no-man's-land) с руинами общественной жизни»76. Иными словами, рынок является необходимым, но недостаточным условием модернизации. Правильная политика модернизации, формирования «большого» общества должна позволить «контролировать процесс модернизации таким образом, чтобы он не разрушал значительную часть основанных на реципрокности, взаимности отношений»77. Напротив, в случае российских реформ есть риск «мутирования» локального рынка, который в результате окажется далек и от неоклассического рынка, и от реального рынка западных стран.