Обучение недоверию

начинается с момента первого знакомства человека с тюрьмой или с другим тотальным институтом. Учиться недоверию - важная часть посвящения в тюремную жизнь. «За время, проведенное здесь, меня научили относиться ко всем с опаской и недоверием»²⁷². «Полностью нельзя довериться никому. Хорошо, а как тогда, можно тогда я вас спрошу - что для вас доверие ? Ну, когда я буду уверен, что человек не будет пересказывать другому то, что я ему рассказал. Вот потому что в СИЗО, ну и здесь тоже, там сразу предупреждают: не болтай языком, потому что всякие мелочи, которые ты рассказываешь про себя, они потом станут известны оперативникам, поэтому лучше молчать...»²⁷³. Как убеждает опыт людей, для того, кто перед тем, как попал в тюрьму, побывал либо в интернате, либо в

армии (как, например, собеседник № 25, чье детство прошло в интернате), недоверие к людям не является чем-то специфическим для тюрьмы: в контексте любого тотального института человек учится не доверять. Какими бы теплыми ни были личные отношения между заключенными, «маленькое» общество не в силах поддерживать отношения, основанные на доверии. Поэтому Мэри Дуглас была совершенно права, отмечая, что «небольшие размеры социума не являются ни необходимой, ни достаточной предпосылкой возникновения кооперативных

274

и солидарных отношении между его членами»

Уточним те особенности социальной конструкции «маленького» общества, которые препятствуют использованию нормы доверия. Во-первых, в «маленьком» обществе невозможно обеспечить минимальное уважение не конкретного человека, а социального партнера вообще. Это уважение принимает форму этикета, такта, верно избранной дистанции. Отсутствие четких границ между частной и публичной жизнью лишает межличностные отношения всяких ориентиров, необходимых для правильного выбора дистанции. В результате нетактичное поведение становится обыденным в «маленьком» обществе, ибо «такт - это контекстуальное и подразумеваемое соглашение между участниками взаимодействия, которое представляется необходимым для возникновения между ними доверия»²⁷⁵. Невежливое, неучтивое отношение разрушает доверие даже в отношениях между близкими людьми, не говоря уже о людях, соединенных вместе помимо их воли.

Во-вторых, попытки пенитенциарной администрации осуществлять повсеместный и детальный контроль за повседневной жизнью заключенных означают создание сети информаторов, которые занимаются доносительством на других заключенных. Полная зависимость от всевластной администрации подталкивает некоторых заключенных на такого рода сотрудничество с нею, на поиск привилегий в ущерб остальным. Политика поддержки и защиты стукачей, а именно так на тюремном арго зовут негласных осведомителей администрации (в основном этим занимаются оперативные отделы), позволяет легальной власти свести к минимуму риск акций коллективного протеста и достигать определенных успехов в борьбе с тюремной субкультурой в целом. Стукачество - самое верное и безотказное средство разрушения самообороны угнетенных и эксплуатируемых»²⁷⁶. Опасение предательства существенно снижает протестный потенциал тюремного сообщества, атомизирует любые попытки протеста, какую бы форму они ни принимали в терминах, предложенных Альбертом Хиршма- ном в книге «Exit, Voice and Loyalty», - «выхода» (exit), т.е. организации побега, или «голоса» (voice), т.е. предъявление к администрации требований для защиты своих прав. В истории советской тюрьмы известно очень мало примеров коллективных побегов, хотя охрана и надзиратели в лагерях принудительных работ по определению не могли выполнять свои функции так же эффективно, как в случае камерного заключения. «Главная опасность (при подготовке побега) - не в конвое, не в надзирателях, а в своих товарищах-арестантах... Побег группой, состоящей больше чем из двух-трех человек, практически невозможен»²⁷⁷ . Заключенные хорошо отдают себе отчет в опасностях, связанных с возможным предательством. «Там (в отряде. - А.О.) человек семьдесят, из них человек тридцать бегают сдавать»²⁷⁸. Учитывая риск быть преданным, заключенные стремятся максимально сократить число людей, участвующих в той или иной нелегальной деятельности. Социальная жизнь, уже имеющая в виду существование каст и фрагментированный характер, раскалывается на еще более мелкие сегменты. «Тут вот если сейчас я в бараке сделаю, все - у администрации не будет никаких головных болей, они знают прекрасно - что им придут и сразу заложат»²⁷⁹.

В-третьих, возникает своего рода замкнутый круг между двумя полюсами противоречий между, с одной стороны, «уходом в себя» как наиболее приемлемой для повседневной жизни в заключении стратегией и, с другой стороны, потребностью знать и разделять все аспекты повседневной жизни с тем человеком, которому хочется довериться. Действительно, правило «каждый за себя» уменьшает риск предательства и последующего наказания. Но это же правило исключает возникновение доверительных отношений, откуда и возникает замкнутый круг недоверия. Отсутствие границ между сферами повседневной деятельности допускает существование доверия лишь в форме тотального, трансцентального. Но «уход в себя» как раз и делает невозможным возникновение такого доверия. Один из наших собеседников четко подметил эту проблему. «С точки зрения воровских традиций здесь первое - это доверие человеку, в зоне и в тюрьме, несмотря на то, что бы он ни говорил - может быть он преувеличивает, может быть он фантазирует - несмотря ни на что - доверие прежде всего. Потому что мы здесь людей не знаем, мы не можем залезть к нему в душу, не можем узнать о том, как он жил раньше. Поэтому нужно доверие... Если у тебя нет конкретных доказательств, то ты не можешь человека обвинить. Поэтому здесь вынужденное доверие... Если ты конкретно узнаешь, что он побежит в оперчасть или куда, ты должен ему это обосновать. А если ты не можешь обосновать, то как ты можешь ему выказать недоверие? Конкретного доверия здесь нету. Никому. То есть - видимость, создана иллюзия»²⁸⁰. Подводя итог, под-черкнем, что жизнь в тотальном доверии, исключая в то же самое димые для его возникновения, невозможность доверять - это ны «маленького» общества.

Материальным и статистически измеримым проявлением проблем, связанных с нормой доверия в «маленьком» обществе, можно считать динамику объема ресурсов, аккумулируемых в своеобразных фондах взаимной помощи заключенных - общаках. Общаки создаются с целью помощи тем заключенным, которые находятся в трудной материальной ситуации (находятся в ШИЗО, ПКТ, госпитале, недавно переведены из другой тюрьмы и т.д.). Фонды взаимной помощи существовали в российских тюрьмах еще до Октябрьской революции 1917 г. «Политические» заключенные, вне зависимости от своих идеологических убеждений вносили в общий фонд 10% получаемых продуктовых передач"²⁸¹. Впрочем, эта практика не касалась осужденных по общеуголовным статьям. Взаимная помощь возобновилась в 30-е годы в форме комбедов, создаваемых заключенными. Каждый получавший передачу или денежный перевод заключенный добровольно отчислял 10% благоприобретенных ресурсов в пользу нуждающихся, которым никто не помогал «с воли»²⁸². В 30-40-е годы фонды взаимопомощи существовали только в тюрьмах и следственных изоляторах. Подчеркнем, что само название комбедов было заимствовано тюремным арго в официальном языке коллективизации, что можно рассматривать в качестве дополнительного аргумента в пользу нашей гипотезы о сродстве тюремного мира и советского общества. Собственно, первые упоминания слова общак (вероятно, от «общего дела», ср.: cosa nostra) относятся к концу 40-х - началу 50-х годов, общаком назывался нелегальный налог, который налагали на доходы «мужиков» (от 1/3 до 2/3 от месячного заработка) блатные²⁸³. С позиции ценностей тюремной субкультуры основной смысл существования общака заключается, во- первых, в создании материальной основы общего дела, защиты коллективных интересов и, во-вторых, в помощи малоимущим заключенным.

Двойственный характер доверия в тюремном мире находит свое отражение в двойственном характере функционирования общака. Начнем с того, что практика взаимопомощи носит отнюдь не повсеместный и не постоянный характер. Даже из приведенного выше краткого экскурса в историю видно, что фонды взаимопомощи существовали не всегда и не везде (не во всех регионах, не во всех видах тюрем). Например, некоторые наши собеседники свидетельствуют, что в 70-е годы об общаке во многих регионах советской империи просто не слышали. «В 70-е годы у меня общака не было. Я сидел, его не было. Сейчас на общак сдаем мы, кто ходит на работу и зарабатывает. И какой из-за зоны откат приходит - не знаю, не мое это дело. Я свою часть отдаю, сколько считаю нужным. Это ПО желанию? По желанию»²⁸⁴. «То, что здесь, существенно ли отличается организация «общака» от того, что было в 70-е годы? А тогда вообще никакого, общака не было. На Украине я был, я не видел. Я был на строгом режиме... Вот в пяти строгих лагерях я был, и нигде не было «общака» воровского. Не было «общака». А собирали просто на БУР (барак усиленного режима. - А.О.), на ПКТ. Люди, которые сидят в БУРе, вот их поддерживали... Его прекратили еще, по-моему, в 59-м году. Когда начали эти вот режимы разделять (согласно новому Исполнительно- трудовому кодексу. - А.О.)»²⁸⁵. Иными словами, вряд ли можно говорить о собственной динамике развития фондов взаимопомощи. Скорее, их эволюция зависит от изменений в пенитенциарной политике, т.е. от политики легальной власти.

Затем следует отметить противоречие между двумя взаимоисключающими принципами содействия «общему делу» - добровольным и принудительным. Добровольные отчисления в общак возможны лишь при условии существования доверия тех, кто отчисляет, тем, кто распределяет и получает. Чаще всего «налогоплательщики» - «мужики», не имеют точного представления о том, как распределяются «обща- ковские» средства, хотя их местонахождение - прикроватная тумбочка под присмотром блатного, известно всем (в этой тумбочке находятся запасы чая, несколько кусочков мыла, зубная паста, другие предметы повседневного обихода, очень редко - деньги, оборот которых в тюрьме запрещен). Распределяют ресурсы общака блатные и смотрящие. По аналогии с институтом траста заключенные доверяют своим представителям управлять собранными ими ресурсами в интересах группы бенефициариев - нуждающихся заключенных. Как и в случае траста, доверие является центральной осью отношений по поводу общака. «Если у меня есть возможность, значит, я помогаю. Если у меня на воле кто-то еще. Отряд мы ремонтируем, также общее дело. У кого нет возможностей финансовых, но есть желание, пусть своими руками что-то делает. Кто-то финансами помогает. Но это никто не обязывает. Все от желания зависит человека»²⁸⁶. «Общак - это святое дело, это добровольные вещи - никто никогда, если он порядочный, не подойдет и не скажет "Дайте в общак"»²⁸⁷. Напротив, дефицит доверия очень быстро приводит к отказу материально содействовать «общему делу». «Раньше было больше сплоченности - и это именно тот факт, что была заварка чая, но ее пили на всех. Сейчас лежит эта пачка чая у одного и остальные тусуются в стороне и он пьет один»²⁸⁸. Сегодня институт общака переживает глубокий кризис: чаще всего в общаков- ской тумбочке можно найти лишь несколько заварок чая, несколько ручек на сотню потенциальных бенефициариев. Заключенные не могут (ввиду трудностей с организацией их работы, вызванных экономическим кризисом) и, что еще более важно, не хотят содействовать общему делу. Критически низкий уровень доверия в тюремной среде хорошо объясняет этот отказ.