Стратегия институционального импорта

может касаться не только правовых норм, но и моделей экономического поведения, организационных и политических структур. Какой бы ни была природа импортируемых институтов, конгруэнтный характер формальных и неформальных норм остается основным условием их успешной адаптации и функционирования в новых условиях. Например, способы коммерциализации продуктов, воспроизведенные один к одному по моделям, описанным в стандартных западных учебниках по маркетингу, на рынках развивающихся стран часто проигрывают в эффективности традиционным методам продаж, какими бы «устаревшими» и несложными последние ни были. «Успех мелких лавочников и коммерсантов в странах Латинской Америки во многом объясняется тем, что они не «заражены» склонностью действовать на рынке по моделям, импортированным из развитых стран... Впрочем, эти «неформалы» значительно ближе к философии маркетинга, чем их конкуренты из формального, легального сектора»¹²⁹. Если импортирование коммерческой стратегии в худшем случае приводит к банкротству использовавших ее фирм, то неуспешный импорт политических институтов приводит к значительно более серьезным последствиям. Французский политолог Бертран Бади показал, что универсализация государственного устройства, основанного на территориальной целостности и характерного для западной модели международного права, привела к обострению многочисленных -локальных и региональных конфликтов, особенно там, где «традиционный взгляд на территорию существенным образом отличается от принятого в западных культурах»¹³⁰, - в Африке, на Ближнем Востоке. Например, государство в этих регионах строится не по территориальному принципу, а на основе «единства в вере» (мусульманское право) или семейно-родственного единства (обычаи африканских кочевников).

Аналогичным образом элементы институционального импорта и экспорта легко найти в российской истории, начиная с периода насильственного крещения Руси в IX в. и запрещения язычества. Реформы Петра Первого (конец XVII - начало XVIII в.) представляют собой случай наиболее последовательного и осознанного институционального импорта. Их результат по-своему знаменателен: движение контрреформ началось практически сразу же после смерти Петра. После контрреформ «из его [Петра] нововведений осталось только то, что могло ужиться с прежним укладом»¹³¹. Конфликт между западниками и славянофилами, особенно острый в XIX в., был не в последнюю очередь вызван дискуссией о возможности применения западных теорий для анализа российских проблем. Существует гипотеза, согласно которой материализм и марксизм, в отличие от других направлений западной мысли, прижились в России благодаря конгруэнтности их структуры и структуры национального сознания россиян¹³². Наоборот, реформа сельского хозяйства 80-х годов XIX в. (реформы Н. Бун- ге) была обречена на неуспех: западная модель сельского хозяйства, на воспроизведение которой ориентировались реформаторы, оказалась несовместимой с традиционным порядком российского села. «Крестьяне отбросили «официальную» Россию, они хотели, чтобы их оставили в покое. Их традиционная культура строилась на принципах независимости и автономии»¹³³. Другая почти комичная ситуация, тоже связанная с реформами сельского хозяйства, возникла в 60-е годы XX в. Ключевым пунктом в аграрной программе Никиты Хрущева, тогда Первого секретаря КПСС, являлось воспроизведение в Советском Союзе американской организации сельского хозяйства. В конечном счете все реформы свелись к насильственному выращиванию кукурузы, в то время как «совершенно игнорировалась организационная сторона, вся система ценностей, которая лежала в основе движущих сил развития сельского хозяйства США»¹³⁴.

Впрочем, история советского периода дает значительно больше примеров институционального экспорта, а не импорта. Будучи одной из двух мировых сверхдержав, советская империя получила возможность навязывать свою институциональную модель другим странам. «Не существует априорно зафиксированных границ распространения локальных норм. Эти границы фиксируются в процессе пересечения сфер влияния [различных моделей регулирования]»¹³⁵. Период после второй мировой войны характеризовался особенно ярко выраженной экспансией советской модели. Страны Центральной и Восточной Европы воспроизводили у себя по советским образцам многие политические, экономические и социальные институты, что, собственно, и позволяет говорить о системе советского типа. «Советский пример сыграл важную роль в материализации элементов классического социализма (официальная идеология, институты, поведенческие нормы}»¹³⁶. Тем не менее этот случай институционального импорта трудно назвать успешным, С одной стороны, так называемые социалистические страны характеризовались раздвоением социальной жизни на официальную и неофициальную, которое мы уже отметили в Советском Союзе. Как показывают многочисленные исследования, организация повседневной жизни в социалистических странах была аналогичной. «Обшая конфигурация ответов позволяет говорить о повсеместном влиянии советской модели на пространстве от Черного до Балтийскою морей»¹³⁷. С другой стороны, советские институты всегда воспринимались как чужие, навязанные силой или особым стечением обстоятельств. В этом смысле показательны ответы жителей трех социалистических стран на вопрос о том, институциональная модель какой страны желательна для воспроизведения в их собственной (опрос был проведен в конце 80-х годов) (табл. 3)¹³⁸.

Таблица 3

Среди множества примеров институционального импорта лишь немногие можно назвать успешными. Среди них - опыт рыночных реформ 1980-90-х годов в Китае. Успех этих реформ позволил говорить некоторым западным исследователям о парадоксе построения рынка в стране, лишенной глубокоукорененных рыночных традиций и обладающей значительно отличающейся от западной культурой. Однако парадокс исчезнет, если увидеть за кажущимися различиями конгруэнтность господствующих в Китае неформальных норм и рыночных принципов. «Китайские традиции совместимы с построением цивилизованного (full-fledged) рынка в китайской экономике»¹³⁹, В частности, речь идет о соответствии {fit), существующем между общепринятыми методами организации работы и теми формальными принципами, которые диктуются современной технологией. ,

Китайский опыт перехода к рынку помогает уточнить гипотезу о когнитивных предпосылках конгруэнтности институтов. Кажущееся подобие норм не является ни необходимым, ни достаточным условием конгруэнтности институциональных контекстов. Значима лишь возможность построения цепи аналогий между формальными и неформальными нормами. Такой аргумент напоминает тезис Клода Леви- Стросса об использовании в мышлении всей совокупности разнородных «подручных материалов» (hricologe). Если импортируемые нормы рождают в массовом и индивидуальном сознании уместные аналогии с уже существующими в них ментальными конструкциями, то можно говорить о конгруэнтности формальных и неформальных норм. Здесь уместно упоминание процедуры «обоснования аналогией», которая лежит в основе легитимации социальных институтов¹⁴⁰. В терминах Гештальт-психологии конструирование цепочек аналогий между совершенно непохожими с первого взгляда феноменами происходи ! согласно закону взаимосвязи (good continuation). «Мы не можем воспринимать мелодию, если каждый ее тон осознается (come to consciousness) как совершенно новый и независимый от остальных элемент»¹⁴¹.

Успешные случаи институционального импорта являются скорее исключением, чем правилом. Уместные аналогии возникают не в любом контексте и не в любой момент. Тогда как нам объяснить постоянные попытки импортировать институты? Оставляя в стороне силовой вариант навязывания иностранной модели, остановимся на случаях добровольного воспроизведения институциональных моделей других стран и культур. В частности, рассмотрим основных действующих лиц этого процесса. Со стороны предложения желание экспортировать институты, несмотря па отсутствие прав собственности на институциональные модели¹⁴², объясняется стремлением страны-экспортера расширить сферу своего влияния и придать национальным органам власти глобальный масштаб. Более того, экспорт институциональных моделей помогает снизить трансакциоиные издержки во внешней торговле и, следовательно, увеличить объем продаваемых за границей товаров и услуг. Что касается стороны спроса, то институциональный импорт тоже позволяет некоторым акторам реализовать своп интересы. К ним, например, относятся «представители новой политической элиты, устойчивость позиций которых напрямую зависит от продолжения или даже ускорения процесса импортирования», а также ряда интеллектуалов, для которых «обращение к западной мысли становится средством борьбы с традиционализмом и с традиционной властью» ¹⁴³ Кроме того, стратегия институционального импортирования снимает всякую ответственность с тех, кто призван разрабатывать и изменять законы, ведь они ориентируются на «хорошо известные и проверенные в международном масштабе» образцы. Обращение к зарубежным моделям позволяет скрыть действительные интересы реформаторов, так как в этой ситуации им не нужно как-либо обосновывать свою политику¹⁴⁴. Им достаточно призвать население отказаться от «изобретения велосипеда». Иными словами, институциональный импорт помогает представителям власти сохранить свои права в рамках модели принципала и агента, полностью избавившись в то же самое время от своих обязанностей. Итак, какими бы убедительными ни казались аргументы в пользу институционального импорта, эта стратегия способствует сохранению и воспроизведению модели принципала и агента и, следовательно, не создает никаких гарантий против рассогласования формальных и неформальных норм.