Мужик - способность согласовывать взаимоисключающие роли, навязываемые повседневной жизнью в заключении

Следующая составляющая концепции чести и человеческого достоинства заключается в способности согласовывать взаимоисключающие роли, навязываемые повседневной жизнью в заключении, находить между ними компромисс. Прежде всего, речь идет о сопротивлении - сведения своего поведения либо к официальным нормам, навязываемым надзирателями, либо к понятиям тюремной субкультуры, основными носителями ценностей которой выступают блатные. Альтернативный стиль жизни в заключении предполагает, что «человек самостоятельно строит свою жизнь из элементов, которые для него не характерны и заданы системой»³¹⁵. Поведение блатных практически полностью сводится к следованию императивам тюремной субкультуры, в то время как действия «козлов» всецело определены логикой воспроизводства официальных норм. Степенью необходимой свободы обладают главным образом представители наиболее многочисленной категории заключенных - мужиков: они стремятся пройти между Сциллой и Харибдой двух властей, легальной и нелегальной, избегая опасного сближения с любой из них. «Мужик - он просто тихо живет по-своему. Он придерживается и воровских понятий, ну и не гнушается законами администрации. Живет, работает, вкалывает на себя, только на себя одного»³¹⁶. Более того, между администрацией, мужиками и блатными существует своего рода пакт, который, впрочем, никогда не принимал эксплицитные формы. Администрация предоставляет мужикам определенную степень свободы и отказывается от излишнего давления на них, взамен же она требует их добросовестного труда и выполнения плана (от чего в советский период зависело благополучие самой администрации). В свою очередь, блатные тоже стараются уважать относительную самостоятельность мужиков в обмен на отчисления ими средств в общак. Цена относительной самостоятельности заключается, таким образом, в двойном налогообложении доходов: со стороны государства и его представителей и со стороны представителей нелегальной власти. Иными словами, выражение «за свободу всегда нужно платить» лишается в тюрьме характера метафоры.

Протест против полного подчинения легальной власти и ее нормам принимает также форму отказа признать в рутине главную и единственную основу повседневной жизни в заключении. Идеал, к достижению которого стремятся надзиратели, предполагает полную интериоризацию формальных норм и их превращение в рутины. Какими бы прогрессивными и полезными ни были формальные нормы, их полная трансформация в рутины возможна лишь при условии параллельного превращения индивидов в своего рода роботов, в которых заложен определенный набор программ. В конечном счете метаморфоза рутины в альфу и омегу повседневной жизни противоречит идее ее использования в процессе дисциплинарного воздействия, где умение подчиняться требованиям норм рассматривается в качестве предпосылки успешного перевоспитания и возвращения к нормальной жизни. Воспитание хорошего гражданина не сводится к интериориза- ции определенного набора норм, так как в этом случае индивид теряет самостоятельность и чувство ответственности. Развивая подобные размышления, Бруно Беттельхейм обвиняет некоторые жертвы нацистов в следовании философии «как обычно», которую можно рассматривать в качестве крайнего выражения рутинизации повседневной жизни. «Философия «как обычно» (         dhabitude) - не уезжать, не предпринимать попыток к побегу, не оставлять своего дома, работы привела миллионы евреев в гетто, где они не только работали на нацистов, но и предоставляли последним информацию о своих брать- ях-евреях и косвенно способствовали их смерти в газовых камерах. Те, кто остался в плену рутины, тем самым сделали первый шаг к своей смерти»³¹⁷. Отдают ли заключенные отчет в существовании подобной опасности в тюрьме?

Чтобы найти ответ на данный вопрос, мы позволим себе дословно воспроизвести большой отрывок из нашей переписки с одним из заключенных, которого попросили описать свой обычный день в тюрьме: «На первый взгляд, день мой начинается всегда одинаково, но это не так. Поднимаюсь я до подъема минут за пятнадцать. Тогда, когда в коридоре начинают греметь бачками с завтраком. Первым делом смотрю в окна, на небо (летом, так как осенью и зимой еще темно и ничего не видно из-за жалюзи) и если небо ясное и светит солнышко, то настроение сразу поднимается/Несмотря на решетки и запертую дверь. Встаю, умываюсь, чищу зубы и ставлю варить чифир. Зарядку делать ленюсь, хотя знаю, что надо. В шесть часов звенит звонок и начинают раздачу хлеба и каши. Ну, а я закуриваю и приступаю к уничтожению чифира. Я его уничтожаю, а он медленно, но уверенно, меня. Сигарета и чифир состоят в заговоре против меня и боюсь, что они меня одолеют. Ну никак не могу отвязаться хотя бы от одного. Пью и ругаю себя последними словами за это. Так, с чаем покончено, подметаю и протираю полы. Теперь можно приниматься за кашу. Вот тут настроение немного падает. Потому что без слез на эту кашу не взглянешь. Разразившийся в стране кризис сразу же сказался на нашем питании. Оно и до кризиса было не ахти какое, а сейчас просто жуть. По-быстрому, чтобы не почувствовать ее вкуса, расправляюсь с ней (по-моему она вреднее чифира и курева). Хорошо хоть хлеб съедобный, отрезаю еще кусочек, посыпаю солью и съедаю, запивая кипяточком. При этом представляю, какой завтрак в шведской или французской тюрьме. И так хочется очутиться там. Но увы, в руках кусочек черного хлеба с солью, это реальность, а то - мечты. Но мечтать тоже приятно (особенно, когда больше ничего не остается). Я вообще страшный мечтатель и фантазер. Это мне здорово помогает хоть нанемного забыться от действительности. С завтраком покончено, закуриваю, ложусь на шконку, слушаю радио и жду проверку. До нее еще час с лишним, и я могу еще немного подремать. Главное - не проспать проверку, а то неприятности обеспечены. Утренняя дрема, это прекрасно. Настроение опять на высоте, закрываю глаза и вот уже нет ни решеток, ни дверей, а припекает солнце и перед глазами водная гладь озера. Я сижу на берегу, ноги по колено в воде. Вода теплая, как парное молоко. Рядом седой старик, ловит на удочку рыбу, а я наблюдаю за его поплавком и попиваю пивко с раками. Умиротворение полнейшее. На душе радостно и светло. Но вот вдалеке показалась лодка моторная и как-то очень странно работает у нее мотор. Вместо монотонного гула слышится лязг металлический. С неохотой открываю глаза ц вот она, действительность. Никакая это не лодка шумит, а приближается проверка и лязгают двери. Ну вот меня и посчитали. Теперь можно часика два- три потусоваться (походить) по камере. Так как больше заняться абсолютно нечем. Книги все перечитал. Перед обедом дадут газету, может быть, там будет кроссворд. Поломаю немного голову. Ну а пока похожу и послушаю радио, хоть немного узнаю, что творится на нашей грешной земле. Ото всех новостей веет пессимизмом и какой-то безысходностью. Неужели люди не видят, как прекрасен мир и как в нем много хорошего и светлого? Даже мне сквозь решетки и жалюзи это видно, а им нет. Странно как-то получается. Хотя от некоторых сообщений действительно мурашки по спине бегут. Но вот от всех этих мыслей отвлек какой-то шум в коридоре. Подошел к двери, прислушался. Начался шмон. Процедура не из приятных, но с точки зрения закона необходимая. Ну вот, открывают дверь, заходят контролеры. Меня выводят в коридор и сажают возле стены. Минут через пятнадцать захожу в камеру. Начинаю складывать вещи на места и наводить порядок. Вот, до обеда занятие нашлось. Фотографии лежат на столе, их вынули из папки. Начал пересматривать и нахлынули волной воспоминания. Я стараюсь реже их смотреть, чтобы не бередить душу. Вот здесь я свои эмоции и ощущения описать не смогу. Слишком много уйдет времени и места много займет, а в оконцовке не выйдет так описать, как бы хотелось. Ну вот и обед уже на коридоре шумит. Сейчас дадут ни с чем не сравнимую тюремную баланду. У обычных, нормальных людей, прием пищи - приятное занятие, но только не здесь и не для меня. Ем, потому что это жизненная необходимость. То, что дали на обед, описывать не буду. Не хочется портить Ваш аппетит. После обеда часика два можно поваляться и помечтать, а потом поведут на прогулку. Давненько уже не был, надо сходить, посмотреть на снег. В этом году по снегу еще не ходил. Зимой вообще редко хожу на прогулку. Ненавижу холод, даже не сильный. Намерзся в изоляторах и «воронках», кажется, на всю жизнь. Чудом душа в ледышку не превратилась. А может быть, мне только кажется, что не превратилась? Сходил на прогулку, промерз до костей, теперь, наверное, долго не пойду. Да, сегодня еще ближе к вечеру схожу в баню. Вот баню люблю больше всего в тюрьме. Ну а пока поставлю чифирку и согреюсь после прогулки. Сигареты кончились, кручу с бычков самокрутку. Окурки никогда не выбрасываю, собираю в коробку. Так как с куревом здесь у меня очень туго. На работу не хожу, соответственно в ларек тоже. В данный момент сижу один, сокамерник уехал на зону, у него закончился тюремный режим. Одиночество на меня действует благотворно. Очень редко удается побыть одному. Вот еще бы не было глазка в двери. Меня он всех больше раздражает в тюрьме. Столько сижу, а не могу к этому привыкнуть. Мне кажется, если я освобожусь и у меня будет своя квартира, то глазка в двери точно не будет. Буду чувствовать себя как в тюрьме. Еще не переношу лая собак, сразу же надолго портится настроение. Они у меня ассоциируются почему-то с немецкими концлагерями. Ну вот и в баньку пошли. Одному в бане раздолье. Никакой суеты и толкотни, вот только этот ненавистный глазок. Даже здесь покоя нет. На сегодняшний день больше никаких мероприятий не предвидится, только ужин. Но он не заслуживает того, чтобы о нем говорить»³¹⁸

В приведенном описании легко заметить упоминания о двух стратегиях борьбы со всесилием рутин: уход в воображаемый мир и поиск необычных интерпретаций событий, имеющих на первый взгляд рутинный характер (например, регулярный обыск). Тюрьма учит находить маленькие удовольствия там, где их, кажется, вовсе не может быть. Внимание к деталям - к газете, к фотографиям, к стакану чифира, дает некоторую степень свободы в организации повседневной жизни. Эта степень позволяет оставаться «в рамках» и в то же время быть от них очень далеко. «Перед нами теперь не обычный, похожий на всех остальных, человек, чье поведение заранее предопределено»³¹⁹. Что касается поиска убежища в воображаемом мире, здесь следует также упомянуть последовательное стремление некоторых заключенных найти истинную веру в Бога. В нескольких виденных нами колониях за последние годы были построены часовни, в остальных оборудованы комнаты для молитв. «

?

Ну тут как... собирается человек десять...                            ? Да, а на

еженедельную литургию собирается человек пятьдесят. Ну и еще, наверное, человек сто, которые приходят поставить свечку, так постоять.. ,»³²⁰. Хотя число истинно верующих среди заключенных не очень велико, они получают возможность в своем воображении уйти от враждебной и рутинной реальности. Иногда культовые помещения используются заключенными и вовсе не по «назначению», здесь можно спрятаться от нежелательных контактов, подумать в одиночестве о чем-то сугубо личном, не обязательно религиозном.