2.3.2. Особенности легальной власти

Навязанный, вплоть до враждебного, характер легальной власти следует рассматривать в качестве одного из основных препятствий к использованию цивилизованных методов контроля над насилием. Проанализируем подробнее роль легальной власти в организации повседневной жизни в заключении. В частности, остановимся на трех аспектах, которые наиболее существенны для понимания функционирования пенитенциарной администрации. Во-первых, подчеркнем ее всевластие на всем пространстве, ограниченном тюремными стенами: надзиратели могут вмешиваться в любой момент повседневной жизни заключенных. «Потому что, что они захотят, то и сделают. Так было раньше. Так сейчас. Так будет в будущем. Всегда начальство определяет климат. Никто, ни арестанты, никакие идеи не могут власть переломать, понимаете? Все зависит от администрации»¹⁹⁴. Директор колонии на тюремном жаргоне - , это ярко иллюстрирует тезис о способности легальной власти навязывать без всяких ограничений свою волю заключенным. Наши собеседники не уставали многократно подчеркивать свою полную зависимость от воли администрации. «И я здесь не защищен ничем, если кто-то (из администрации) захочет мне что-нибудь сделать, он мне сделает»¹⁹⁵. Легальная власть может как создать для неугодного заключенного непереносимые условия, так и значительно облегчить тяготы тюремной жизни для того, кто ей полезен. «Ну как администрация решит, так и будет...»¹⁹⁶. Любые вопросы, начиная от простейших, связанных с распределением шконок, до более глобальных, касающихся условно-досрочного освобождения или перевода в другое учреждение, относятся к исключительной компетенции администрации. Социологическое исследование, проведенное в 317 американских тюрьмах, дает статистическое обоснование всеобъемлющей роли, которую играет администрация в повседневной жизни заключенных. Его результаты подтверждают «теорию административного контроля, согласно которой массовые беспорядки возникают главным образом в результате нестабильного руководства, непоследовательного или неэффективного с той или иной точки зрения»¹⁹⁷.

Во-вторых, всевластие администрации практически не ограничено рамками закона. Легальная власть в тюрьме обладает достаточно большой степенью свободы даже в западных странах, где существуют механизмы внешнего контроля за действиями администрации, включая систему взаимного контроля различных институтов государства и гражданского общества (checks and balances), - наиболее наглядный случай превращения дифференциации различных сфер деятельности в принцип институциональной организации. «Не только отсутствуют четкие, установленные законом рамки профессиональной деятельности надзирателей, на основе которых осуществлялся бы выбор средств контроля за контингентом заключенных, но и зачастую можно говорить о прямом игнорировании или нарушении тех или иных нормативных актов»¹⁹⁸. Единственным методом, позволяющим лишить действия администрации характера вседозволенности, следует признать ее подчинение другой тотальной власти. Ситуация, складывавшаяся в лагерях принудительных работ сталинской эпохи, служит хорошей иллюстрацией к данному тезису. Несмотря на то, что Гулаг часто представлялся как своего рода «государство в государстве», вседозволенность администрации была все же ограничена. Жестокость в обращении с осужденными (и с подследственными тоже) объяснялась менее всего собственной инициативой представителей лагерной администрации, ведь они исполняли директивы центральной власти относительно «врагов народа». «Это не носило характера произвола. Об этом читались приказы, в особо важных случаях заставляли всех поголовно расписываться»¹⁹⁹. Таким образом, чтобы ограничить тотальную власть, требуется другая, еще более тотальная, всеобъемлющая и всемогущая власть.

Если же пенитенциарная администрация действует в любом другом институциональном контексте, то ее оппортунизма, к сожалению, исключить нельзя. Более того, в случае централизованной, но не тотальной власти агенты центральной власти (принципала), в том числе и пенитенциарная администрация, получают дополнительную степень свободы. Высокие издержки контроля за действиями агентов и сложность задач, исполнение которых требуется контролировать, делают неизбежным использование принципалом стратегии «закрывать глаза» на оппортунистическое поведение агентов. Проиллюстрируем эту идею в терминах теории игр, воспользовавшись моделью, предложенной Элинор Остром для анализа сходной проблемы²⁰⁰. Допустим, что у принципала (государства) есть два исполнительных органа - агента, которые могут выбирать между двумя стратегиями: либо добросовестно выполнять задания принципала, либо вести себя оппортунистически, обращая в свою пользу ту степень свободы, которой они располагают. Выигрыши обоих игроков в каждом из возможных случаев

10-4300

представлены в виде матрицы (табл. 21). В игре есть два равновесия по Нэшу (11, -1) и (-1, 11), которые не совпадают с равновесием по Парето (10, Ю)²⁰¹.

21

Теперь предположим, что принципал пытается наладить контроль за действиями исполнителей и наказывать (двумя единицами условной полезности) всякую попытку оппортунистического поведения (табл. 22). Тогда мы должны учитывать вероятность (у) того, что наказание окажется справедливым, и вероятность (х) несправедливого наказания, так как контролирующий орган никогда не обладает исчерпывающей информацией о действиях агентов. Если > 25% и < 75%, то активное вмешательство государства (принципала) только усугубляет ситуацию: единственное равновесие по Нэшу приходится на наименее оптимальный исход игры (-2, -2). Следовательно, в некоторых ситуациях государству выгодно не вмешиваться в действия своих агентов (исполнительных органов), а самим агентам (руководителям этих органов) - отказаться от идеи жесткого контроля за действиями рядовых исполнителей.

Подчеркнем, что закрытость тюрьмы по отношению к внешнему миру увеличивает значение х, когда государство старается подчинить жесткому и детальному контролю действия пенитенциарной администрации. «Мне кажется, очень тяжело все это дело в рамках закона определять. Им же самим (администрации) это было бы во много раз тяжелее...»²⁰². В свою очередь, пенитенциарная администрация старается приложить все усилия для сохранения закрытого характера тюрьмы, что позволяет ей обеспечить автономный и неподконтрольный характер собственной деятельности. В частной беседе, которая не была записана, подполковник Г., исполняющий обязанности начальника колонии строгого режима в Архангельской области, с ностальгией вспоминал о временах, когда никто (за исключением МВД, которому система исполнения наказаний        подчинялась) не имел права вмешиваться в действия представителей пенитенциарной администрации: ни работники ГАИ (в случае нарушения правил документы передавались непосредственному начальству), ни работники пожарной охраны (каждая колония имела собственную пожарную часть), ни представители санитарно-эпидемиологического контроля.

В-третьих, для повседневной деятельности надзирателей тоже характерен дуализм норм, подобный тому, что был описан на примере тюремной субкультуры. Неэффективность механизмов подчинения пенитенциарной администрации закону не означает, что она в своих действиях лишена иных нормативных ориентиров. Нормы «маленького» общества замещают закон - основную норму «большого» общества, а признание базовых прав за любым человеком, в том числе и осужденным, уступает место дуализму норм, регулирующих отношения между находящимися по разные стороны проволоки людьми. Цена, которую приходится платить за неуважение закона, заключается в воспроизводстве представителями пенитенциарной администрации модели «маленького» общества. Каким бы парадоксальным ни выглядело следующее утверждение, но надзиратели тоже живут по «понятиям» той самой тюремной субкультуры, с которой они все время пытаются бороться.

Ввиду недостатка информации, необходимой для последовательного применения всех критериев «малого» общества в анализе среды надзирателей, ограничимся описанием дуальных норм, структурирующих повседневную деятельность пенитенциарной администрации. Аналогично тому как «масти» лишены гражданских прав в тюремном мире, надзиратели отказываются видеть в заключенных прежде всего , что влекло бы за собой признание за ними определенных прав. Несколько упрощая, можно сказать, что с точки зрения надзирателей существует, две категории людей: «нормальные» люди и заключенные. «Есть чиновник, а есть уголовник. Между ними - забор и ступенька в три человеческих роста. Будучи просто гражданином, можно разговаривать на равных, то здесь.. »²⁰³. Важно подчеркнуть, что данные нелегальные категории «люди vs. заключенные» отнюдь не противоречили логике самого советского закона, согласно которому формальное закрепление прав заключенных было вовсе не обязательным (мы проанализируем подробнее вопрос прав осужденных в разделе 4.2.1). Можно ли представить себе лучшее доказательство признания государством полной автономии пенитенциарной администрации во всех вопросах, касающихся обращения с заключенными?

Отказ признать за заключенными базовые права членов человеческого сообщества дает надзирателям своеобразную индульгенцию, развязывающую их руки по отношению к «контингенту». Издевательства, оскорбления, побои, рэкет становятся приемлемыми для надзирателей в их отношениях с «чужими», т.е. с заключенными. «Ну они сами оттуда (из столовой) берут. Вот тушенка была - они только сумками таскали. Вот машина не успела за угол заехать - они ее уже разгружают. Вот почему сюда не завозят ни гречку, ни рис, ни манку...»²⁰⁴. Подпольное производство, процветающее в каждой колонии, дает повод для многочисленных случаев рэкета заключенных представителями администрации. Практически в каждой колонии, помимо основного производства, заключенные подпольным образом делают предметы домашнего обихода (хлебницы, разделочные доски, ручки), сувениры (шахматы, нарды), ножи, иногда даже огнестрельное оружие (пистолеты ПМ). Результаты подпольного производства продаются и обмениваются в среде заключенных. А через надзирателей и «вольных» мастеров на производстве подпольная продукция попадает и за пределы колонии. Любое подпольное производство (не говоря уже о ножах и пистолетах) запрещено в тюрьме, но администрация, как правило, достаточно либерально относится к этому «черному» рынку. Разгадка либерализма проста: подпольное производство обеспечивает представителей пенитенциарной администрации дополнительными доходами от теневого «налогообложения» различных видов запрещенной деятельности. «Ну как, мусора тянут, все тянут, ширпотреб на х... Они же тянут всГе вот за эти пайки...

? Ну не знаю, куда они его складируют, на продажу... Ну вот прикинь: нормальное это явление, ну, так-то нормально с этой стороны для нас... Ну если ножи прячешь, сабли в открытую точишь - хоть бы кто зашел, хоть бы один сказал. А раньше так - 218-я (статья. — . .) и поехал... Они привыкли брать. Ну, как вот - в приказном порядке - вот принесешь мне нож [или пойдешь в ШИЗО] - это нормальное явление? Не принесешь, значит, будешь сидеть...»²⁰⁵.

Более того, будучи вписанным в логику дуальных отношений, насилие теряет характер чего-то из ряда вон выходящего, превращаясь в норму обыденного поведения. Насилие и жестокость подчас становятся средствами для достижения администрацией целей.

таких, как обеспечение дисциплинированности и исполнительности заключенных. Таким образом, отсутствие должного контроля за действиями надзирателей является необходимым условием превышения ими власти, а дуальный характер норм - достаточным. «Есть администрация драконовская, которая просто человека унизить старается, достоинство унижать человеческое. Физически избивают. Приводят в изолятор, закрывают, наручники одевают, смирительную рубашку - ни за что, просто так, не понравился; и пока он там не описается, не обкакается, избивают его. Шлангом гидравлическим, вот меня били. Вот, знаете, шланг с гайкой вот с этой. Я молодой был. И начинают меня бить. Сколько я там продержусь. Когда я буду проситься. Бьют час - не просится, бьют два. Пока сознание не потеряешь, потом тебя бросают; водой облили. Гестаповские самые настоящие пытки переносят. Понимаете как? Нарушителей. Был режим содержания. И вот этот режим содержания строго по букве и даже еще кроме буквы. «? Да, за нарушение режима. ? Да, вот этого не было»²⁰⁶. Представители пенитенциарной администрации многократно подчеркивали в разговорах свою готовность выходить за рамки насилия, разрешенного законом, если того требует ситуация. Молодой офицер, начальник отряда, в частном разговоре заявляет о своей готовности «поставить их на место» любыми средствами. Отметим использование этим офицером выражения «мочить в сортире», с помощью которого он точно схватил специфику борьбы без жалости и без правил²⁰⁷.

Говоря о конце 70-80-х годах и особенно о начале 90-х годов, многие наши собеседники использовали для описания отношения к ним надзирателей слово. «Там не контролеры, там солдаты

срочной службы. Если они вдруг замерзнут или им скучно, они могут об тебя разогреваться, такое было»²⁰⁸. «Вот взять хотя бы 90-х начало годов, да, беспредела много было.           ? Да так все...

ну, вот именно в этом управлении я столкнулся здесь, жуть их гонят... беспредел, привыкли жить так, что безвозмездно все: обидеть кого- то, ударить, пользуются своим положением там, погонами или чем-то, смотрят как на рабов и все»²⁰⁹. Колонии строгого и особого режимов, специально созданные в 70-80-е годы для «наиболее трудно поддающихся воспитательному воздействию заключенных», на тюремном арго называли белыми лебедями. Они пользовались репутацией тюрем, в которых «перевоспитание» контингента, в основном состоящего из блатных, достигалось не только и не столько законными методами. «Вот лебедь когда открылся в Ерцево (Архангельская область) в 90-м,

вот нас привезли туда - там объясняли как хотели, вот с правого (...)

по коридорчику и давай. Вот так выстроились с управой мусора полный коридор - и ... дубинками, и приняли нас 7 человек...»²¹⁰

Неуважение к заключенным, отношение к ним как к «чужим», отказ видеть в них в первую очередь людей вызывает у последних симметричную реакцию. Заключенные отказываются обращаться к легальной власти для организации своей повседневной жизни, ибо эта власть ассоциируется в их сознании с принуждением, которое необходимо при первой же возможности обойти. «В глазах заключенного все эти люди (начальники) - символ угнетения, принуждения»²¹¹. Если надзиратели относятся к заключенным как к «чужим», то и заключенные аналогичным образом воспринимают представителей пенитенциарной администрации. В данной ситуации единственной разумной стратегией является глубокое недоверие к «чужим», материализованным образом которых становится легальная власть. Чтобы убедиться в верности данного вывода, достаточно посмотреть на ответы наших респондентов на вопрос «Доверяете ли вы администрации колонии?» (табл. 23). Подчеркнем, что речь идет о доверии (точнее, о глубоком недоверии) к институту, от которого зависят аспекты повседневной жизни в тюрьме!

Варианты ответов	Россия, Л/ =712	Казахстан, N = 396	Франция, N = 59
Да	21,1	25,3*	59,3
Нет	70,6	69,9	37,3
Нет ответа	8,3	4,8	3,4

* Вероятно, чуть более высокий по сравнению с Россией уровень доверия к администрации в казахстанских пенитенциарных учреждениях объясняется более жестким контролем, который осуществляло до начала 2001 г. МВД РК. Эта система контроля, унаследованная еще от советского периода, ограничивает, как мы отмечали выше, вседозволенность администрации на местах.

Именно здесь следует искать истоки нормы «не обращайся к администрации за помощью для разрешения внутренних конфликтов» - одного из ключевых понятий тюремной субкультуры. «А если я выйду на администрацию, то меня будут считать доносчиком и потом как-нибудь смотреть на меня будут с подозрением»²¹². В случае же необходимости идти на контакт с администрацией тюремная субкультура предусматривает целый ряд предосторожностей и механизмов контроля. Заключенные, особенно представители касты блатных, должны предупреждать окружающих о своих визитах в кабинеты администрации и/или брать с собою на беседу одного-двух сотоварищей. «Если благое дело, то почему бы нет (о контактах с администрацией. - . .). Я, конечно, поставлю при этом в известность людей, которые пользуются авторитетом»²¹³ «Раньше было что - вот я еще это застал, но мало - вот человека в штаб вызывают, он приходит там, его в штаб вызывают - он один в штаб не идет, если за ним ничего нет, то он один не идет. Вот он говорит - вот со мной давайте еще пусть любой идет, вот вдвоем будем беседовать, кто желает»²¹⁴. «Раньше вообще такое было, что один человек не пойдет к начальнику, не зайдет. Надо кого-то с собой брать. Мало ли что ты там наплел. Могли даже не то что опустить, а просто-напросто, если он считался блатным, в авторитете, его могли просто-напросто подвинуть.

Сказать: «Слушай, ты ходишь по кабинетам, никто не знает о чем ты там толкуешь»²¹⁵. Раньше так, строго было»

Пропасть, которая разделяет заключенных и надзирателей, исключает любой компромисс между представителями этих двух лагерей. «Можно же компромисс найти, я имею в виду, вы не можете давать, так вы хотя бы давайте возможность людям готовить. Готовить не на чем. В столовую идут - отдайте мое мясо, но не можем дать. Но как же вы не можете дать, мне не дают и так, раньше я мог приготовить сам себе. Хватит, плитки собрали и все, ничего нету... Нету компромисса»²¹⁶. Именно неготовность искать компромиссы чаще всего ставилась в вину представителям пенитенциарной администрации заключенными, с которыми нам удалось побеседовать. Отвечая на вопрос «В каком случае вы могли бы относиться с большим доверием к администрации?», почти в половине случаев заключенные выбирают готовность надзирателей принимать во внимание их интересы (табл. 24).

24

Варианты ответов	Россия, N= 1310	Казахстан, N = 396
Если бы видел, что руководство ИК принимает во внимание наши интересы	42,5	41,9
Если бы видел, что руководство ИК всегда действует в рамках закона	21,5	21,7
Если бы руководство ИК состояло из людей, достойных уважения	14,1	14,4
Никогда и ни при каких условиях	12,5	16,4
Нет ответа	9,3	5,6

Особо подчеркнем, что лишь четверть опрошенных видит в следовании закону основное условие увеличения доверия легальной власти. В сознании заключенных один из элементов «малого» общества - персонификация отношений парадоксальным образом оказывается противопоставленным другому - дуализму норм. Возможно ли превратить некоторых надзирателей в «своих», персонифицируя с ними отношения? Вероятно, да. Модель «маленького» общества постоянно воспроизводится в сознании заключенных, что делает призрачными перспективы ее замещения моделью «большого» общества. Приведем в качестве подтверждения оценку результатов анкеты (табл. 24), данную одним из наших собеседников, смотрящим отряда. «Ну, мне кажется, по первому тут - администрация как уважаемые люди.

! Ну, прежде всего, когда они нормально относятся, держат свое слово.           Почти всегда. Ну, а на

пример, конкретный случай, не называя никого конкретного. Вот ситуацию. Ну, вот с тем же ларьком - пообещали, что все будет нормально... !То есть если он чисто по-мужски. ? Ну, я не знаю... Ну что это значит - вести себя по-мужски... Ну чисто там будешь с ним разговаривать, он не ставит никакую рамку, что он администрация, а ты зек. Можно так сказать... Они ведут себя не по- человечески, не по-мужски... ? Вот с изолятором... Он приходит и говорит не то, что было на самом деле, а он тебя топит в прямом смысле этого слова»²¹⁷.

Резюмируя наш эскиз легальной власти, необходимо еще раз подчеркнуть глубокий дуализм ее восприятия заключенными. С одной стороны, всевластие администрации и детальный контроль всех аспектов повседневной жизни в тюрьме, осуществляемый ее представителями, объясняют полную и одностороннюю зависимость заключенных от администрации. «Индивид, если он не способен стать субъектом, сводится к набору ролей, навязываемых ему центрами власти»²¹⁸. С другой стороны, превышение власти и отношение к заключенным как к существам низшим, как к «чужим» (это отношение находит свое концентрированное выражение в термине из арго надзирателей , происходящим от официального обращения к заключенным в 30-60-е годы, строитель Беломоро-Балтийского канала²¹⁹), обусловливает отказ признания легитимного характера легальной власти. Полная зависимость от власти, совмещенная с не менее тотальным ее отторжением, являются ключом к пониманию специфики функционирования тюремного мира и, как мы убедимся дальше, обществ постсоветского типа.