4.1.2. Две стратегии рыночных реформ

Структура теневого рынка как элемента конституции «маленького» общества позволяет увидеть параллели с принципами организации локальных рынков, существовавших в средневековой Европе и пpeдшествовавших рыночной экономике. Карл Поланьи описывает локальный рынок в терминах, совершенно отличных от используемых для разговора о современном рынке как элементе «большого» общества. Во-первых, «бартер и двусторонние обмены не приводят к становлению рынка в обществах, где господствую! иные, нерыночные принципы экономического поведения»⁴⁰. Существование теневого рынка далеко не эквивалентно существованию рыночных правил игры. Здесь можно предложить марксистское прочтение подчинения локаль

но

ного рынка принципам функционирования социально-экономической системы советского типа. Внутри чуждой ему институциональной среды рынок не может не существовать в превращенной форме (Entfremdung). Точно так же, например, по мнению Маркса, отношение между трудом и стоимостью изменяет свою природу вследствие его опосредования деньгами, капиталом⁴¹. Рыночные отношения по аналогии превращаются, если они осущес твляются в контексте «маленького» общества. В результате рыночные отношения становятся «тенью» рыночных взаимодействий в других, более адекватных контекстах.

Во-вторых, «маленькое» общество не допускает конкуренции среди «своих», группы которых и служат социальной основой локальных рынков. «Такой вариант организации торговли не обязательно опирается на конкуренцию, наоборот, если конкуренция оказывает деструктивное влияние на сложившиеся связи, логичной становится ее элиминация»⁴². «Маленькое» общество гарантируе т взаимопомощь и солидарность для «своих», насилие - для «чужих», а конкуренция как промежуточная между двумя этими крайностями форма просто исключена. В терминах Макса Вебера, «сильная» солидарность не может превратиться здесь в «слабую» . В-третьих, локальный рынок предполагает господство бартера, т.е. обмена товара на товар, платежей в натуральной форме (truck), т.е. обмена товаров на услуги и блата, т.е. обмена услуг на услуги, а не денежных обменов. Эти формы обмена усиливают закрытость групп «своих», ведь во всех трех случаях речь идет о персонифицированных формах оплаты. Потеря сделками персонифицированного и адаптированного к конкретным партнерам характера автоматически влечет за собой резкий рост трансакци- онных издержек.  Проиллюстрируем эту мысль еще одним аргументом, позаимствованным у Маркса. В рамках его теории рассматриваются три формы стоимости: простая, сложная и денежная⁴⁴. Простая форма присуща изолированным трансакциям типа обмена А" товара А - Y товара В или Z товара С, и т.д. О сложной форме говорят в случае осуществления цепных обменов: А"товара А = У товара В - Z товара С = ... Денежная же форма означает, что возникает общий деноминатор - благо b, с помощью которого и измеряется относительная стоимость всех товаров.

Парадоксальный характер ситуации, когда существование рынка не означает действия рыночных правил игры, позволяет по-новому взглянуть на политику рыночных реформ в постсоветской России. В общем и целом, можно говорить о двух стратегиях рыночных реформ - генетической и телеологической. «Генетический подход заключается в том, чтобы сконцентрировать внимание на существующих в каждой экономической системе ограничениях как факторах, предопределяющих ее будущую эволюцию, вне зависимости от того, насколько желательными или нежелательными кажутся эти тенденции»⁴⁵. Таким образом, «генетическая» экономическая политика требует, чтобы исходной точкой рыночных реформ стал теневой рынок. Никакого заранее определенного «пункта назначения» реформ в этом случае нет. Наоборот, телеологическая стратегия реформ ориентирована на достижение заранее определенного результата - построения совершенного рынка, описываемого в стандартных учебниках economics. Используя выражение известного американского экономиста Гарольда Демсеца, второй вариант проведения реформ можно было бы сравнить с «нирваной», абстрагированием от реальности. Множество других определений стратегий реформ: спонтанные versus навязанные, градуалистские versus революционные, эндогенные versus экзогенные и т.д., тоже возникают в результате противопоставления исходной точки и желаемого результата реформ⁴⁶. Учитывая, что постсоветские трансформации дают много примеров и первой, и второй стратегии реформ, рассмотрим обе подробнее.

Адепты генетического подхода предлагают использовать для нового институционального строительства элементы, оставшиеся от советской конструкции. Они говорят о «процессе сложной реконфигурации уже существующих институциональных элементов, а не о замещении их новыми»⁴⁷. Как мы уже видели, основное наследие советской системы заключается в элементах «маленького» общества, среди которых теневой рынок и группы «своих». Тогда и следует использовать эти элементы в рыночных реформах, утверждают сторонники генетического подхода. «Вместо перехода предпочтительнее говорить о трансформации, так как создание новых элементов сочетается с адаптацией, реконфигурацией, мутированием уже существующих организационных форм»⁴⁸. Одним из аргументов в пользу генетического подхода принято считать тезис о том, что следует активнее использовать на благо рыночных реформ потенциал установок, сформированных советским институциональным контекстом. Разрушение институтов и организаций означает безвозвратную потерю части практических знаний, накопленных в процессе повседневной деятельности. Восполнение образовавшихся в практических знаниях пробелов требует времени и значительных когнитивных ресурсов, более того, такое восполнение всегда несовершенно, особенно касательно сознания в недискурсивных формах (рутин, привычек, установок и др.)⁴⁹. Разрушение рутин заставляет индивида обращать внимание на вещи и процессы, которые ранее относились к сфере внесознательного, оно

Радикальные реформы предъявляют слишком высокие требования к сознанию индивидов, их психике, они порождают ощущение бессилия и неспособности организовать свою повседневную жизнь⁵⁰. Постепенные и нерадикальные реформы кажутся решением названных проблем. В этом контексте часто ссылаются на опыт Чехии, который позволил использовать унаследованные элементы советской модели. «Государство [в Чехии] признало неформальные отношения собственности и активным вмешательством способствовало их реформированию и рекомбинации на мезоуровне»⁵¹.

Аналогичная аргументация позволяет некоторым сторонникам генетических реформ занять крайне консервативную позицию. Не нужно вмешиваться в естественный ход событий, убеждают они. Достаточно признать и легализовать тенденции, порожденные прежней системой, не пытаясь их изменить. «Необходимое условие свободных экономических отношений заключается в приведении писаного права в соответствие с нормами обычного права»⁵². Например, Виталий Найшуль предлагал легализовать неформальные права собственности, на основе которых функционировал административный рынок. По его мнению, следовало признать за бюрократами права собственности с тем, чтобы затем выкупить их у них. Хотя подобные предложения так и не были реализованы, другие, менее провокационные, превратились в реальность. Так, некоторые эксперты расценивают Закон СССР о кооперации (1986) как результат лоббирования в пользу легализации неофициального, административного и фиктивного рынков. Согласно оценкам, «до 95% цехов к началу 90-х годов были в той или иной форме легализованы»⁵³.

Однако простая легализация элементов «маленького» общества не изменяет их природы, она лишь делает более рельефной их действительную величину. Так, простая легализация нормы «свой своему поневоле друг» (известна и ее более грубая форма, «не гадь там, где ешь», к которой мы вернемся в разделе 4.1.4) отнюдь не превращает ее в норму «большого» общества, точно так же, как легализация теневого рынка не делает его более цивилизованным. Трансформация «маленького» общества в «большое» требует, чтобы нормы первого получали новую интерпретацию, адаптированную к контексту «большого» общества. «Главное условие преобразования локальных миров в большое общество.., заключается в выходе за рамки простой экстраполяции» норм⁵⁴. И именно государство в качестве медиатора локальных миров должно взять на себя обязанность по интерпретации локальных норм, государство, которое способно отказаться от политики абсентеизма и негативного компромисса со своими гражданами.

Неспособность постсоветского государства изменить свой характер, равно как и отсутствие иных коллективных субъектов, кроме групп «своих», делают маловероятной успешную реализацию первого сценария реформ, что заставляет нас вспомнить об альтернативе - телеологическом подходе. Существует множество вариантов институционального «импорта». Если существующие тенденции не устраивают реформаторов, то для нахождения приемлемой модели изменений они могут обратиться либо к опыту других стран, либо к разработанной в теории конструкции, либо к известным из истории образцам. Например, рыночные реформы 80-х годов в Тунисе обусловили возникновение проблемы контроля качества продуктов, продаваемых на рынках. Тунисские власти решили воссоздать институт, существовавший в этой стране вплоть да начала XX в., - гильдии торговцев под началом аминов⁵⁵ . В эпоху расцвета гильдий амины контролировали локальные рынки, а их личная репутация служила гарантией качества продаваемых на них продуктов. Обезличенный, деперсонифицированный характер современное рынка и большое количество импортных товаров, чье производство находится за пределами контроля амина, обусловили в конечном счете превращение современных аминов в своего рола институциональный атавизм.

Обращение к разработанной в теории идеальной модели представляет собой более распространенный случай институционального импорта. Парадоксально, но Карл Поланьи считает примером институциональных реформ по теоретическим образцам становление рынка в Англии в XVIII в. По его мнению, широкая популярность произведений А. Смита, И. Бентама и У. Таунсенда среди членов английского парламента объясняет принятие законов, ставших институциональными рамками рынка, «Принцип laissez-faire не имел естественного характера, если бы ставка делалась па естественный ход событий, то свободные рынки гак и не появились бы»⁵⁶. В течение короткого периода после Октябрьской революции 1917 г. до второй половины 1918 г. институциональные изменения в России были ориентированы на другие теоретические модели, разработанные

К. Марксом и Ф. Энгельсом. Российские революционеры пытались построить все общество по эталону «единого производст венного кооператива», который бы дейст вовал на основе «коммунистического и пролетарского снабжения и распределения»⁵⁷

Постсоветские рыночные реформы характеризуются двумя факторами, ведущей ролыо технократов и зависимостью от зарубежной финансовой и технической помощи, что позволяет классифицировать институциональные изменения как пример двойного импорта: опыта, накопленного западными странами, и моделей неоклассической экономики {main stream economics). Население постсоветских стран рассматривает власть экспертов, технократов как наилучшую из возможных альтернатив (табл. 97). Поддержка технократов эквивалентна предпочтению телеологических реформ онтологическим, так как «технократ — это политический деятель, стремящийся к достижению целей, постулированных нормативным экономическим анализом»⁵⁸.

Tаблица 97

Зависимость реформаторов от финансовой и технической помощи западных стран увеличивает стимулы к институциональному импортированию. «Помощь оказывается обусловленной согласием доминируемого государства на такое обустройство своего экономического пейзажа, которое соответствует пожеланиям западных стран»⁵⁹. Достаточно вспомнить бесконечные переговоры между российским правительством и представителями Международного валютного фонда относительно параметров российской бюджетной и монетарной поли тики, чтобы убедиться в верности утверждения Бернара Бадп. Однако возможна ли радикальная трансформация рынка и лишение его локального характера на основе телеологического подхода к реформам?