2.5.1. Быть на свободе и быть свободным

История советской тюрьмы не очень богата примерами движений массового протеста. За исключением волны забастовок, захлестнувшей Гулаг в 1953 г. сразу после смерти Сталина, в советских тюрьмах никогда не было движения протеста, подобного по своей массовости событиям, происходившим во французских тюрьмах в 70-е годы. Далеко не полный список акций массового протеста включает в себя, в частности, воркутинский бунт (1936), бунт в Ленинг-Aj раде (1941), восстания в Воркуте и Магадане (1947), бунт в Воркуте (1948). Во всех этих случаях основные требования восставцшх касались облегчения режима содержания: запрета конвою стрелять без предупреждения, ограничения рабочего дня 9 часами (в 30-40-е годы рабочий день каторжан нередко продолжался 12-14 часов), отмена ограничений на переписку, отмена ношения заключенными номеров, незапирание бараков на ночь, уважение человеческого достоинства заключенных»²⁹⁶. Сравнительно недавний бунт в колонии общего режима г. Владимира (июль 1993 г.) характеризовался тоже выдвижением требований смягчения режима, снятия ограничений на свидания с родными²⁹⁷. Впрочем, бунт представляет собой крайнюю форму коллективного протеста. Захват заложников, отказ работать, объявление голодовки, отказ идти в столовую, в баню - таковы альтернативные способы выражения протеста. «Раньше у осужденного было больше возможностей, если бы такая баня (без горячей воды летом, без холодной - зимой. - . .) была в зоне - туда бы не пошел никто в зоне, сделали бы баню нормальную»?^

Какой бы ни была их форма, акты коллективного протеста очень редки. Статистика применения двух статей старого УК РФ - ст. 77' (дезорганизация функционирования пенитенциарного учреждения) и

ст. 79 (массовые беспорядки), убеждает, что в тюремной среде нет сформированного коллективного субъекта²⁹⁹ (табл. 35).

35

Здесь, однако, следует учесть достаточно высокую готовность заключенных принять участие в акциях массового протеста, оцененную на основе ответов на вопрос: «Поддержите ли вы других осужденных в случае возникновения акций массового протеста?» (табл. 36).

36

Как показало обсуждение этих результатов с некоторыми осужденными, страх перед жестокими репрессиями присутствует в любом разговоре, любом размышлении о возможности коллективного протеста в тюрьме. «Люди, которые все это сделают, они же разрабатывают это все нормально, ну там стратегию, все просчитывают...

? Ну, для того, чтобы если заведут, допустим сюда какие-то силы милиции, ОМОН там допустим, кто-то пострадает от этого, чтобы не было никаких последствий, как можно меньше жертв.

? Ну там

обычно ищут наиболее лояльные пути - сначала там идут к администрации, говорят по-хорошему, по-хорошему если не понимают, так как тут администрация такая, и естественно предупреждают, что будет акция протеста, что будут жалобу писать. Жалоба - вот не знаю, если бы она отсюда ушла, то...»³⁰⁰. Недостаточно указать на ожидания жестоких репрессий, чтобы объяснить редкость коллективных действий, которые не принимают форму открытого протеста. Например, мы с удивлением обнаружили, что заключенные практически никогда не организовывают коллективных праздников, включая самый уважаемый россиянами праздник - Новый год³⁰¹. Опросы, проводимые Всероссийским центром изучения общественного мнения (ВЦИОМ), показывают, что абсолютное большинство россиян - 94%, празднуют

Новый год³⁰². Подготовка к этому празднику начинается задолго - за один-два месяца до наступления новогодней ночи. Что же касается заключенных, то они чаще всего оказываются неспособными организовать по крайней мере совместное чаепитие в отряде, в котором смогли бы участвовать все те люди, с кем им приходится делить тюремную повседневность³⁰³. Ответы на вопрос «Можете ли вы припомнить случаи совместных действий осужденных вашего отряда, колонии, нацеленные на улучшение условий содержания?» подтверждают, что коллективные действия, даже самые мирные и безобидные, чрезвычайно редки (табл. 37). Вне всякого сомнения, что помимо разрушительного воздействия легальной власти на попытки организовать самостоятельные действия здесь следует принять во внимание климат недоверия, царящий в тюрьме.

37

Открытое становление коллективного субъекта практически невозможно ввиду как внешних по отношению к тюремному сообществу, ' так и внутренних причин. Поэтому борьба с тотальным институтом принимает, как правило, индивидуальные формы. Можно ли вообще говорить о    действиях в рамках тотального института? Впрочем, этот вопрос имеет более универсальное значение, так как противоречие между социальными и институциональными детерминантами, с одной стороны, и стремлением к свободе действия, - с другой, присутствует в той или иной форме во всех институциональных контекстах. «Отличительной чертой субъекта является стремление превратить пережитое в

свободу действия, он возрождает свободу там, где раньше все определен

лялось социальными детерминантами»³⁰⁴ . Тюремная среда лишь акцентирует диалектику свободы и институциональных детерминантов, делает ее более рельефной, яркой. Здесь уместно воспроизвести следующее свидетельство Варлама Шаламова: «Впрочем, свобода и воля - разные вещи. Я никогда не был вольным, я был только свободным во все взрослые мои годы»³⁰⁵. Как же можно оставаться свободным, будучи в тюрьме?

Хотя вопрос сознательно сформулирован парадоксальным образом, ответ на него может оказаться слишком простым. Императив свободы конкретизируется в заключении в усилиях, направленных на то, чтобы оставаться самим собой, не меняться под давлением неблагоприятных обстоятельств. «Я вот как на свободе, что в лагере - такой и есть, ну, не меняюсь, как говорится...»³⁰⁶. «Я хочу просто-напросто остаться нормальным человеком. Пускай меня будут не уважать. Но чтобы я в своих глазах остался нормальным человеком. Никакие мне не надо тюремные правила, ничего»³⁰⁷. Для того, чтобы остаться целостной личностью, существует целый набор средств. Не претендуя на исчерпывающий характер этого списка, специально остановимся на следующих стратегиях поведения: уважать свое достоинство и добиваться того же от других заключенных: держать под контролем эмоции и желания: уметь находить компромисс между различными ролями, которые приходится играть: не капитулировать перед рутиной, навязываемой легальной властью в тюрьме, стараться «очеловечить» пространство и время тюрьмы. Выражаясь более кратко, «способность администрации ограничивать и подчинять своей воле заключенных становится иллюзорной, как только речь заходит о деятельности в тюрьме»³⁰⁸.

Тюремная субкультура институционализирует первостепенное значение защиты чести и достоинства: императив «Умей постоять за себя» занимает первое место в иерархии «понятий». Эта максима требует от заключенного умения защитить себя как физически, так и морально. «Среди арестантов понятие чести стоит очень высоко... человек, обладающий достоинством и честью, всегда готов защищаться, в любых ситуациях, от всех и любых посягательств...»³⁰⁹. Было бы упрощением видеть в физической силе главное и единственное условие защиты чести и достоинства. Грубая физическая сила становится значимой лишь в ситуациях беспредела. С одной стороны, заключенный располагает целым набором средств защиты своего достоинства, помимо физической силы. «Здесь физическая сила вообще роли не играет. Будь он как Сильвестр Сталлоне. Я его так не могу, так я его сзади обойду. Человек спит в конце концов. Вот такой вот щупленький будет, а он его словами одними морально убьет»³¹⁰. С другой стороны, значим не столько результат, сколько       защищать свое дос

тоинство. Заключенный, который ввязывается в борьбу с обидевшим его заведомо более сильным противником, пользуется особенным уважением окружающих. Однако если заключенный избегает борьбы за свою честь, то он постепенно становится объектом постоянных издевательств и «громоотводом» негативных эмоций, накапливающихся у находящихся рядом с ним людьми. Его незаслуженно оскорбляют, толкают, не извиняясь, просто издеваются над ним. «Но если тебя ударили, скажем так, необоснованно, в любом случае он должен дать сдачи. Пусть даже он слабее, он должен дать сдачи. А потом... просто нельзя допускать в отношении к себе унижения. Если он один раз этого не допустит, то второй раз его уже не оскорбят...»³¹¹.